Дочь адмирала

Содержание:

ПРОЛОГ 1
КНИГА ПЕРВАЯ 1
КНИГА ВТОРАЯ 7
КНИГА ТРЕТЬЯ 18
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 29
КНИГА ПЯТАЯ 42
ЭПИЛОГ 71
Афанасьич 71
Примечания 76

Книга Виктории Федоровой, написанная в соавторстве с Гэскелом Фрэнклом, напоминает голливудский сценарий фильма со счастливым концом: молодая русская актриса встречается с отцом-американцем, которого никогда в жизни не видела. Однако полная история жизни двух русских женщин - Зои и Вики Федоровых - куда сложнее.

История любви американского военного и русской актрисы, дорого заплатившей за мгновения счастья, в свое время облетела весь мир и вот наконец вернулась к российскому читателю.

Документальная повесть

Федорова Виктория, Фрэнкл Гэскел

Перевод с английского Г. Шахова

Смоленск: Русич, 1997

Моей дорогой мамочке, чья любовь согревала меня и в добрые, и в тяжкие времена, где бы я ни была - рядом или вдали от нее, - и которая всегда будет жить в моей памяти.

В.Ф.

Моим родителям - Силли и Тобиасу Фрэнкл, которые всегда верили в меня, а также Мэй и Гарольду Фридмен, которые верили, но не могли ждать.

Г.Ф.

ПРОЛОГ

ВИКТОРИЯ

Еще и сейчас, проснувшись утром и выглянув из окна спальни, я прихожу в замешательство. Судьба забросила меня на другую половину земного шара, и я не сразу понимаю, где я.

Но потом вспоминаю. Это Коннектикут, я дома, я в безопасности. Осознав это, я улыбаюсь. Какие странные слова. Дом. Безопасность. Дом для меня - это что-то сиюминутное. Мне неведомо глубинное значение этого слова, ибо жизнь внушила мне страх: добро не вечно, а зло всегда возвращается.

Наверно, этим же объясняется и мое отношение к слову "безопасность". В памяти с детства осталось слишком много жестокого, слишком много злых людей, чьи лица все еще стоят у меня перед глазами, чтобы я могла чувствовать себя в безопасности.

И все же я дома, я в безопасности. Мне так часто напоминают об этом, что я наконец и сама начинаю этому верить. Но полной уверенности у меня нет. Будет ли когда-нибудь?

Все так странно. Я в Соединенных Штатах, но я еще не американка. Я покинула Россию, но я все еще русская. Ощущение такое, словно сидишь в вагоне поезда, глядя, как за окном проносится мир. Ты сидишь неподвижно, а мир летит мимо тебя.

Мне часто приходит в голову, что, если бы кому-нибудь довелось увидеть меня в те часы, когда я остаюсь дома одна, они бы решили, что я сошла с ума. Бывает, я иду по комнате и вдруг останавливаюсь как вкопанная, а бывает, начинаю ни с того ни с сего смеяться, хотя ничего смешного вокруг нет. Но я-то знаю, почему это происходит.

Однажды я шла куда-то через столовую и вдруг замерла на полпути. Я проходила в тот момент мимо вазы с фруктами, не обратив на них никакого внимания. Яблоки и апельсины. Они уже стали чем-то таким привычным, что я их и не заметила. Подумать только, а ведь я хорошо помню время, когда апельсин виделся мне лишь в мечтах, в несбыточном сне.

А однажды я вдруг поймала себя на том, что стою перед открытым холодильником и громко смеюсь. За минуту до того мне вздумалось сделать себе бутерброд, и я застыла в нерешительности, не зная, что выбрать: ветчину или болонскую копченую колбасу. Представляете, такая проблема! Это для меня-то, до восьми лет не знавшей вкуса мяса! Я вспомнила о всех тех людях, которые остались в моем прошлом, у которых никогда не будет возможности выбора между ветчиной и болонской копченой колбасой, вспомнила и разревелась.

