В своих публикациях Лев Захарович оценил положение дел как "тревожное" на всех главных участках этого "фронта" - в подготовке идеологических кадров, развитии обществоведения, в первую очередь в исторической науке, в литературном процессе. "На каждом участке нашего хозяйственного и советского строительства" он констатировал "недостаток идеологически крепких теоретических кадров, вооруженных марксистско-ленинской методологией, способных преодолевать всякие буржуазные и мелкобуржуазные теории и теорийки, под каким бы флагом они ни преподносились".
Для исправления положения главный редактор "Правды" предлагал в подготовке кадров обществоведов сделать акцент на административное регулирование партийного и социального состава коммунистических вузов, его "орабочение"; в области исторической науки - усилить борьбу на два фронта: против правого оппортунизма и за ликвидацию отставания на том важнейшем участке теоретического фронта, где речь идет о "кровных интересах большевизма" (имелись в виду вопросы диктатуры пролетариата, руководящей роли партии и т. п. в их сталинской трактовке); в организации литературного процесса - объединить писателей под одной административной "крышей", чтобы было проще добиться "плановости в работе пролетарских писателей, увязки их работы с планом социалистического строительства".
Своими призывами он отражал все более усиливающееся грубое, типично бюрократическое вмешательство властей в сферу науки и культуры. От последних требовали служить "практике", что в действительности означало обслуживание исключительно партийной пропаганды.
Подобные усилия Мехлиса не остались без внимания высшего руководства ВКП(б). 5 мая 1937 года ЦК ВКП(б) направил коллективу "Правды" приветствие в связи с ее 25-летием. Оно не могло быть воспринято Львом Захаровичем иначе, как полное одобрение его усилиям: "ЦК ВКП(б) уверен, что "Правда" будет и впредь высоко нести знамя Маркса - Энгельса - Ленина, сплачивая миллионные массы партийных и непартийных большевиков, помогая им и всем трудящимся нашей родины овладевать большевизмом, ведя их по пути решительной борьбы с врагами народа, - за победу коммунизма". В связи с этой датой Мехлис был удостоен высшей государственной награды - ордена Ленина.
По мере возрастания доверия вождя главный редактор "Правды" набирал политический вес. 4 сентября 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение назначить его заведующим отделом печати и издательств ЦК по совместительству. 12 октября того же года на пленуме ЦК он стал членом Центрального комитета. Характерна обстановка, в которой это происходило. По вопросу о составе ЦК выступил Сталин, сообщивший, что после предыдущего пленума (23–29 июня того же 1937 года) 8 членов ЦК и 16 кандидатов в члены ЦК были изобличены как враги народа. Что называется, без комментариев: они "выбыли и арестованы". На предложение Сталина принять информацию к сведению не последовало ни вопросов, ни возражений. Единогласно проголосовали за исключение названных "врагов" из ЦК.
Для избрания вместо выбывших Сталин предложил кандидатуры тех кандидатов в члены ЦК, которые на XVII съезде получили наибольшее количество голосов, - всего 10 человек. Затем слово взял Хрущев: "Я бы предложил товарищей, которые не идут… в порядке по числу полученных голосов, но товарищей, которые известны Центральному Комитету партии, проводят очень большую работу… Прамнек - секретарь Донецкого обкома, крупнейший обком и товарища все знают. Мехлис - руководит газетой "Правда", кандидат в члены ЦК (выделено нами. - Ю. Р.). Михайлов - секретарь Воронежского областного комитета партии, также товарищ работает на крупнейшей работе. Угаров - второй секретарь Ленинградского областного партийного комитета".
Предложение было принято. Любопытно, что из этого пополнения все, кроме Мехлиса, были в 1938–1939 годах репрессированы. Зловещую картину пленума дополняет тот факт, что на нем кандидатом в члены Политбюро был избран Ежов.
В конце 1937 года Лев Захарович стал также депутатом Верховного Совета СССР. И формально, и фактически он, таким образом, вошел в высшую политическую элиту страны.
