И все же однажды я забралась на стул и, достав мамин кулек с леденцами, взяла оттуда три леденца, чтобы угостить трех ребят, игравших на улице перед домом Олимпиады. Я понимала, что поступаю плохо, но думала, что, получив конфеты, они согласятся поиграть со мной. Но из этого ничего не вышло. Схватив леденцы, они убежали, а мне здорово попало, когда мама вернулась с работы домой.
Первый день в детском саду я очень волновалась. Там было так много детей, наконец-то у меня появятся друзья. В конце дня я подошла к группе девочек, которые о чем-то болтали, весело хихикая. Я еще не успела сказать им, как меня зовут, как одна из них бросила на меня сердитый взгляд.
- Пошла отсюда, супостатка идиотская.
И, показав мне язык, они убежали. Всю дорогу домой я проревела.
Петропавловск ничуть не лучше Полудино. У Юры и Нины есть друзья, у мамы тоже, потому что они старше. Им ничего не стоит найти в Петропавловске других "врагов народа", положение которых ничем не отличалось от нашего. Но мне запрещалось гулять одной. Мой мир ограничивался дорогой в детский сад и домой.
Уж не знаю, как мама прознала про мое одиночество, ведь она целыми днями пропадала на работе. Но только этим я объясняю ее решение послать меня в Москву погостить у тети Клавы и дяди Ивана Григорьевича. Мама приходилась им двоюродной сестрой. У них было двое детей, Игорь и Люся, оба старше меня.
Каким-то образом мама раздобыла мне денег на дорогу. Я отправилась одна, мне предстояло проехать чуть больше четырех тысяч километров - три дня и три ночи в пути. С собой у меня были бумажный пакет с едой и две смены белья. На мне было мое единственное платье.
Мне было нисколько не страшно. Наконец-то я увижу Москву, к тому же, когда ребенок долгое время остается один на один с самим собой, он становится либо очень застенчивым, либо очень самостоятельным. Я стала самостоятельной. Мне было пять лет, я была слишком мала, чтобы властей так уж сильно заботило, нахожусь ли я на месте своей ссылки, но уже достаточно большая для того, чтобы проехать через всю Россию.
Тогда-то в Москве я впервые и узнала о существовании моей родной матери, хотя в то время ничего толком не поняла.
В шестикомнатной квартире моих московских родственников проживало шесть семей, по семье на комнату. Ванная, коридор и кухня были коммунальными. Комнату рядом с ванной занимал сумасшедший.
Это слово полностью соответствовало истине. Горбунов действительно был сумасшедшим, и со временем его судьбу повторила и его жена. Он жил взаперти в своей комнате, заклеив окна газетами, дабы защититься от людей, которые, по его глубокому убеждению, только и думали, как бы отравить его. Каждый день в обеденное время он выходил из комнаты, и мы смотрели, как он стоит у плиты и поджаривает на огне нанизанные на палочку куски хлеба, чтобы удалить из них яд. Каждое утро он вставал в пять часов, завязывал вокруг талии жены поводок и вел ее на прогулку. Она, казалось, не возражала, а когда окончательно сошла с ума, стала спать, словно верная собака, под его кроватью.
По какой-то причине Горбунов возлюбил меня с самой первой минуты, как я приехала. Заслышав мои шаги, он часто выходил из комнаты, гладил меня по голове и предупреждал, что не следует есть отравленную пищу. Бывало, он широко раскидывал в стороны руки и принимался кричать, что советские руководители - ужасные люди. Все тут же прятались по своим комнатам в страхе, что их арестуют. Но все как-то обходилось.
Больше всего поразила мое воображение ванная. В Казахстане мы брали мыло, шайки и отправлялись мыться в общественную баню. Единственно, чем она мне нравилась, так это тем, что туда можно было ходить не очень часто. Но когда ванная у тебя прямо под боком, считается, что мыться надо каждую неделю. Тетя Клава особенно настаивала на этом. А я как могла сопротивлялась.
Один раз я ее даже укусила. И сама же со страху завопила. Услышав мой крик, Горбунов выскочил из комнаты в коридор и заорал:
- Этот ребенок - жертва, ее пытаются убить! Они уже убили ее мать! Теперь они хотят убить дитя!