Я знаю - я очень счастливая. К тому же мне не раз говорили об этом. В какой-то мере так оно и есть. Но только в какой-то мере. Бог одарил меня чудесными подарками, но какими же странными путями они дошли до меня!

В ушах до сих пор звучат слова, по-прежнему причиняя боль, - безотцовщина, подкидыш, сиротка. Они мучают и ранят даже сейчас, когда сама жизнь опровергла их. У меня есть и отец и мать, хотя в глубине души я все еще никак не осознаю этого. Впервые я увидела свою мать, когда мне было девять лет, а отца - почти в тринадцать. За всю жизнь мне ни разу не случилось оказаться в той единственной комнате, сидя в которой я могла бы, повернув голову, перевести взгляд с отца на мать. И ни разу не случилось такого мгновения, когда бы весь мой мир сосредоточился в одном месте. Это всего лишь сон, которому теперь уже никогда не суждено сбыться.

Но ведь столько чудесных снов, в несбыточности которых меня твердо уверили, обернулись явью, что грех сетовать на тот один, совсем маленький, который не сбылся. Достаточно и того, что стоит мне вернуться мыслями в прошлое, как меня обступают чудеса. Ведь если в моем детстве было так много людей, с ненавистью отворачивавшихся от меня, желавших мне зла, то я помню и немало таких, что дарили мне улыбку и протягивали руку помощи. Я не забыла, сколько писем получила от людей со всего света, желавших мне благополучия и молившихся за меня. Я их до того никогда не встречала.

Я помню женщину, которая подошла ко мне в магазине сразу по приезде в эту страну. Она сказала, что знает, кто я, и протянула мне крошечный американский флажок. У меня на глаза навернулись слезы. Какая скромная доброта, какой исполненный значения жест! Я всегда ношу этот флажок с собой как доказательство того, что мечта стала явью.

Особняком от всех стоит Ирина Керк, которая всю душу вложила в то, чтобы отыскать мне отца. У других, так или иначе вмешавшихся в мою жизнь, были на то самые разные причины - моя история была отличным материалом для броской газетной статьи и для выигрышной рекламы, - но Ирина просто приняла ее близко к сердцу, и только это чувство двигало ее поступками. И каждый раз, когда из прошлого на меня вновь надвигаются злобные лица, я вспоминаю Ирину и понимаю, что не только злые люди живут на земле. В мире много и хороших людей, и я здесь именно благодаря им.

И благодаря им я обрела отца.

Если все прочитанное вами навело вас на мысль, что я человек не очень-то счастливый, то отчасти вы правы. Но всего лишь отчасти. Я вполне счастлива сейчас, только мне трудно отрешиться целиком от прошлого. Оно глубоко вошло в мою плоть, прочно угнездилось там и время от времени шевелится, напоминая о том, что оно живо и вовсе не собирается меня отпускать.

Больше всего меня пугает, когда я слышу от кого-нибудь, что мне выпала особенная жизнь. Я знаю, что так оно и есть, и все же каждый раз, прежде чем согласиться с этим, я на миг задумываюсь. Глядя на свою жизнь со стороны, я и впрямь вижу, сколь она необычна, но самой мне она таковой никогда не казалась. Я всегда жила одним днем, они шли своей чередой, и даже в самые худшие времена это придавало жизни какой-то смысл. Один день так или иначе перетекал в другой, в этом и заключалась моя жизнь. Наверное, русским это понять легче, чем кому-либо другому.

Мне кажется, что жизнь других людей всегда представляет завершенную мозаичную картину - составляющие ее кусочки могут меняться или увеличиваться в размере, но в самой картине нет пустых мест. Я же всю жизнь искала недостающие кусочки и старалась приладить их на нужное место, чтобы можно было в конце концов разглядеть на картинке себя.

