29 марта в Москву ушел новый доклад с просьбой сменить Козлова. Лев Захарович суммировал выводы о нем: ленив, неумен, "обожравшийся барин из мужиков". Кропотливой, повседневной работы не любит, оперативными вопросами не интересуется, поездки в войска для него "наказание". В войсках фронта неизвестен, авторитетом не пользуется. К тому же "опасно лжив". Рисуя в негативном свете командующего фронтом, московский эмиссар в то же время не удержался от комплимента самому себе: "Если фронтовая машина работает в конечном итоге сколько-нибудь удовлетворительно, то это объясняется тем, что фронт имеет сильный военный совет, нового начштаба (имеется в виду назначенный к тому времени генерал Вечный. - Ю. Р.), да и я не являюсь здесь американским наблюдателем, а в соответствии с Вашими указаниями вмешиваюсь в дела. Мне кажется, что дальше оставлять такое положение не следует, и Козлова надо снять".
Последующий трагический исход Керченской оборонительной операции, в котором во многом повинен командующий фронтом, казалось бы, делает честь прозорливости представителя Ставки. Но ведь не сбросить со счетов и то обстоятельство, что многие ошибки и просчеты Козлова - следствие жесткого пресса и неквалифицированного вмешательства со стороны Мехлиса. Так что еще вопрос, кого из них следовало для пользы дела отзывать.
У генерал-лейтенанта Козлова были свои и плюсы, и минусы. Он не участвовал в оборонительной кампании 1941 года, будучи вплоть до декабря командующим Закавказским военным округом, а затем фронтом, который прикрывал госграницу с Ираном, поэтому имел приблизительное представление о вермахте. Но, с другой стороны, в его активе было руководство успешной высадкой большого десанта в ходе Керченско-Феодосийской десантной операции. Поэтому Сталин полагал, что Козлов сумеет справиться с делом, и на предложение Мехлиса заменить командующего генералами Н. К. Клыковым или К. К. Рокоссовским согласием не ответил.
Большего Лев Захарович добился в отношении других руководящих лиц. Он послал в Ставку шифровку с предложением снять с должности начальника штаба генерал-майора Ф. И. Толбухина. 10 марта 1942 года генерал Василевский сообщил ему, что Сталин поддержал это предложение и исполнение обязанностей НШ фронта возложил на генерала Вечного. Мехлис воспротивился предложению Военного совета фронта оставить Толбухина на Крымском фронте в должности помощника командующего фронтом по укомплектованию и формированию или заместителя командующего 47-й армии. Он обратился к начальнику Генштаба маршалу Шапошникову с просьбой проследить, "чтобы Толбухин вновь не устроился в ЗакВО, ибо там собираются опять гнилые и никчемные работники, снимаемые здесь с работы".
По инициативе представителя Ставки полностью сменился и состав военных советов Крымского фронта и всех трех входивших в него армий. Постановлениями ГКО от 11 и 13 февраля 1942 года членами ВС фронта в дополнение к Шаманину были назначены секретарь Крымского обкома ВКП(б) B.C. Булатов и полковой комиссар Я. С. Колесов.
Сомнительная, с точки зрения конечного результата, перетасовка кадров коснулась и командующих армиями. Ее избежал лишь командарм-51 генерал-лейтенант В. Н. Львов, несомненные достоинства которого не мог не оценить даже весьма мнительный Мехлис. Он даже упомянул Львова в телеграмме Сталину в числе тех лиц, которые могли бы сменить Козлова.
А вот на командующего 47-й армией генерал-майора К. Ф. Баронова пало особое подозрение. К его "разработке" представитель Ставки ВГК подключил особый отдел НКВД фронта, откуда вскоре получил компромат на Баронова. Генерал - член ВКП(б) с 1918 года, в 1934 году "за белогвардейские замашки" (? - Ю. Р.) был исключен при чистке, потом, правда, восстановлен. Родственники подозрительны: брат Михаил - участник кронштадтского мятежа, "врангелевец", живет в Париже. Другой брат, Сергей, в 1937 году был осужден за участие в контрреволюционной организации. Жена - "дочь егеря царской охоты". Сам Баронов изобличался в связях с лицами, "подозрительными по шпионажу". Сильно пьет. Штабом почти не руководит. Часто уезжает в части и связи со штабом не держит.
Участь генерала была решена. В феврале 1942 года он был переведен на Закавказский фронт заместителем командующего армией, где в следующем году умер. В командование 47-й армией вступил генерал-майор К. С. Колганов.
