Глава третья "Да здравствует царь Соломон!"
В течение трех последних лет жизни царя Давида произошел ряд событий, сыгравших немаловажную роль для всей последующей еврейской истории.
После потрясшей страну гражданской войны Давид, чтобы упорядочить налогообложение и призыв в армию, решил провести всеобщую перепись населения. Однако этот вполне логичный и рациональный с политической точки зрения шаг находился в резком противоречии с Законом. Тора – Пятикнижие Моисеево – как известно, категорически запрещает пересчитывать евреев "по головам", уподобляя таким образом избранный народ скоту и нивелируя значение каждой отдельной личности.
Иоав пытался напомнить Давиду об этом запрете, но царь настоял на своем. Когда же спустя почти десять месяцев перепись была закончена, на страну как наказание Свыше обрушилась эпидемия страшной болезни.
Ожидая от Давида раскаяния в грехе. Всевышний посылает к нему пророка Гада с повелением совершить жертвоприношение на гумне иевусея Орны (Орнана, Аравны), расположенном рядом со стенами Иерусалима. Во время молитвы на гумне Давид видит парящего над ним ангела, и в этот момент, почти на исходе жизни, ему, наконец, открывается то место, где должен быть построен Храм.
Давид спешит выкупить у Орны этот участок земли за 600 шекелей золота (6,854 килограмма) и снова становится одержим идеей строительства Храма. Он не только проводит ревизию всех за многие годы собранных для этого строительства материалов, но и составляет подробный план будущего "Дома Бога", то есть становится его архитектором.
Но к тому времени дни царя были уже сочтены. Давид только-только приближался к своему 70-летию, он отнюдь не был глубоким стариком даже по понятиям своей эпохи, но какая-то страшная болезнь точила его изнутри. Давид буквально на глазах худел и слабел, странная слабость во всех членах валила его с ног; его то и дело сотрясал озноб так, что он кутался в одежды, просил принести ему побольше одеял, но все было тщетно. Тогда у вызванных к царю врачей и возникла спасительная, как им показалось, идея, как вернуть его к жизни:
"Когда царь Давид состарился, войдя в преклонные лета, то покрывали его одеждами, но не мог он согреться. И сказали ему слуги его: пусть поищут для господина нашего царя молодую девицу, чтоб она предстояла царю и ходила за ним, и лежала с ним – и будет тепло господину нашему царю. И искали красивой девицы во всех пределах Израильских, и нашли Ависагу Сунамитянку, и привели ее к царю. Девица была очень красива, и ходила она за царем, и прислуживала ему, но царь не познал ее" (3 Цар. 1:1-4).
Расчет врачей был понятен. Они надеялись, что первая красавица страны не просто согреет Давида теплом своего юного тела, но и разбудит в нем былой жар, и новая страсть придаст ему силы. Увы, этого не произошло. Если следовать прямому тексту Библии, тот самый Давид, который совсем недавно владел целым гаремом, не захотел или не сумел даже овладеть приведенной к нему девушкой, не говоря уже о том, чтобы воспрянуть благодаря ей к жизни.
Правда, мидраш и тут вносит свои поправки. По его версии, Давида так потрясла красота Ависаги (Авишаг), что он решил сохранить ее девственной для своего сына Соломона, хотя еще вполне мог наслаждаться женщиной. Однако, когда Давид сказал ей это, девушка с иронией заметила: "Когда вор не может украсть, он строит из себя честного человека!"
Эта насмешка, говорит Талмуд, привела Давида в такую ярость, что он несколько раз подряд овладел Ависагой, но… необычным путем, "не так, как принято мужчине овладевать женщиной".
Между тем состояние здоровья царя продолжало ухудшаться. Все ждали, когда же он сам назовет имя наследника, но Давид все медлил с этим решением. Как следствие, в окружении царя началась ожесточенная борьба за власть, и вскоре все царедворцы раскололись на две враждебные партии. в первую из них вошли главнокомандующий царской армией Иоав, первосвященник Авиафар, командиры резервистских полков и ряд министров. Они считали, что после смерти Давида его место на троне должен сменить Адония – старший из оставшихся в живых сыновей.
Вторая партия, во главе которой стояли пророк Нафан, первосвященник Садок, начальник гвардии наемников богатырь Ванея (Бенаягу) и Вирсавия, была убеждена, что наиболее достойным наследником Давида является Соломон.
У каждой из этих партий были свои доводы в пользу поддерживаемого кандидата, причем политические, религиозные и личные мотивы были переплетены у них настолько тесно, что одни были попросту невозможно отделить от других.
