Член Военного совета Западного (точнее - после упомянутого приказа Ставки - вновь образованного 2-го Белорусского) фронта Мехлис этот импульс воспринял должным образом. Выступая перед командно-политическим составом фронта, он подобострастно заявил буквально следующее: решение Ставки ВГК и ГКО "со сталинской прямотой вскрывает порочный стиль в руководстве войсками и операциями", "командование Западным фронтом не любило вскрывать ошибки, замазывало их". Словно и не он сам больше четырех месяцев входил в это командование. Входить-то входил, но до поры до времени молчал, накапливая факты.
Крайне отрицательные отзывы дал член ВС начальнику артиллерии Западного фронта генерал-полковнику артиллерии И. П. Камере и командующему 33-й армией генерал-полковнику В. Н. Гордову. "Стиль работы - штаб по боку. Болтовня и разглашение тайны по телефону", "ненависть к политсоставу и чекистам" - после таких оценок оба генерала были отозваны с Западного фронта.
Получив явное одобрение вождя (иначе комиссия Ставки не сработала бы в точности по рецептам Мехлиса), Лев Захарович с новыми силами взялся надзирать за командующими. И докладывал, докладывал… Дважды за неполный год по его сигналам снимали с должности генерала Петрова.
Впервые это произошло всего спустя полтора месяца, как Иван Ефимович стал командующим 2-м Белорусским фронтом. Свет на обстоятельства дела проливает в своих мемуарах генерал Штеменко: "Замена И. Е. Петрова была произведена по личному распоряжению И. В. Сталина. Однажды, когда мы с Антоновым (первый заместитель начальника Генштаба. - Ю. Р.) приехали в Ставку с очередным докладом, Верховный Главнокомандующий сказал, что член Военного совета 2-го Белорусского фронта Л. З. Мехлис пишет ему о мягкотелости Петрова, о неспособности его обеспечить успех операции ("Багратион", по освобождению Белоруссии. - Ю. Р.). Мехлис доложил также, что Петров якобы болен и слишком много времени уделяет врачам. Для нас, - подчеркивает Штеменко, - это оказалось полной неожиданностью. Мы знали Ивана Ефимовича как самоотверженного боевого командира, целиком отдающегося делу, очень разумного военачальника и прекрасного человека".
Насколько Петров оказался выше духом своего визави, он показал тут же. "Учитывая психологическое состояние И. Е. Петрова, можно было ожидать, - пишет далее Штеменко, - что он в своем докладе (во время процедуры его смены генералом Г. Ф. Захаровым. - Ю. Р.) не поскупится на мрачные краски, допустит преувеличение трудностей… Но ничего подобного не случилось… Петров докладывал правдиво. Для него и в данном случае превыше всего были интересы дела, а личная обида отодвигалась на задний план".
Так случилось, что Мехлис с Петровым вновь встретились на 4-м Украинском фронте. Сталин не забывал, что в свое время тот немало наговорил ему плохого о бывшем командующем. Спрашивается, зачем же тогда надо было направлять Льва Захаровича именно на этот фронт, растравляя старый конфликт? Из принципа: разделяй и властвуй? Да, именно так. Время показало, что Сталин, определяя пригодность Петрова, как военачальника, больше прислушивался не к подлинным авторитетам, а к тому же Мехлису.
Во время наступления в Карпатах в сентябре 1944 года Верховный послал на действовавшие по соседству 1-й и 4-й Украинские фронты маршала Жукова, чтобы ускорить продвижение наших войск. Одновременно он поручил узнать, насколько сработались командующий 4-м Украинским фронтом и член Военного совета. Жуков высоко оценил профессиональные качества командующего. Доложил также: "С Мехлисом Петров работает дружно, и Петров никаких претензий к Мехлису не имеет". Штеменко добавляет от себя: "Эта приписка маршала была свидетельством величайшей личной чистоты и терпимости Ивана Ефимовича Петрова, который разобрался в Мехлисе, понял, если можно так сказать, особые черты его характера и нашел в себе силы сотрудничать с ним, как того требовали долг и совесть коммуниста".
За развитием отношений двух руководителей 4-го Украинского фронта имел возможность наблюдать такой тонкий психолог и проницательный человек, как Константин Симонов. Он сопровождал командующего фронтом и члена Военного совета при их совместных выездах в штабы 1-й гвардейской и 38-й армий, наблюдал их в быту. На первый взгляд, в их отношениях не было чего-то необычного, даже в мелочах.