С "инженерами человеческих душ"
В исключительно любопытной книге "Глазами человека моего поколения" Константин Симонов вспоминал, как его вместе с другими руководителями Союза писателей СССР A.A. Фадеевым и Б. Л. Горбатовым в мае 1947 года принимал Сталин. Среди прочих встал вопрос о необходимости пересмотра гонорарной политики. При нынешней системе гонораров, доказывал Фадеев, проигрывают авторы хороших, постоянно переиздающихся книг. Вождь согласился, что система оплаты труда писателей действительно требует корректив, для чего предложил создать комиссию. Кроме кандидатур A.A. Жданова, курировавшего в Политбюро ЦК ВКП(б) идеологическую сферу, и министра финансов А. Г. Зверева, из его уст прозвучала еще одна фамилия - министра госконтроля Мехлиса. При этом, вспоминал писатель, Иосиф Виссарионович испытующе посмотрел на собеседников: "Только он всех вас там сразу же разгонит, а?"
Против ожидания, пишет Симонов, действительно существовавшие на счет Мехлиса опасения, связанные с хорошо известной всем жесткостью его характера, не оправдались. По всем гонорарным вопросам он поддержал предложения писателей, а когда финансисты выдвинули проект - начиная с определенного уровня годового заработка, взимать с писателей пятьдесят один процент подоходного налога, Лев Захарович буквально вскипел: "Надо все-таки думать, прежде чем предлагать такие вещи. Вы что, хотите обложить литературу как частную торговлю? Или собираетесь рассматривать отдельно взятого писателя как кустаря без мотора? Вы что, собираетесь бороться с писателями, как с частным сектором, во имя какой-то другой формы организации литературы - писания книг не в одиночку, не у себя за столом?" Этой желчной тирадой, с удовлетворением констатировал Симонов, министр госконтроля сразу обрушил всю ту налоговую надстройку, которую предлагалось возвести над литературой.
К причинам такой, не ожидавшейся самими писателями поддержки мы еще вернемся. А пока расскажем о том, что у этой истории с гонорарами было начало, о котором из присутствующих знали лишь Мехлис да Фадеев. И совсем не случайно последний беспокоился сам и подпитывал этим беспокойством относительно возможной позиции министра госконтроля своих товарищей по литературному цеху.
Дело было еще в июне 1936 года, когда Мехлис, собрав у себя в редакции Валентина Катаева, Николая Погодина, Александра Фадеева и других писателей, посетовал, что многие из них, даже числящиеся в активе газеты, оторвались от нее. Гости отнекивались занятостью, писать специально для газеты не хотели, а - как вариант - предлагали фрагменты готовых повестей и романов. Разоткровенничавшийся Фадеев резанул напрямую: "Сейчас я могу жить еще лет десять, не работая, и существовать. "Разгром" у меня обязательно три раза в год переиздается. Даже если я очень ленив, я где-нибудь втисну несколько статей, стенограмм".
На это редактор "Правды" хладнокровно заметил: "Издаваться "Разгром" должен, но должен ли ты деньги получать?"
Так что Фадеев с коллегами не без основания опасался в 1947 году повторения ситуации года 36-го. Оказалось, напрасно. Почему же министр госконтроля поступил так, а не иначе? Симонов дает, как представляется, весьма убедительное объяснение: "Ни к литературе, ни к писателям… Мехлис пристрастия не питал, но он был политик и считал литературу частью идеологии, а писателей - советскими служащими, а не кустарями-одиночками". И если когда-то у Льва Захаровича этот взгляд только начинал складываться, то за полтора десятка лет тесного общения с писателями - а оно явно усилилось с его приходом в "Правду" - представление о литературе как важном идеологическом оружии стало монолитом.
Да, именно так: литература - часть идеологии, а писатели - работники идеологического фронта, подручные партии. Сотрудничество писателей с прессой, прежде всего "Правдой", по мысли ее редактора, должно было стать для них делом чести. Писать специально для главной партийной газеты, а не просто печататься в ней - вот к чему должны были стремиться "инженеры человеческих душ". Напомним молодым читателям: именно так назвал Сталин советских писателей, встречаясь с ними у А. М. Горького 26 октября 1932 года.
Следует отдать должное настойчивости, с которой Мехлис проводил в жизнь свою линию. Ему удалось привлечь к сотрудничеству с "Правдой" на штатной и нештатной основе многих действительно лучших писателей, очеркистов, фельетонистов, художников. Имена Ильи Ильфа, Евгения Петрова, Михаила Кольцова, Анатолия Аграновского, Бориса Ефимова говорят сами за себя.
Сам Лев Захарович, хотя много писал, был лишен заметного творческого дара. Однако перед теми, кто был одарен способностями куда богаче, пиетета не испытывал: для него они были обычными служащими по ведомству идеологии, которые требовали руководства собой.