Иоав и Авиафар были рядом с Давидом со времен его молодости, еще с той поры, когда он скрывался в пещерах и пустынях от царя Саула. Адония, родившийся в годы правления Давида в Хевроне, вырос у них даже не на глазах, а на руках. Оба они, несомненно, любили этого принца. В планах Давида – передать трон младшему сыну от любимой жены – им виделось прямое нарушение Закона. Ведь в Торе ясно сказано: "Если будут у человека две жены, одна любимая, а другая нелюбимая… и первенцем будет сын нелюбимой, то при разделе сыновьям своим имения своего он не может сыну жены любимой дать первенство пред первородным сыном нелюбимой; но первенцем должен признать сына нелюбимой и дать ему двойную часть из всего, что у него найдется, ибо он есть начаток силы его, ему принадлежит право первородства" (Втор. 21:15-17).
Соломон же казался им недостойным престола не только в силу своего раннего возраста (хотя и поэтому тоже!), но по той простой причине, что они слишком хорошо помнили историю его рождения. Дело в том, что еврейский закон, с одной стороны, запрещает мужчине продолжать жить в браке с изменившей ему женой, но, с другой стороны, запрещает женщине после развода выходить замуж за мужчину, с которым она изменила мужу. Если смотреть на роман Давида с Вирсавией без тех "адвокатских" доводов, которые приводились выше, то брак Давида с Вирсавией был незаконным, а Соломон не только не мог стать престолонаследником, но и вообще должен был быть объявлен незаконнорожденным.
Кроме того, у Иоава были и свои личные причины не любить Соломона: каждый раз, когда он видел этого сына Вирсавии, он невольно вспоминал, как, выполняя волю царя, содействовал убийству ее мужа, своего старого боевого товарища.
Однако и у Нафана были свои соображения по поводу того, почему Давида должен сменить на троне именно Соломон. Да, конечно, дело было и в личной привязанности – Нафан любил Соломона никак не меньше, чем Иоав и Авиафар любили Адонию. Но Нафан был из тех людей, для которых вопросы веры и судьба государства всегда значили куда больше личных интересов.
Внимательно наблюдая за Адонией, Нафан пришел к выводу, что тот слишком похож на покойного Авессалома и никак не годится на роль царя. Так же как Авессалом, Адония был необычайно красив, и так же как Авессалом, пуст и бездуховен. По примеру Авессалома Адония завел себе колесницы, эскорт всадников и отряд из пятидесяти телохранителей, которые сопровождали его во время прогулок. Большую часть времени он проводил в пирах с друзьями и придворными, совершенно не интересуясь государственными делами.
Такой человек, по мнению Нафана, даже будучи облечен властью, вряд ли мог совершить что-либо путное и тем более – воплотить в жизнь великий замысел Давида о строительстве Храма, объединении народа и усилении Еврейского царства. Скорее наоборот – Адония мог пустить все достижения Давида по ветру.
Иное дело – Соломон, проявивший еще в раннем возрасте поистине выдающиеся способности. В том числе – и к управлению государством. И потом: разве не послал Бог через него пророчество о том, что Давиду еще только предстоит родить сына, который станет его преемником и построит Храм? Но ведь Адония на момент ниспослания этого пророчества был уже юношей, а вот Соломон еще не родился…
Таким образом, Нафан был абсолютно убежден в правильности своего выбора и готов был сделать всё ради победы своей партии.
Но самое главное во всем этом раскладе сил заключалось, видимо, в том, что и сам Давид не видел в Адонии своего наследника. Это следует хотя бы из того, что никто из окружения Адонии даже не попытался поговорить с царем о возможном объявлении наследником старшего сына – видимо, они точно знали, что натолкнутся на отказ.
И когда по дворцу поползли слухи, что здоровье царя еще больше ухудшилось, Адония решил устроить смотр сил своих сторонников, а заодно и значительно увеличить их число: "И заколол Адония овец и волов, и тельцов у камня Зохелет, что у источника Рогель, и пригласил всех братьев своих, сыновей царя, со всеми Иудеянами, служившими у царя. Пророка же Нафана и Ванею, и тех сильных, и Соломона – брата своего, не пригласил" (3 Цар. 1:9-10).
* * *
Обратим внимание: у Адонии и в мыслях не было поднимать мятеж, совершать дворцовый переворот и вообще действовать с помощью оружия. В этом смысле он, как и Соломон, был "человек мирный"; сам путь насилия, видимо, был ему глубоко чужд. Он не собирался и опережать события и усаживаться на трон прежде, чем Давид отойдет к праотцам – не было на этом пиру ни церемонии помазания, ни сопровождающего ее обязательного трубления в шофар. Жертвоприношение и пир у источника Рогель (Эйн-Рогель, арабское название Бир-Эйаб – "Колодец Иоава") были, скорее, публичной заявкой Адонии на царствование, смотром сил, своего рода "съездом партии". Приглашение на него всех сыновей царя (кроме Соломона) призвано было подчеркнуть, что Адония чтит семейные узы и после своего воцарения сохранит привилегии принцев. Пришедшие на пир знатные члены колена Иуды самим своим присутствием выражали поддержку Адонии, и то же самое касалось других "служивших у царя" – придворных и министров, ведающих различными делами царства.