Такую картинку мне не удавалось собрать целых тридцать лет, и вот наконец она у меня есть - сложенная целиком, как у всех других людей. И только теперь я могу заглянуть в свою прошлую жизнь, увидеть ее - всю полностью - и понять, почему и что произошло со мной, а также с моей матерью и с моим отцом.

КНИГА ПЕРВАЯ

ДЖЕКСОН РОДЖЕРС ТЭЙТ

Согласно семейному преданию, когда Леола Тэйт рожала сына, Эрнест Керне Тэйт вместе с берейторским полком под командованием Тедди Рузвельта приближался к Кубе. Но мальчик родился 15 октября 1898 года, а испано-американская война закончилась в июле.

Где же был в таком случае Эрнест Керне Тэйт? Собственно, это не столь уж и важно. Важно другое: в тот день, когда на свет появился его сын, Эрнеста Кернса Тэйта не было рядом с женой в Тэйтс-Айленде, штат Флорида. Впрочем, со времени их свадьбы он редко бывал дома. Наверно, Эрнесту Тэйту вообще не следовало жениться. Для человека, обуянного страстью к путешествиям, горящего желанием повидать мир, брак был слишком тяжкой обузой. По натуре своей он был, как тогда говорили, "искателем приключений", и именно это и пленило Леолу Роджерс, когда они повстречались в Клируотере, городке в штате Флорида.

В нем есть какая-то одержимость, твердила она с самой первой их встречи. И хотя друзей она уверяла, что - не в пример своим родителям - не придает значения таким пустякам, ей было приятно сознавать, что Эрнест принадлежит к столь славному американскому роду. Один из Тэйтов был в свое время губернатором Теннесси, а отец Эрнеста - полковником в годы Гражданской войны. Если вам случится поехать на запад от Мемфиса, вам никак не миновать трех крупных плантаций - Джексон-боро, Роджерсвилл и Тэйт-Спрингс; все они играют роль в истории Тэйтов. (Именно поэтому Аеола сочла вполне правильным и пристойным дать сыну при крещении имя Джексон Роджерс Тэйт.)

После свадьбы Эрнест постоянно находился в отъезде, то в Центральной, то в Южной Америке, и Леоле оставалось лишь ждать его в Тэйтс-Айленде. Чем дольше он отсутствовал, тем глубже становилась ее обида. Но вот в один прекрасный день он внезапно появлялся дома, и от радости, что вновь видит его, она тотчас забывала свои обиды. Они говорили до глубокой ночи, он рассказывал ей обо всем, что видел и что совершил, а видел и совершал он так много всего, что от его рассказов у нее начинало путаться в голове, а нарисованные им картины представали смутными, как в тумане. Он был произведен в генералы армии Никарагуа и в адмиралы флота какой-то другой страны. Нет никакого сомнения, заверял он ее, что Центральная Америка вот-вот станет частью Соединенных Штатов и, конечно же, его положение будет весьма выигрышным.

А потом он снова исчезал. А как же я? - спрашивала она себя. И разражалась слезами, пока не засыпала под шум набегавших на берег и откатывавшихся в море волн. Этот шум лишь усиливал чувство горечи. В ту пору, когда они решили пожениться, их мечтой было поселиться вдвоем на тропическом острове. И тогда мать Эрнеста Аиззи Керне Тэйт, или Нэнан - ей нравилось, когда ее так называли, - преподнесла им свадебный подарок - остров Тэйтс. Но для томившейся в одиночестве женщины тропического рая из острова не получилось. Для Леолы Роджерс Тэйт остров стал тропической тюрьмой.

Тот факт, что Леола стала матерью, отнюдь не превратил в отца Эрнеста. Конечно, когда он бывал дома, он преисполнялся чувством гордости за сына. Случалось, он качал его на колене, а по вечерам частенько поднимался наверх и проводил часок-другой у колыбели спящего ребенка. Леола иногда прокрадывалась по лестнице следом за мужем и подсматривала за ним из холла. Нежное, любящее выражение его лица на какой-то миг возрождало у нее надежду, что брак их сохранится, хотя умом она понимала, что надеяться на это тщетно.