Примерно в 1934 году по предложению Горького возникла идея подготовить к 20-летию Октябрьской революции многотомный сборник под условным названием "Две пятилетки". "Мы хотим изобразить рост массы, ее культурный рост, - разворачивал творческий замысел первый пролетарский писатель. - Сначала зажигалки делали, а теперь черт знает на какую высоту полезли, преодолев совершенно изумительные нечеловеческие препятствия…" Он предлагал "показать партработу, работу наших новых работников, показать, как 25-тысячники вросли в деревню, что они там сделали… показать, как перерождается наш крестьянин, человек XVII века…"
Увы, зажечь мастеров пера подобными сюжетами долго не удавалось. Даже Бухарин, назначенный было руководить редакцией, ссылаясь на крайнюю занятость, отказался. Собрав в марте 1935 года членов редакции "Двух пятилеток" и констатировав, что дело движется медленно, Горький предложил заменить Бухарина Мехлисом. Он рассуждал здраво: редактор "Правды" хоть звезд с неба, как автор, не схватит, но вот братьев-писателей работать заставит. Алексей Максимович не ошибся. И пусть, в конце концов, запланированный 5-томник съежился до двух томов, издание все же было осуществлено.
На том же заседании редколлегии Мехлис с энтузиазмом подхватил и предложение Горького писать о новом человеке. Кто же он? Возьмите тех, кто живет в атмосфере Дальнего Востока, предлагал Лев Захарович, кто пережил Колчака, конфликт 1929 года на КВЖД, кто испытывает на себе попытки японского шпионажа… Или: "Возьмите наше крестьянство. Царизм какую опору имел в деревне? Попа, урядника и пр. А мы сейчас имеем сотни и сотни тысяч и миллионы людей, которые будут цепляться за советскую власть покрепче, чем в свое время цеплялась за царизм интеллигенция, и покрепче, чем старая опора царизма. Он стал колхозником, он стал организатором, он - бригадир и он всеми фибрами будет защищать этот строй". А ведь это говорилось о крестьянстве, к тому времени либо насильно загнанном в колхозы, либо распыленном по бесконечным лагерям и ссылкам Сибири, Казахстана, Дальнего Востока. Это на его примере Мехлис намечал показать рост все того же "нового человека".
Отдельный том (света он не увидел) предполагалось посвятить тому, "как выглядит, как живет человек в социалистическом обществе". Воплощением "научно обоснованной фантазии" окрестил его главный редактор "Правды". Листаешь ныне стенограмму совещания и видишь, как много в его участниках - а среди них легко заметить и широко известных, уважаемых людей - было всего: политиканства и честной работы, пустого прожектерства и научного предвидения, лицемерия и искренности, откровенной глупости и способности трезво оценивать окружающий мир.
Невыразительно, но с большой методичностью Лев Захарович обозначил проблемы, которые следовало бы в этом томе осветить: социализм построенный (или, выражаясь более поздним языком, - реальный), разработка недр, осуществление планов Мичурина по преобразованию природы, освоение Арктики, возведение промышленных гигантов в Кузбассе, победа над единоличником. "Мы должны показать нового человека… перевоспитанного свободным раскрепощенным трудом… - предупредил он. - Это должна быть агитация, делом и художественным словом за коммунизм".
Попробуй тут поскупись на "научно обоснованную фантазию", при такой постановке вопроса это даже политически опасно. И все же не все вели себя с рабской осмотрительностью. Известный биохимик академик А. Н. Бах не мог скрыть скепсис по поводу того, удастся ли избежать "фантазерства" при освещении хода развития науки.
Мужественным в своей трезвости проявил себя некто профессор Александров. Днепрострой, Магнитострой - это хорошо, заметил он, но "если вы возьмете какие-нибудь наши постройки, на которых рабочие исчисляются десятками тысяч, и посмотрите на постройки американские, на которых я был, вы увидите, что там плотину в 120 метров строит 150 человек. Вы увидите, что тут вопрос надо ставить не только в отношении фантазии, но и в отношении более серьезной работы". Не за тускло-бескрылое существование ратовал человек, а против безудержного, сродни детскому, фантазирования, против строительства воздушных замков.