Выскочивший в коридор дядя Иван потребовал от Горбунова немедленно заткнуться. Слова Горбунова ничего для меня не значили. Я знала, что он сумасшедший и что мама, живая и здоровая, поджидает меня в Петропавловске.
В нише, где я спала, на стене висела фотография светловолосой красивой женщины. Это была моя настоящая мать, но я этого не знала. Я знала только, что мне нравится ее лицо. Однажды я спросила тетю Клаву, чья это фотография. Печально улыбнувшись, она ответила:
- Это фотография одной хорошей актрисы, вот и все.
Как-то днем моя двоюродная сестра Люся предложила:
- Пойдем погуляем. Я тебе что-то покажу.
Мы вышли на шумную улицу и прошли несколько кварталов в сторону Арбата. Люся остановилась перед каким-то кинотеатром. На нем висела афиша, а на афише была нарисована та же красивая женщина, фотография которой висела на стене у тети Клавы. Засмеявшись, Люся сказала:
- Вот твоя мама.
Что-то произошло со мной тогда. Может, потому, что я очень скучала по маме - ведь каждый вечер, когда тетя Клава укладывала меня спать, я засыпала в слезах. Как бы то ни было, я стала оглядываться по сторонам в поисках мамы, обежала всё фойе, заглядывая в лица женщин. Ни в одной из них я не признала маму, но ведь сказала же Люся, что она тут. Истерически рыдая, я выскочила на улицу и бросилась бежать, расталкивая встречных прохожих. Я бежала, пока не выбилась из сил. Люся нашла меня на тротуаре возле стены какого-то дома.
И что-то еще произошло со мной в тот день. Ни с того ни с сего меня стала пугать моя собственная тень. Она стала чем-то или кем-то, кто следовал за мной по пятам. Всю дорогу домой я не выпускала Люсиной руки, не хотела идти по освещенной солнцем стороне, чтобы не увидеть своей тени. С того дня я вообще стала избегать солнечного света. Это мое легкое помешательство длилось до тех пор, пока я не вернулась к маме в Петропавловск.
Все оставшиеся дни, которые я прожила у тети Клавы и дяди Ивана, я внимательно разглядывала фотографию красивой женщины на стене. Что-то в ее лице притягивало меня, но что именно, этого я понять не могла.
Когда пришло время возвращаться к маме, все четыре члена моей московской семьи отправились провожать меня на вокзал. Теперь у меня с собой был другой бумажный пакет с едой на дорогу. И еще два платья, из которых выросла Люся, и зимнее пальто. Но главное - у меня была первая в моей жизни кукла - подарок тети Клавы и дяди Ивана. Тряпичная кукла с раскрашенным лицом и в коротеньком платьице, которое легко снималось и снова надевалось.
Всю дорогу до Петропавловска я не выпускала из рук куклу, которую назвала Таней. Таня была для меня больше чем кукла. Она была моим другом.
Я так привязалась к Тане, что не могла и помыслить о том, чтобы делить ее с кем-то другим. Это была первая в моей жизни вещь, принадлежавшая лично мне. Я знала, что, как только войду с ней в нашу комнату, с ней захочет поиграть Нина - сама мысль об этом была невыносима.
Как только мы пришли с вокзала домой, я прошмыгнула с Таней во двор, где каждая семья держала свою поленницу. Раздвинув немного дрова, я засунула Таню вглубь. И ни разу не вытащила ее оттуда. Пусть лучше останется там, чем кто-то узнает, что она у меня есть.
На мое горе, до неузнаваемости испорченную дождем и снегом куклу однажды обнаружила мама. Так я была наказана за свой эгоизм.
Со временем мы съехали от Олимпиады. Маме надоело постоянно слышать одно и то же: "Это мой дом", "Тут я хозяйка" и терпеть всевозможные придирки. Мы сняли комнату в доме, принадлежавшем женщине по фамилии Шапошникова. Она была совсем не такая, как Олимпиада. Мягкая и приветливая, она сделала все, чтобы мы почувствовали себя у нее как дома.