Вот, например, идет обед в штабе генерала A.A. Гречко. "Мехлис с абсолютно неожиданной для меня ловкостью взял бутылку водки, обил о стену сургуч и, стукнув ладонью по дну, выбил пробку.
- По вашему методу, - сказал он Петрову.
- Но с нововведением, - сказал Петров, - о стенку сургуч - это уж вы сами.
Когда на столе появился обед, Мехлис сказал, что для экспромта это великолепно.
- У Гречко экспромтов не бывает, - усмехнувшись, сказал Петров".
Но тишь и гладь оказывалась только на поверхности. "Несмотря на внешнюю вежливость и корректность в их отношениях, несмотря на выдержку Мехлиса, я чувствовал, - вспоминал Симонов, - что где-то в глубине души эти люди не слишком хорошо относятся друг к другу, и причем по деловым причинам.
Петров, видимо, не хотел ни малейшего вмешательства Мехлиса в оперативные дела и, подчеркивая это, почти никогда, даже из вежливости, не обращался к нему за советами по этим вопросам. А Мехлис, как я это заметил еще раньше, кажется совершенно сознательно, подчеркнуто устранился от всякого участия в решении оперативных вопросов".
Устраниться-то устранился, но компромат накапливал. И очень скоро пустил его в ход. Как и на 2-м Белорусском фронте, Петров не без участия "бдительного" члена Военного совета в марте 1945 года был от должности командующего освобожден. Причем в обоснование своей позиции Лев Захарович вновь напирал на "болезненность" генерала Петрова.
О технике действий члена Военного совета фронта рассказал в своих воспоминаниях бывший командующий 38-й армией, входившей в состав 4-го Украинского фронта, Маршал Советского Союза К. С. Москаленко. В середине марта 1945 года, когда обозначились затруднения с только что начавшейся Моравско-Остравской наступательной операцией, его вызвали на командный пункт фронта. В ходе беседы Петрова и Мехлиса с Москаленко о причинах заминки член Военного совета записал соображения командарма и через голову командующего передал их в Москву по телеграфу. Ставка срочно потребовала от Петрова доклад. В тот же день, 17 марта, на фронт пришла следующая телеграмма за подписью Сталина и начальника Генштаба генерала армии А. И. Антонова:
"Лично Петрову и Мехлису.
Ставка Верховного Главнокомандования считает объяснения генерала армии Петрова от 17.3.1945 г. неубедительными и указывает:
1. Командующий фронтом генерал армии Петров, установив неполную готовность войск фронта к наступлению, обязан был доложить об этом Ставке и просить дополнительное время на подготовку, в чем Ставка не отказала бы. Но генерал армии Петров не позаботился об этом или побоялся доложить прямо о неготовности войск.
Член Военного совета фронта генерал-полковник Мехлис сообщил в ЦК ВКП(б) о недочетах в подготовке и организации наступления только после срыва операции, вместо того, чтобы, зная о неполной готовности войск, своевременно предупредить об этом Ставку…"
Ставка "последний раз" предупредила командующего фронтом. А через неделю, хотя дела на 4-м Украинском пошли куда лучше, Петров отправился к новому месту службы - начальником штаба 1-го Украинского фронта. Симонов оставил запись разговора с членом ВС, состоявшегося у них в это время. На замечание писателя, что Иван Ефимович - очень хороший человек, последовало: "Да, - сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. - Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?
- То есть как - болезненный? - переспросил я.
- Так вот. Бывают болезненные люди, но… - Мехлис на секунду остановился. - Но мы об этом с вами поговорим при других обстоятельствах".
К этой теме собеседники не вернулись, иначе мы узнали бы более подробно об иезуитстве Льва Захаровича. Характерно, что он все же не утерпел и поинтересовался, какой именно разговор состоялся у Симонова с Петровым перед отъездом последнего с фронта. "В вопросе Мехлиса "что он вам говорил?" я почувствовал желание узнать, - вспоминал писатель, - какие чувства испытывает Петров после своего снятия и не считает ли, что обязан этим снятием ему, Мехлису". В народе по такому случаю говорят: знает кошка, чье мясо съела.
Что касается самого члена ВС, то о его освобождении от должности и речи не было, хотя, как видим, упрек в запоздалом докладе "наверх" он все же заработал.