В 44-й армии после того, как получил тяжелое ранение командарм генерал-майор А. П. Первушин, его обязанности выполнял начальник штаба полковник С. Е. Рождественский. Мехлис резко возразил против утверждения его в этой должности, и командармом-44 стал генерал-лейтенант С. И. Черняк. Об истинной оценке обоих представителем Ставки свидетельствует сделанная им, правда, уже после эвакуации из Крыма запись: "Черняк. Безграмотный человек, неспособный руководить армией. Его начштаб Рождественский - мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенант".
Очень многие факты говорят о том, что шедшая уже почти год война не научила Льва Захаровича верить людям. Скорее наоборот: неудачи первых месяцев явно обострили традиционную для него подозрительность. С тем же жаром, с каким в свое время он слушателем Института красной профессуры разоблачал скрытых троцкистов, а редактором "Правды" громил "правый уклон", представитель Ставки выявлял и выкорчевывал теперь "чуждые элементы", повинные, по его мнению, в неудачах Крымского фронта. Он насадил атмосферу самого настоящего сыска, наушничества и негласного надзора, о чем свидетельствует приводимый ниже документ - спецсообщение начальника особого отдела НКВД 44-й армии старшего батальонного комиссара Ковалева от 20 апреля 1942 года:
"Согласно вашего распоряжения мной изучены настроения командующего 44 армией - генерал-лейтенанта Черняка и члена военного совета 44 армии - бригадного комиссара Сердюкова в связи с состоявшимся заседанием военного совета Крымского фронта 18 апреля с.г. После заседания, возвратившись к себе в землянку, Черняк в беседе с начальником штаба Рождественским, высказывая свое недовольство, заявил так: "Как мальчишку гоняют при всех подчиненных. Если не ладно - научи, а зачем это делать на совещании". И далее: "Хоть иди ротой командовать. Засыпался, но ничего, в Москву отзовут"…
На второй день, днем в беседе с генерал-майором Нанейшвили Черняк жаловался на придирчивое к нему отношение со стороны тг. Мехлиса и Козлова…"
Из текста специального сообщения ясно, что подслушивались разговоры и других должностных лиц, в том числе члена Военного совета армии, начальника политотдела. Слежка была тотальная. В результате под горячую руку представителя Ставки попали и были заменены начальник политуправления фронта бригадный комиссар П. М. Соломко, начальник отдела кадров фронта подполковник И. А. Локтионов и ряд других должностных лиц.
Сохранились записные книжки, в которые Лев Захарович заносил свои оценки командиров и политработников. Они интересны, прежде всего, тем, что дают представление о качествах, которые в первую очередь привлекали в людях внимание сталинского эмиссара. Бросается в глаза также, что здесь нет ни единой положительной оценки. Приведем несколько записей (подчеркивания и сокращения Мехлиса):
224-я стрелковая дивизия: "Интен[дант] 2-го ранга Домбровский плохой работник, поляк. Беспартийный]". Во всех трех полках "штабы плохие".
160-й стрелковый полк: "Храмцов. Не соответствует] назначению], нет воли, инициативы. Растерялся. Комис[сар] Кущев А. А. - абсолютно непригоден. Надо снять".
143-я стрелковая бригада: "Полк[овник] Курашвили. Слабый, безвольный, нетребоват[ельный]. Может быть испол[ьзован] на штабных должностях".
320-я стрелковая дивизия: "Комиссара заменить. Начсостав паникует. Бегуны. Надо заменить часть начсостава".
224-я стрелковая дивизия: "Н[ачальни] к штаба дивизии - Сахарулидзе. Слабый… Зам. к[омандира] дивизии - Кантари! Два раза исключался за сокрытие и службу в меньшевистской армии".
Несомненно, с некоторых командиров и политработников представитель Ставки взыскивал справедливо, верно подмечая их профессиональную непригодность, отсутствие необходимых волевых качеств. Но, как мы уже видели, нередко просто не мог или не хотел видеть и несомненных достоинств, как это было, скажем, с блестящим полководцем Федором Ивановичем Толбухиным, всего через каких-то два года ставшим Маршалом Советского Союза. Все упиралось в то, что Мехлис вместо терпеливого воспитания кадров, сочетания доверия и спроса за порученное дело прибегал, по сути, к единственному рычагу в кадровой работе - замене, а то и расправе над вызывавшими его недовольство. Вряд ли в такой обстановке командиры и политработники действовали увереннее и надежнее, чего - по идее - Лев Захарович добивался. В результате трудности на фронте лишь усугублялись.