Услышали его трезвый призыв? Куда там! С молчаливой поддержки Мехлиса выступивший следом архитектор Фридман обвинил присутствующих, что их планам не хватает как раз… фантазии. И просто-таки апофеозом какого-то иррационального взгляда на мир предстает выступление небезызвестного С. Г. Фирина, руководителя строительства канала Москва - Волга, а чуть ранее - начальника Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря. "Тов. Сталин, который является прямым инициатором нашего строительства, так же как и Беломорского канала… - ничтоже сумняшеся заявил он, - примерно года полтора тому назад поставил такой вопрос, который сейчас кажется абсолютно нереальным. Это создание канала Москва - Владивосток. В книге "Взгляд на будущее" можно помечтать на эту тему очень красиво…"
Помнит ли читатель, за что в фильме Тенгиза Абуладзе "Покаяние" посадили молодого композитора? Правильно - за попытку прорыть туннель от Бомбея до Лондона. Художественный вымысел, оказывается, не может превзойти жестокой реальности 30-х годов: вряд ли канал от Белокаменной до Владивостока будет короче.
Но Фирин идет дальше. Он предлагает отразить "совершенно новую в истории человечества" задачу по "приобщению бывших отщепенцев, бывших врагов к какому бы то ни было труду по превращению их в полезных тружеников". Это любопытно, откликается Мехлис, разве не об этом говорил он в начале заседания? А Фирин между тем разливается соловьем: "То, что происходит сейчас во всех наших исправительно-трудовых учреждениях, особенно важно отразить в нашем издании для того, чтобы показать этот замечательный факт перед капиталистическими странами. С одной стороны, мы имеем фашистские застенки, где убиваются "лучшие люди" (гримаса тогдашней действительности: палач собственного народа льет крокодиловы слезы по трудящимся за границей. - Ю. Р.), а, с другой стороны, мы имеем наши исправительно-трудовые лагеря, где худшие люди в значительной части превращаются в полноценных полезных граждан нашей родины".
Рассказать об этом Фирин предложил силами самих заключенных. А что удивляться! Ведь к этому времени увидел свет, кстати, не без активного участия Мехлиса, плод "творческой" командировки большой группы писателей на Беломорканал - без преувеличения, вдохновенный (горькая цена тому вдохновению!) труд о грандиозных успехах в "перековке" людей на одной из "великих строек социализма". И об этих успехах с восторгом свидетельствовали сами "перековавшиеся".
Театр абсурда? Отнюдь нет - сталинское государство середины 30-х годов. И Мехлис в нем - уже не простой винтик. Совсем, кстати, не фантазер, а крайне прагматичный политик, отводящий литературе строго роль служанки идеологии.
Еще только став во главе центральной партийной газеты, он подверг острой критике Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП), предшественницу Союза писателей. Ссылаясь на читательские запросы, потребовал ее решительной перестройки. Однако на поверку за внешне благородными апелляциями к возросшим читательским требованиями, призывами к развертыванию самокритики и созданию условий для разнообразных творческих течений скрывалось сугубо прагматическое требование "поворота писателей лицом… к важнейшим проблемам соцстроительства", установления строгой "плановости в работе".
Исходя из этого требования, посредственный, но политически актуальный роман Ф. И. Панферова "Бруски" Мехлис похвалил, одного же из руководителей РАПП, попытавшегося утверждать, что творческий метод Льва Толстого "наиболее подходящ для нас", высмеял.
Отсутствие нужной реакции на партийные требования, излишне независимая позиция руководителей РАПП стали причиной скорого роспуска ассоциации и создания новой организации - Союза советских писателей. Признанный лидер советской литературы Горький, внутренний конфликт которого с правящим режимом все нарастал, рискнул, готовясь к первому съезду писателей в 1934 году, оспорить претензии Мехлиса и П. Ф. Юдина, тогда заведующего отделом ЦК партии, на идеологическое руководство литературным процессом.
В письме Сталину он не сдержал резкости, видно, допекли окончательно партийные кураторы: "Юдин и Мехлис - люди одной линии. Группа эта - имея "волю к власти" и опираясь на центральный орган партии, конечно, способна командовать, но, по моему мнению, не имеет права на действительное и необходимое идеологическое руководство литературой, не имеет вследствие слабой интеллектуальной силы этой группы, а также вследствие ее крайней малограмотности в отношении к прошлому и настоящему литературы".
Голос писателя услышан не был, его даже не удостоили ответом. Но продолжение эта история все же имела. В следующем, 1935 году Горький со страниц "Правды" подвергся облыжным обвинениям писателя Панферова. Устами последнего Алексею Максимовичу давали понять: к неприкасаемым он не относится. Горький попытался дать ответ через ту же "Правду", но Мехлис отказал классику соцреализма. Злопамятен был и возможности отомстить имел уже предостаточно.