Под напором таких фактов рушатся расхожие, благодаря усилиям официальной советской пропаганды, представления о предназначении членов военных советов. За велеречивыми формулировками о них, как "представителях партии в Вооруженных Силах", во многих случаев скрывалась практика негласного контроля командующих и других должностных лиц фронтов и армий. В сущности, сохранялась, правда, несколько видоизмененной, система, уходящая корнями в Гражданскую войну, когда к командиру-военспецу приставлялся комиссар для гласного надзора и контроля. Теперь такой надзор не афишировался, но даже переход к единоначалию в 1942 году не смог сломать этой системы. С точки зрения политической верхушки страны никакое должностное положение командира-единоначальника не освобождало его от политического надзора. И горе было тому члену Военного совета, который этой, неписано возложенной на него функцией, пренебрегал. Усердие же здесь весьма поощрялось. Так что у генерала армии М. А. Гареева есть немалые основания для высказанной им точки зрения, что членам военных советов ставились в вину не упущения в воспитании личного состава, не низкое состояние наступательного духа войск, не провалы операций и даже не большие потери, а "несвоевременные доносы, что, оказывается, считалось их главной функцией" (курсив Гареева. - Ю. Р.).
Может, правда, возникнуть вопрос: а так ли уж заслуживает Мехлис порицания? Ведь право военнослужащего доложить свою точку зрения вышестоящему командованию прямо предусмотрено воинскими уставами. Информировать ЦК ВКП(б) Льва Захаровича обязывал и устав партии. Но в том-то и дело, что даже в обстановке того нелегкого времени, с 30-х годов пропитанной подозрительностью и недоверием, многие командиры и политработники, командующие и члены военных советов строили свои взаимоотношения на принципиальной основе, разногласия преодолевали в открытую, ответственность за вину - действительную или приписанную по воле руководства - делили поровну. Мехлис же предпочитал закулисную игру, свою личную неприязнь к оппоненту умело драпировал показным беспокойством интересами дела. Будучи человеком негибким, к тому же уступая большинству военачальников в интеллектуальном отношении, не говоря уже об оперативно-стратегической подготовке, он не успевал за динамизмом боевых действий и о положении на фронте, о замыслах и действиях командующих и других должностных лиц судил прямолинейно, упрощенно. Усиленно нажимал на политическую сторону. И, что немаловажно, мастерски эксплуатировал известную ему еще с 20-х годов страсть Сталина к негласным, закулисным методам решения кадровых вопросов. За что и порицаем большинством тех, с кем Льва Захаровича сводили жизненные дороги.
По оценке Симонова, был он "насквозь, до самой глубины души холодно и принципиально беспощадный", "нечто вроде секиры, которая падает на чью-то шею потому, что она должна упасть, и даже если она сама не хочет упасть на чью-то голову, то она не может себе позволить остановиться в воздухе, потому что она должна упасть…"
"Это вам не 1812-й год"
Особый интерес представляет деятельность Мехлиса на заключительном этапе войны. В начале октября 1944 года войска 4-го Украинского фронта, где он к этому времени был членом ВС, перешли государственную границу СССР и вступили на территорию Чехословакии. Первостепенной для политаппарата стала работа с населением освобождаемой от фашистской оккупации страны. Общую установку, данную в постановлениях ГКО от 10 апреля и 27 октября 1944 года о линии поведения наших войск на территории зарубежных стран и заключавшуюся, в частности, в предоставлении освобождаемым народам полной свободы в решении вопроса о своем государственном устройстве и социальном строе, предстояло воплотить в конкретной работе. В первую очередь, на территории Закарпатской Украины. Она с 1919 года входила в состав Чехословакии, а после расчленения последней в 1939 году - в состав Венгрии, но население было настроено к Красной Армии в целом дружественно. Многие высказывали пожелание соединиться с Украиной. Эти настроения встречали одобрительный отклик в Кремле, правда, до поры до времени негласный. С другой стороны, различные политические силы Закарпатья вели агитацию за сохранение статус-кво, а то и за переход в состав Венгрии.
Как было действовать спецпропагандистам фронта в этих условиях? Получаемые из Москвы инструкции и директивы Мехлис преломлял с учетом местных условий. От имени Военного совета он запретил при работе с населением касаться вопросов, связанных с возможным вхождением, или, как говорили тогда, воссоединением Закарпатья с советской Украиной. Ставилась задача всемерно разоблачать фашизм и его венгерскую разновидность - салашизм, широко рассказывать о жизни в СССР. Людям предстояло самим прийти к выводу о желательности воссоединения.