Начальник ГлавПУ не только активно "чистил" кадры. А и одновременно воевал… с пленными. И, не шутя, почитал это за доблесть. Иначе, наверное, не стал бы писать об этом сыну (хотя и оправдывая себя соображениями отмщения): "В городе Керчи до 7 тыс. трупов гражданского населения (до детей включительно), расстреляны все извергами фашистами (во время оккупации в 1941 г. - Ю. Р.). Кровь стынет от злости и жажды мстить. Фашистов пленных я приказываю кончать. И Фисунов (начальник секретариата, он же - адъютант Мехлиса - Ю. Р.) тут орудует хорошо. С особым удовлетворением уничтожает разбойников". Представляется, что это очень важный штрих к подлинному нравственному облику сталинского эмиссара.
Свидетелем тяжелой моральной обстановки, созданной в Крыму во многом усилиями представителя Ставки ВГК, стал в апреле 1942 года нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов. Вот что пишет он в книге мемуаров "Накануне": "И вот мы в штабе фронта. Там царила неразбериха. Командующий Крымским фронтом Д. Т. Козлов уже находился "в кармане" у Мехлиса, который вмешивался буквально во все оперативные дела. Начальник штаба П. П. Вечный не знал, чьи приказы выполнять - командующего или Мехлиса. Маршал С. М. Буденный (главком Северо-Кавказским направлением, в чьем подчинении находился Крымский фронт. - Ю. Р.) тоже ничего не смог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки". Как же все это напоминает деятельность Мехлиса в период войны с Финляндией!
Для Льва Захаровича не стоило никакого труда безосновательно обвинить человека в трусости, на что обратил внимание только что прибывший в Крым на должность заместителя командующего фронтом генерал-майор инженерных войск Хренов. Точные, на наш взгляд, слова нашел для характеристики этой стороны его личности писатель Константин Симонов: "Это был человек, который в тот период войны не входя ни в какие обстоятельства, считал каждого, кто предпочел удобную позицию в ста метрах от врага неудобной в пятидесяти - трусом. Считал каждого, кто хотел элементарно обезопасить войска от возможной неудачи, - паникером; считал каждого, кто реально оценивал силы врага, - неуверенным в собственных силах. Мехлис, при всей своей личной готовности отдать жизнь за Родину, был ярко выраженным продуктом атмосферы 1937–1938 годов".
"…И должны быть прокляты"
В конечном счете подобный стиль в работе с людьми обернулся огромными потерями, когда на Крымском фронте развернулись решающие и, к глубокому сожалению, трагические для советских войск события. В исторической литературе они определены как Керченская оборонительная операция 8–21 мая 1942 года.
Основы будущей неудачи закладывались загодя, хотя с наступлением весеннего тепла, казалось, возрождалась не только природа, но и надежда защитников Крыма на поворот событий на фронте. Эти настроения высказывал и сам Лев Захарович в личной переписке: "Идет упорная борьба. Враг защищает каждую сопку. Он все еще надеется на весну, а мы стараемся его разочаровать".
Но очень скоро выяснилось, что оснований для оптимизма не было. В апреле положение советских войск осложнилось. Местные ресурсы - продовольственные, энергетические и другие - были исчерпаны. Не удалось возместить потери, понесенные в ходе февральско-апрельских боев и составившие более 225 тыс. человек. Тем не менее соотношение сил и средств было в пользу наших войск. Противник уступал: в живой силе - в 2, в танках - в 1,2, в артиллерии - в 1,8 раза. Немцы, правда, располагали большей по численности авиацией - в 1,7 раза.
Какие задачи ставились Верховным главнокомандованием в этот период перед фронтом? В многотомной "Истории Великой Отечественной войны 1941–1945" говорится, что "после нескольких неудачных попыток предпринять решительное наступление войска Крымского фронта по указанию Ставки прекратили активные действия и перешли к обороне". Если бы так. Всего за две недели до наступления немцев, 21 апреля, Верховный подтвердил задачу на продолжение действий по очистке полуострова от противника. И лишь 6 мая, то есть за сутки до вражеского наступления, Сталин приказал войскам Крымского фронта "прочно закрепиться на занимаемых рубежах, совершенствуя их оборонительные сооружения в инженерном отношении и улучшая тактическое положение войск на отдельных участках, в частности, путем захвата Кой-Асанского узла".