Осознав, сколь велика поддержка Адонии, пророк Нафан понял, что дальнейшее промедление с его планами и в самом деле смерти подобно. Пришло время действовать, причем действовать быстро и решительно, поставив на карту все.
Израильский историк Яир Закович в своей книге о царе Давиде обращает внимание читателей, что меньше всего на этих страницах Библии Нафан предстает перед нами как пророк. Скорее, он выступает здесь как опытный царедворец, закручивающий хитроумную интригу.
По мнению Заковича, старость Давида оказалась поистине страшной. Ни одна из его жен, никто из его многочисленных детей не спешил навестить царя и справиться о его самочувствии. Целые дни Давид проводил в одиночестве вместе с Ависагой, красота которой не возбуждала его и которая оставалась для него чужой – чем-то вроде домашней кошки, но никак не любимой жены или дочери.
И вот к этому сидящему в одиночестве царю Нафан посылает Вирсавию – его последнюю, некогда любимую жену, чувство к которой сохранилось у Давида, видимо, до его последнего часа. При этом Нафан, с одной стороны, запугивает царицу, убеждая ее, что если Адония придет к власти, то он казнит ее и Соломона, а с другой – предельно четко инструктирует, что и как именно она должна сказать Давиду:
"Тогда сказал Нафан Вирсавии, матери Соломона, говоря: слышала ли ты, что стал царем Адония, сын Аггифин, сделался царем, а господин наш Давид не знает о том? Теперь вот я советую тебе: спасай жизнь твою и жизнь сына твоего Соломона. Иди и войди к царю Давиду, и скажи ему: не клялся ли ты, господин мой царь, рабе твоей, говоря: "сын твой, Соломон, будет царем после меня и он сядет на престоле моем? Почему же воцарился Адония?" И вот, когда ты будешь еще говорить там с царем, войду и я вслед за тобою и дополню слова твои" (3 Цар. 1:11-14).
Нафан, считает Закович, добиваясь своей цели, сознательно вводит в заблуждение Вирсавию, во-первых, утверждая, что Адония провозгласил себя царем (хотя тот этого не делал и не собирался делать), а во-вторых, что его воцарение угрожает жизни ее и Соломона. Может, дело и в самом деле было так, а может быть и нет – это осталось загадкой.
Но – самое главное! – Нафан наставляет Вирсавию, что она должна потребовать престола для сына на основании клятвы, которую ей якобы дал Давид. Однако, пишет Закович дальше, на самом деле в тексте Библии не сказано ни слова о такой клятве. Да, мидраши утверждают, что клятва была, причем говорят, что Давид дал ее Вирсавии неоднократно – и вскоре после смерти ее первенца, для того чтобы склонить ее к близости с ним, и после рождения Соломона. Но кто поручится, что эти мидраши просто не были созданы народной фантазией через много лет после этих событий – именно для того, чтобы оправдать поведение Нафана и Вирсавии?!
Таким образом, Закович приходит к выводу, что вся интрига пророка Нафана строилась на тонком психологическом расчете. Сначала в комнате Давида должна была появиться Вирсавия: чтобы сообщить ему, что Адония провозгласил себя царем, а заодно попросить царя исполнить свою давнюю клятву – и объявить царем Соломона. Давид, был уверен Нафан, не сможет вспомнить, давал он такую клятву или нет – и засомневается. Но тут появится сам Нафан, тоже заговорит о клятве и таким образом убедит Давида, что тот и в самом деле такую клятву давал, но по болезни о ней запамятовал. Вдобавок Нафан подтвердит, что Адония, не дождавшись кончины отца, провозгласил себя царем, что вызовет гнев Давида, после чего тот, наконец, сделает публичное заявление о назначении официального наследника престола. И этим наследником конечно же окажется Соломон.
Так, в общем-то, все и получилось.
"Вирсавия пошла к царю в спальню; царь был очень стар, и Ависага Сунамитянка прислуживала царю. И наклонилась Вирсавия, и поклонилась царю, и сказал царь: что тебе? Она сказала ему: господин мой, царь! Ты клялся рабе твоей Господом Богом твоим: "сын твой, Соломон, будет царствовать после меня, и он сядет на престоле моем". А теперь вот, Адония воцарился, и ты, господин мой царь, не знаешь о том" (3 Цар. 1:15-18).