Мечте о рае на тропическом острове положил конец страшный ураган, бушевавший над островом с такой яростью, что Леола испугалась, как бы он не разрушил их дом. Она выбежала с ребенком на руках из дому и привязала мальчика веревкой к стволу дерева, заслонив его от ветра своим телом. Эрнеста, который и на этот раз был не дома, ураган застал на материке - как всегда, вдали от его семьи. На своей моторке с одноцилиндровым двигателем он смог добраться до острова, только когда стих ураган.

Его встретила Леола, вне себя от пережитого, и тут же объявила, что с нее хватит, она сыта по горло жизнью на острове. Они перебрались к Лиззи в Тампу и продали Тэйтс-Айленд за 7400 долларов. Полученная ими прибыль была по тем временам весьма значительной, принимая во внимание, что Нэнан купила остров у федеральных властей всего за полторы тысячи долларов. В наши дни Тэйтс-Айленд получил другое название - Клиру отер-Бич.

Тампа не внесла существенных изменений в семейную жизнь Тэйтов. Устроив жену и ребенка на новом месте, Тэйт тут же снова исчез.

Когда Джеку исполнилось три года, Леола окончательно поняла, что жизнь замужней женщины с мужем-призраком ее не устраивает. И хотя в 1901 году развод не считался пристойным выходом из положения, Леола не видела другого пути. Лучше быть разведенной, чем без толку вянуть в жаркой Тампе.

Нэнан не перечила ей. Конечно же, Эрнест ее плоть и кровь, но она отнюдь не одобряла его поведения. По правде говоря, теряя такую прекрасную женщину, как Леола, он получал по заслугам. Но Нэнан, которой суждено было прожить до 103 лет, вовсе не собиралась терять внука.

Она заставила Эрнеста и Леолу подписать контракт, согласно которому они лишались всех прав на юного Джексона Роджерса Тэйта, после чего усыновила его.

Эрнест Керне Тэйт снова отправился в плаванье по морям-океанам. Какое-то время он служил капитаном одномачтового рыболовного судна, промышлявшего у берегов Юкатана, потом первым помощником на шхуне, курсировавшей по южным морям. Пять лет он был капитаном парохода "Гаитянский принц", совершавшего рейсы между Нью-Йорком и Сингапуром. В Первую мировую войну он командовал торпедным катером. После войны вышел в отставку и вместе со своей второй женой и их сыном поселился в Лагуна-Бич, в Калифорнии.

Леола Роджерс Тэйт поначалу отправилась в Солсбери, штат Северная Каролина, а оттуда в Филадельфию, где повстречала Джона Говарда Хайнса, за которого и вышла замуж, - они прожили вместе до последнего дня его жизни.

Джек Тэйт оказался в весьма своеобразной ситуации, приходясь братом своему собственному отцу, деверем - своей матери (хотя и бывшей), сыном - бабушке и, как ни крути, дядей - самому себе. Нэнан отдала своему новому сыну всю душу и никогда не простила Эрнесту его скитаний по свету. Все свои деньги она завещала "двум своим сыновьям, Джексону и Эрнесту", поставив Джека первым, а рожденного ею сына вторым. Однако банк, где она держала деньги, обанкротился в самом начале Депрессии, и ее сыновья остались ни с чем.

Первым учебным заведением, куда поступил Джек, была частная католическая школа Маунт-Вашингтон неподалеку от Балтиморы в штате Мэриленд, которую держали монахини. Скорее всего, Нэнан выбрала эту школу вовсе не потому, что она была католическая, а лишь по той причине, что она считалась хорошей. При рождении Джексон Роджерс Тэйт был крещен в епископальной церкви. Но после двух или трех лет учебы в школе Маунт- Вашингтон его крестили заново - теперь уже в католическую веру. Эти два крещения мало сказались на нем. Сейчас он объясняет это так: "Я никогда не отличался большой религиозностью. Я искренне верю в Бога, но я не верю, что какая бы то ни было религия оставляет в душе особый след".