Учитывая, что братья-славяне региона были настроены к Красной Армии в большинстве дружественно, Военный совет фронта отпустил населению почти 7 тысяч тонн зерна, из них более одной тысячи бесплатно, а остальное по ценам, значительно сниженным по сравнению с действовавшими при немецко-венгерской оккупации; 9 тыс. пудов соли, 500 тысяч литров керосина. Армейские медпункты, специально устроенные в Мукачево, Ужгороде и других местах, обслужили почти 65 тысяч больных. С населением была развернута и политическая, культурно-просветительская работа. Это, конечно, стимулировало симпатии людей к Красной Армии и Советскому Союзу.
Однако не все шло так, как задумывалось. Если, к примеру, в Мукачево на встрече в городской управе общественные деятели заявили Льву Захаровичу: "Мы все же хотели бы быть в союзе с Москвой, а не Прагой", то в ряде других мест чешские офицеры и чиновники запугивали население, внушали, что с окончанием войны Закарпатская Украина останется в составе Чехословакии. В городе Берегово и округе даже местная парторганизация коммунистов, состоявшая в основном из мадьяр, выступала против вхождения в СССР. Чтобы выйти из положения, Мехлис готов был на многое, вплоть до чистки или совершенного роспуска местной парторганизации.
Силовыми методами преодолевались последствия вражеской пропаганды и при пополнении 1-го армейского чехословацкого корпуса, включенного в состав 4-го Украинского фронта. В Михаловце националистические и профашистские элементы блокировали добровольный набор в корпус, причем и здесь местные коммунисты оказались в стороне. Добровольность временно пришлось заменить принудительной мобилизацией.
Поскольку вхождение Закарпатской Украины в состав СССР было в "верхах" предрешено, член Военного совета 4-го Украинского фронта, публично запрещая вести агитацию за такое вхождение, негласно стимулировал меры, работавшие на эту идею. По указанию Москвы он даже имел встречу с чехословацким президентом Э. Бенешем до того, как тот беседовал с наркомом иностранных дел Молотовым. Отсутствие дипломатического опыта не помешало справиться с задачей: Бенеш дал согласие на вхождение Закарпатья в состав СССР.
После пересечения госграницы, а помимо Чехословакии 4-й Украинский фронт участвовал и в освобождении Польши, работы хватало не только работникам 7-го отдела политуправления фронта. Мехлис и политаппарат фронта столкнулись с новой ситуацией и на "внутреннем" фронте. Ее суть Лев Захарович определял так: "Не только в истории Советского Союза, но в истории нашего Отечества - впервые (подчеркнуто Мехлисом. - Ю. Р.) миллионы побывали за границей. Разное оттуда принесли. Многое из виденного не ясно нашим людям…"
Что конкретно не ясно, он пояснил, выступая на совещании политработников 38-й армии 2 марта 1945 года: как живут за рубежом (и, как оказалось, не хуже, чем в Советском Союзе, несмотря на уверения официальной пропаганды. - Ю. Р.) при наличии частного хозяйства, буржуазной демократии, многопартийности? "А что сказали бы наши люди, побывав в Америке (небоскребы, промышленность)?", - высказывал он опасение. Льва Захаровича явно пугало, что миллионы солдат и офицеров невольно прорвались за "железный занавес", имели возможность сравнивать свою жизнь с увиденным на капиталистическом Западе, а также судить о степени правдивости и объективности советской пропаганды. Пугало и то, что информация из действующей армии, так или иначе, попадала в тыл. Если декабристы - участники Отечественной войны 1812 года принесли из Европы прогрессивные идеи, считал он, то сейчас посредством раненых, через письма в СССР просачиваются "реакция, капиталистическая идеология". Надо принимать меры, реагировать усилением политработы - таков лейтмотив его выступления.
Как докладывали члену Военного совета фронта, вместо всемерного повышения бдительности иные военнослужащие вступают в брак с иностранками, в том числе немками, ходатайствуют за них и их родственников. Чтобы воспретить такие контакты, 12 апреля 1945 года Мехлис вместе с командующим фронтом генералом армии Еременко подписал постановление Военного совета с требованием применять к виновным все меры командирского и партийного воздействия.