Сложилась противоречивая и очень опасная ситуация, когда группировка войск фронта оставалась наступательной, однако наступление все откладывалось, а оборона не укреплялась. Все три армии были развернуты в один эшелон, что сокращало глубину обороны и резко ограничивало возможности по отражению ударов противника в случае прорыва. Самым неудачным оказалось построение войск 44-й армии генерала Черняка, по которой и пришелся главный вражеский удар. Достаточно сказать, что второй эшелон армии располагался на глубину всего 3–4 км от переднего края, а это давало противнику возможность осуществить прорыв не только тактической, но и оперативной обороны даже без смены позиций своей артиллерии.
Явно недостаточной была авиационная поддержка. Из 17 авиационных полков, входивших в состав ВВС фронта, только 8 базировались на аэродромы Керченского полуострова. Тыловые оборонительные рубежи фронта - Турецкий вал и Керченские обводы - существовали лишь на оперативных картах.
Нет оснований обвинять Мехлиса в категоричном отрицании необходимости обороны вообще. Значение глубоко эшелонированных оборонительных порядков ему было хорошо известно хотя бы по боям на каховском плацдарме в 1920 году на Южном фронте. Тому же учил и свежий опыт его участия в организации обороны Москвы на Резервном и Западном фронтах, в создании оборонительных рубежей на Северо-Западном и Волховском фронтах. То есть, повторимся, он не был противником обороны вообще. Но в конкретной обстановке апреля - начала мая 1942 года представитель Ставки уверовал в неспособность немцев к наступлению. "Не принимайте ложные маневры противника за истину", "надо смотреть вперед, готовить колонные пути и мосты, отрабатывать действия по разграждению" - на таких позициях, по воспоминаниям генерала Хренова, стоял Мехлис. Громя "оборонительную психологию некоторых генералов", он отрицательно влиял тем самым на командование фронтом.
"Всякие разговоры о возможности успешного наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л.3. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности - излишними", - вспоминал и адмирал Кузнецов, побывавший 28 апреля вместе с маршалом Буденным на командном пункте Крымского фронта в селе Ленинское. Будучи уверенным в "слепоте" немцев, Лев Захарович отвергал самые скромные предположения, что им известно, где размещается штаб фронта. Подобная самонадеянность обошлась очень дорого.
Пренебрегая законами современной войны, диктовавшими настойчиво крепить оборону в тех условиях, которые сложились в Крыму, Лев Захарович обращался к привычному рычагу - наращивал политаппарат. По его запросу буквально накануне немецкого наступления из Москвы были отправлены 199 политработников.
10 мая на фронт выехало дополнительно 600 человек, а через несколько дней еще 201.
Между тем события приобретали все более грозные очертания. 6 мая, в день получения распоряжения Сталина о переходе войск фронта к обороне, от начальника штаба Северо-Кавказского направления генерал-майора Г. Ф. Захарова поступила информация чрезвычайной важности. Перелетевший линию фронта летчик-хорват предупреждал: немцы готовятся наступать. Информацию подтверждали и другие источники. В ночь на 7 мая военный совет Крымского фронта направил в войска необходимые распоряжения, но сделано это было так неспешно, что к утру они дошли даже не до всех командующих армиями. Свою губительную роль явно играла уверенность, что не немцы нам, а мы им "закатим большую музыку".
Утром 7 мая на штабы, узлы и линии связи советских войск обрушилась лавина бомбардировщиков и штурмовиков. Связь КП фронта с КП всех трех армий была нарушена. А с рассветом следующего дня началась артиллерийская и авиационная подготовка немцев. В 5 час. 30 мин. их наземные войска при полном господстве авиации перешли на левом фланге фронта в наступление против 44-й армии. К исходу дня обе полосы обороны армии на участке 5 км по фронту и до 10 км в глубину были прорваны.
Донося об этом Верховному главнокомандующему, Мехлис сетовал на господство вражеской авиации, острый недостаток снарядов и мин, просил перебросить с Таманского полуострова стрелковую бригаду для занятия обороны на Керченском обводе. Вот когда стала доходить до его сознания вся пагубность пренебрежения мерами обороны! Представитель Ставки не мог не отдавать себе отчета, что события развиваются совершенно иначе, нежели он предполагал. Всю вину за это он попытался переложить на Козлова.
Из телеграммы Мехлиса Сталину от 8 мая 1942 года: "Теперь не время жаловаться, но я должен доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7-го мая, то есть накануне наступления противника, Козлов созвал военный совет для обсуждения проекта будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект и немедленно дать указания армиям в связи с ожидаемым наступлением противника. В подписанном приказании комфронт в нескольких местах ориентировал, что наступление ожидается 10–15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со всем начсоставом, командирами соединений и штабами план обороны армий. Это делалось тогда, когда вся обстановка истекшего дня показывала, что с утра противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на участок 44-й армии".