Следующей школой была Мэни-Скул в Кампбелле, штат Вирджиния, где он проучился до двенадцати лет. После этого Нэнан перевела его в другую частную школу, на сей раз в Булонь-сюр-Мэр во Франции. В четырнадцать лет он вернулся в Штаты и поступил в частную школу филлипс-Брукс в Филадельфии. Там он жил у своей родной матери, миссис Джон Хайнс.

Из Франции Джек привез с собой нечто такое, чему было суждено определить всю его дальнейшую жизнь. Ему случилось увидеть там людей, поднимавшихся с земли в небо на каких-то странных машинах, которые они называли аэропланами. Мальчик был потрясен увиденным. Возможно, сыграло свою роль и подсознательное воспоминание о морских волнах, омывавших Тэйтс-Айленд. Как бы то ни было, в шестнадцать Джек уже твердо знал, что хочет пойти на флот и хочет летать.

Это решение еще более окрепло в последних классах средней школы Уэст-Филадельфия - то была единственная в его жизни государственная школа. Судя по всему, переход в государственную школу был продиктован решением Леолы, а уж потом Нэнан отправила его в Колумбийскую подготовительную школу в Вашингтоне, славившуюся тем, что она направляла своих выпускников в Аннаполис и Уэст-Пойнт.

Джеку исполнилось девятнадцать, когда он получил назначение в Аннаполис - Соединенные Штаты только-только вступили в Первую мировую войну. Молодой, нетерпеливый, полный сил и энергии, он отправляет записку первому после него кандидату на это назначение - им был Джим Нолан, тот самый, который впоследствии будет служить младшим офицером под началом Джека: "Отправляйся в Аннаполис. С этой запиской я передаю тебе свое назначение. А я уезжаю во Францию, сражаться и победить в войне".

Какова была реакция Нэнан, история умалчивает, во всяком случае, Джек был зачислен в военно-морской флот матросом второго класса, начав тем самым свое восхождение по служебной лестнице. И хотя он несколько раз подавал рапорт с просьбой направить его на летные курсы, за время войны перевода в авиацию он так и не дождался. Но во Францию он отплывал уже в чине младшего лейтенанта, а войну заканчивал, работая переводчиком на Мирной конференции.

И если большинство американцев всеми силами рвались домой, то Джек заявил старшим офицерам: "Я бы охотно остался в Европе. Мне тут интересно".

Сознавал он это или нет, но принятое им решение мало чем отличалось от многих других решений, которые принимал в своей дальнейшей жизни Джексон Роджерс Тэйт. Быстрые, четкие, лишенные каких-либо сантиментов. Возможно, все это было заложено в нем с детства, но он научился мыслить самостоятельно, нимало не заботясь о том, чего ждут от него другие. Он не был эгоистом, просто он решал свои проблемы, исходя из того, какими они представлялись ему: правильными или нет.

Нэнан была уже очень стара, мать жила своей жизнью, и вольная жизнь моряка как нельзя более устраивала Джека Тэйта. Только и всего.

Ни разу за всю свою службу на флоте в разных частях света он не задался вопросом, похожа ли жизнь, которую он ведет, на ту жизнь, которую провел его отец. Подобные мысли были чужды Джеку. Человек живет, человек совершает поступки - только и всего.

Если у Нэнан и были какие-нибудь далеко идущие планы в отношении ее приемного сына, Джек так никогда о них и не узнал. И слава Богу, ибо Нэнан всегда мечтала, что он будет служить в акционерном обществе, занимающемся, производством скобяных изделий в Тампе, в которое она вложила большие деньги, и со временем возглавит его. В кризисном 1929 году предприятие обанкротилось.

Дочь адмирала - Виктория Федорова