Наверно, я так хорошо запомнила ее, потому что изголодалась по ласке и участию. У меня до сих пор не изгладился из памяти один день в детском саду, когда мальчик из нашей группы порезал себе игрушкой палец. Он расплакался, и воспитательница обняла его. Я смотрела, как она повела его в медпункт, потом он вернулся, палец был завязан бинтом, а воспитательница весь день не отходила от него. Я не спускала с мальчика завистливых глаз, мысленно говоря себе, что, если бы я была на его месте и со мной обращались так же ласково, я бы с готовностью отдала за это свой палец целиком.
То, на что я решилась после этого, представляется мне сегодня чистым безумием. Когда нас вывели на прогулку, я побежала в соседний скверик, который пересекала усыпанная галькой дорожка.
Сбросив ботинки, я стала бегать туда-сюда по дорожке, надеясь поранить ноги - воспитательница увидит кровь и бросится обнимать меня. Но из моей затеи ничего не получилось.
Тогда я нашла тонкий острый камешек и, подцепив им ноготь большого пальца, сорвала его. От дикой боли у меня перехватило дыхание, из пальца пошла кровь. Ту же операцию я проделала и с большим пальцем на другой ноге. Чуть живая от боли, я заковыляла обратно в детский сад.
- Помогите мне, пожалуйста, - попросила я воспитательницу. - Пожалейте меня.
Боль была чудовищная, но она стоила того. Вот сейчас меня обнимут и приласкают, однако во взгляде воспитательницы мелькнуло бешенство.
- Тебе место в сумасшедшем доме! - завопила она с искаженным от ярости лицом. - Зачем ты это сделала?
Я разрыдалась:
- Мне больно. Пожалуйста! Я нечаянно!
- Если бы хоть один палец, но два пальца на двух ногах - никогда не поверю. Останешься на всю жизнь калекой - так тебе и надо.
- Помогите! - молила я.
Воспитательница пожала плечами.
- Сестра из медпункта уже ушла. Так что помочь тебе некому. Иди домой.
В комнату вошла другая воспитательница.
- Что случилось? - спросила она.
Моя воспитательница показала на мои ноги:
- Можешь себе представить, что она натворила?
Вторая воспитательница оказалась чуть добрее.
- Не надо кричать на нее. Ведь у нее нет ни матери, ни отца. Кто ее научит?
Я посмотрела на свою воспитательницу. На какое-то мгновение я даже забыла о боли.
- Что вы сказали? У меня есть мама, самая лучшая мама в мире!
Воспитательница улыбнулась:
- Вот и иди домой к своей маме, пусть порадуется на тебя.
Превозмогая боль, я доковыляла до дома. Несколько дней я не могла надеть ботинки, поэтому о посещении детского сада не могло быть и речи. Когда мама спросила, почему я учинила такой кошмар, я не ответила. Могла ли я обидеть ее, сказав, что мне не хватает внимания и ласки?
Тогда мама спросила, нравится ли мне в детском саду. Я опустила голову.
- Скажи "да" или "нет", Вика. Ведь за него надо платить.
Я сказала "нет". Мама кивнула.
- Значит, больше ты туда не пойдешь. До семи лет просидишь дома, а потом поступишь в школу.
Я вздохнула с облегчением. Лучше быть одной, чем вызывать у кого-то ненависть к себе.
В то лето мне пошел шестой год и моим миром стал сараюшка за нашим домом. В нем была деревянная дверь с крошечным оконцем, а в самом низу двери была вырезана дыра для шапошниковского серого кота, который делил со мной сараюшку.
Летом в сараюшке было нестерпимо жарко, но мне это не мешало. Я закрывала дверь и оказывалась в своем маленьком мирке, где меня никто не мог обидеть или сказать грубое слово. Здесь царила доброта, здесь все меня любили.