Легко представить, что почувствовал больной царь, услышав эту весть.
Но Вирсавия продолжила:
"И заколол он множество волов, тельцов и овец, и пригласил всех сыновей царских, и священника Авиафара, и военачальника Иоава; Соломона же, раба твоего, не пригласил…" (3 Цар. 1:19).
В этом отрывке видно, что Вирсавия продумывает каждое сказанное ею слово. Только Соломона она называет в своей речи "рабом твоим", желая подчеркнуть, что лишь ее сын сохранил верность и любовь к Давиду – все же остальные ждут его смерти и, по существу, предали его и взбунтовались. И наконец следует мольба к милосердию царя, просьба защитить ее и юного сына от кровожадного Адонии и… назвать Соломона в качестве наследника:
"Но ты, господин мой, – царь, и глаза всех Израильтян устремлены на тебя, чтобы ты объявил им, кто сядет на престоле господина моего царя после него; иначе, когда господин мой, царь, почиет с отцами своими, падет обвинение на меня и на сына моего Соломона" (3 Цар. 1:20-21).
Вирсавия еще произносит эти слова, а царю уже докладывают, что к нему просится на прием Нафан. Ну а далее следует речь придворного пророка – снова выверенная до каждого слова, призванная усилить то впечатление, которое произвела "ария Вирсавии":
"Когда она еще говорила с царем, пришел и пророк Нафан. И сказали царю, говоря: вот Нафан, пророк. И вошел он к царю, и поклонился царю лицом до земли. И сказал Нафан: господин мой царь! сказал ли ты: "Адония будет царствовать после меня, и он сядет на престоле моем"? Потому что он ныне сошел и заколол множество волов, тельцов и овец, и пригласил всех сыновей царских, и военачальников, и священника Авиафара, и вот, они едят и пьют у него и говорят: "да живет царь Адония!" А меня, раба твоего, и священника Садока, и Ванею, – сына Иодаева, и Соломона, раба твоего, не пригласил. Не сталось ли это по воле господина моего царя, и для чего ты не открыл рабу твоему, кто сядет на престоле господина моего царя после него?" (3 Цар. 1:22-27).
Таким образом, Нафан вроде бы "просто хочет знать": с согласия и с ведома ли Давида Адония провозгласил себя царем, и если с согласия, то почему царь не сообщил об этом своему придворному пророку?!
Но понятно, какую вспышку гнева могли вызвать у немощного физически, но отнюдь не ослабевшего духом Давида эти слова, каждое из которых было крупинкой соли, аккуратно сыплющейся на открытую рану. При этом Нафан назвал в своей речи рабами царя не только Соломона, но и всех членов своей "партии": себя, Садока, Ванею, тем самым подчеркивая их верноподданнические чувства – в отличие от членов "партии" Иоава и Авиафара, у которых уже есть "другой царь" и другой господин.
И это срабатывает. В те самые часы, когда Адония пирует со своими сторонниками неподалеку от стен Иерусалима, Давид снова вызывает к себе тех же Вирсавию и Нафана, а также первосвященника Садока и Ванею. Он велит им взять Соломона, посадить на его, Давида, любимого мула, чтобы народ убедился, что все происходит по воле царя, и в сопровождении гвардии наемников и слуг свести юного принца к источнику Гион (Гихон). Там Садок и Нафан должны торжественно помазать Соломона на царство и провозгласить: "Да здравствует царь Соломон!" Затем Соломона следует с царскими почестями ввести во дворец, усадить на трон Давида и объявить, что он посажен на него по воле царя, после чего сын Вирсавии, по сути, станет царем и соправителем Давида.
Разумеется, Нафан, Садок и Ванея поспешили исполнить приказ царя. Причем Нафан позаботился о том, чтобы, кроме наемников и кучки придворных, не приглашенных на пир к Адонии, Соломона к месту его помазания сопровождала толпа народа. С этой целью он поспешил оповестить о грядущем событии простолюдинов Иерусалима, и те в ожидании щедрого угощения мгновенно высыпали на улицы и присоединились к праздничной процессии.
То, что сама церемония помазания должна была пройти у бассейна вечно бьющего Гионского ключа, было не случайно: течение воды как бы должно было символизировать преемственность, непрерывность власти Давида, передающего ее своему сыну.
Места, где разворачивались все эти события, хорошо известны. У Гионского ключа сегодня обычно начинается или завершается экскурсия по древнему "Городу Давида", и к нему ведет довольно крутой спуск от раскопок здания, которое предположительно и было царским дворцом. А Гионский ключ, в свою очередь, располагается… всего в нескольких десятках метров от того самого ручья Рогель, возле которого пировала "партия" Адонии.