Моей любимой игрушкой в сарае стало старое железное корыто. Я приносила холодной воды и выливала ее в корыто. Потом раздевалась и плюхалась в воду. Я воображала, что плыву на корабле по реке и если буду изо всех сил грести руками, то обогну весь земной шар. Я побывала в Африке и во всех тех удивительных странах, о которых Нина и Юра рассказывали мне после школьных занятий. В сараюшке всегда было темным-темно, только тоненький лучик света пробивался через дверное оконце после полудня. Темные очертания пыльной рухляди, хранившейся в шапошниковском сарае, превращались по моему велению во все, что угодно: от высоких зданий до хижин в джунглях.
В этом моем тайном мирке я всегда была королевой. Иногда королева подвергалась опасности (ее, правда, всегда спасали любящие придворные), но чаще она плыла на прекрасном корабле в прекрасную страну, где все были к ней добры.
Наступила осень, и Нина с Юрой пошли в школу. Играть в сарае стало холодно. И снова жизнь сделалась для меня скучной и одинокой.
И вдруг в один прекрасный день все переменилось. Одна из моих фантазий стала явью. Произошло это около четырех часов дня. Приближались сумерки. Я сидела на лавочке на улице неподалеку от нашего дома, поджидая Нину и Юру из школы. И вдруг увидела: идет по улице женщина. Даже издали в ней было что-то необычное. Высокого роста, шагает широко, осанка прямо-таки царственная. На голове платок, как и у всех других женщин, но лицо излучает какой-то свет, отчего выделяется в толпе серых, запуганных жителей Петропавловска. Никогда я не видела еще такой красавицы.
А когда она подошла ближе и я разглядела ее пальто, у меня даже дух захватило. Вот кто настоящая королева, та самая, которую я лишь изображала в своем кораблике-корыте. Пальто было сшито из дорогой темной материи, а высоко поднятый воротник, касавшийся лица, был из меха - лишь позднее я узнала, что это чернобурка. Никогда прежде мне не приходилось видеть женщин, одетых в меха.
Я тут же влюбилась в нее. Раз у нее такое пальто, значит, она наверняка самая богатая женщина в мире. И конечно же, самая красивая. И несомненно, самая счастливая - проходя мимо, она чему-то радостно улыбалась. Только бы она увидела меня, а может, она даже остановится и поговорит со мной. Но она прошла мимо, даже не заметив меня.
Это стало для меня ритуалом. Каждый день в четыре часа пополудни я усаживалась на ту самую лавочку, мимо которой проходила женщина. Мне просто необходимо было видеть ее. Дни наполнились особым смыслом. Знать, что на том же свете, что и я, живет женщина, такая богатая и прекрасная, к тому же еще и счастливая - от одного этого жизнь уже не казалась такой беспросветной.
Все мои планы вертелись теперь вокруг четырех часов. Мне было только шесть лет, и я, единственная из всей семьи, не ходила в школу и на работу, поэтому на мне лежали все заботы по дому. Убрать комнату, помыть полы, принести на вечер дрова, сготовить щи и сварить картошку - все это входило в мои обязанности, и все это надо было успеть сделать, а потом надеть пальто, сесть на лавочку и ждать, когда мимо прошествует прекрасная незнакомка.
Каждый день я гадала, откуда и куда она идет. Поскольку она ежедневно появлялась в одно и то же время, вероятнее всего, она шла с работы. Но такой вариант я решительнейшим образом отвергала. Это моя мама работает, а между моей мамой и этой чудесной женщиной - ничего общего.
Когда я сейчас спрашиваю себя, что олицетворяла для меня та женщина в пальто с меховым воротником, я нахожу только один ответ: красоту. Что-то, что я видела только в ней, и чего мне, очевидно, очень не хватало.
Но однажды она не пришла. Где она? Может, успела пройти до моего прихода? Я вглядывалась в лица прохожих, но тщетно, ее не было. Тогда я взобралась на скамейку, чтобы лучше видеть. Встала на цыпочки, поскользнулась и шлепнулась в лужу. Когда я поднялась, пальто было страшно испачкано. Я разревелась. Мама ужасно рассердится.
И вдруг рядом откуда ни возьмись - прекрасная незнакомка. И она смотрит на меня.
- Что с тобой случилось, малышка?
- Я смотрела вас и свалилась в лужу, - ответила я.
- Что значит "смотрела меня"? - голос звучал ласково и участливо, она и правда была очень красивая.
- Я поджидаю вас тут каждый день. Просто чтобы увидеть, - проговорила я сквозь слезы. - Я испачкала пальто, мама будет очень ругаться.
Она вытащила платок и вытерла мне лицо.
- Не плачь. Я скажу твой маме, что это вышло нечаянно и ты ни в чем не виновата. Уверена, она все поймет. И почистит пальто. Но, - продолжала она, - перестань ждать меня. Становится все холодней. И к тому же я больше не буду ходить этой дорогой.
У меня упало сердце.
- Почему?
- Потому что у меня скоро будет ребенок и мне придется сидеть дома. Понимаешь?
Я кивнула, хотя ничего не поняла. Почему, чтобы иметь ребенка, надо сидеть дома? И почему бы ей не выходить раз в день из дому, чтобы я могла повидать ее? Я исполнилась ненависти к ребенку, по вине которого больше не увижу ее.
Она так и не поговорила с мамой, и я никогда больше не видела ее, но память о ней навсегда сохранилась в моем сердце.
Вернувшись домой, я стала с ужасом ждать прихода мамы. Я не сомневалась, что мое грязное пальто выведет ее из себя. Когда она, увидев его, спросила, что случилось, я ударилась в слезы.
- Чем плакать, лучше расскажи, что все-таки произошло.
Я объяснила, что упала. Про незнакомку я не сказала. Мама осмотрела пальто.
- Надеюсь, мы его отчистим. Но пока оно не высохнет, тебе придется посидеть дома.
Меня это не расстроило. Зачем мне теперь выходить на улицу? Прекрасная незнакомка там уже никогда не появится.
Я смотрела, как мама чистит пальто. Я очень любила ее и очень жалела, что ей приходится заниматься этим после тяжелого рабочего дня.
Но где-то в глубине моего сознания пряталась другая мысль, от которой мне самой было стыдно. Мне бы так хотелось, чтобы мама была такой же красивой, как та незнакомка с улицы! И как бы мне хотелось, чтобы у нее тоже было пальто с мехом и чтобы она походила на королеву!
Кто мог тогда знать, что все мои желания сбудутся? В тот раз, что я впервые увидела свою родную маму, на ней была меховая шубка. И она была очень красивая - как королева.
ЗОЯ
У нее не было выхода: ей ничего не оставалось, как поверить Ольге. Лубянка и другие места заключения научили Зою не доверять никому, но тут все было по-другому. Еще неизвестно, доживет ли она до выхода из Владимирки, а Ольгу уже освобождают, и она едет в Москву. Зачем Зое во Владимирке меховая шубка и дурацкие вечерние туфельки, которые были на ней в ночь ареста, а теперь валяются где-то в тюремной камере хранения? Если Ольга и впрямь сдержит слово - "Клянусь здоровьем своего сына, Зоя Алексеевна" - и отвезет шубку с туфельками в Москву, Александре, это будет просто замечательно. Александра продаст их, и вырученные деньги хоть немного помогут им с Викторией.
Зоя отдала Ольге шубку и туфли.
Больше ни о них, ни об Ольге она ничего не слышала. Позже, когда узнала, что Александра в Казахстане, у нее затеплилась мысль, что Ольга постарается переслать шубку туда, хотя прекрасно понимала, что тешит себя напрасной надеждой. Ольга обманула ее.
Во Владимирке отпала нужда в тех царапинках, с помощью которых она отсчитывала проходящие дни и недели Двадцать пять лет заключения - срок, которому нет конца. Даже если ее поместят в самую большую тюремную камеру, то и тогда на стенах не хватит места для отсчета этого срока. И какая разница, сколько дней прошло и сколько осталось, если каждый следующий день - точное повторение предыдущего?
В пять утра подъем на завтрак. Он всегда один и тот же: ломоть хлеба на весь день и жидкий, чуть сладковатый чай. Единственное нарушение однообразного утреннего ритма - двадцатиминутная прогулка в обнесенном цементными стенами дворике площадью шесть на четыре метра.