Опыт судьбы
– Таким образом мы перешли к твоей персоне собственно. О тебе говорят, что ты эпикуреец, хотя я считаю, что ты трудоголик. А свои книжки ты обозначаешь как "Записки конформиста". Кто ты?
– Через черточку. Эпикуреец-конформист-трудоголик.
– А еще?
– Черточек не напасешься. Их много. Я не отказываюсь от того, что я очень люблю есть и пить…
– Ты и выглядишь как любитель того и другого.
– Мне Марлен Мартынович Хуциев как-то сказал: слушай, а ты вчера пил? Я говорю: нет, а почему ты спросил? Он говорит: на тебя когда смотришь, такое впечатление, что ты вечерами здорово пьешь. Помолчал и говорит: и так всю жизнь. Но это только впечатление.
– Жалко ли тебе что-то в себе, в своей судьбе из прошлого?
– Да нет, уже поздно жалеть. Когда совсем ума не было, может быть, о чем-то жалел. Нормальный человек не должен ни о чем жалеть, потому что самая бесценная ценность, которую за жизнь зарабатываешь, это опыт собственной судьбы. И жалеть ни о чем нельзя. Так, значит, должно было быть. Есть простое понимание жизни, что все устроено очень правильно, судьба есть судьба. Хотя помнить пушкинское: и с отвращением читая жизнь свою…
– А в современной жизни тебя что-то раздражает, обижает? Или эти глаголы не годятся?
– Годятся, годятся. Раздражает, обижает все. От начала до конца. Во-первых, какая-то тотальная безвкусица. Жуткая, отвратительная. При проклятой советской власти такого не было. Взять эти светские фотографии со светских раутов, с какой-нибудь вечеринки по поводу выноса тела того-то, когда все стоят в костюмах от Шанели и прижимают многомиллионное шампанское к груди…
– Не любишь гламур?
– Они же просто больные! На комсомольском съезде можно было в кулуарах увидеть, допустим, Смоктуновского, Ульянова, Чингиза Айтматова. Причем я даже примерно знаю, о чем они разговаривают. Это были люди. А здесь придурки. Раздражает все. Раздражает халтура. Вся формула современного успеха – сделать коммерческую панаму. Коммерческая панама не нуждается в сообразии и соответствии, как говорил Пушкин. Она нуждается совершенно в других фокусах. Но и ВГИК тогда не нужен. Есть такой тип кино – кино как финансовая операция. Вложил одну денежку, собрал другую. Накрылся шинелью, разницу попилил – и разбежались. И забыли, что там было. Учить этому нужно, наверное, в финансовой академии, а не во ВГИКе, как эту панаму организовать грамотно.
– Ты говорил, что нет разницы поколений, а в то же время обилие придурков и среди творцов, и среди публики. Может, просто пена?
– Количество пены зашкаливает. Пена – очень хороший термин. Был такой писатель Борис Можаев. Гениальный человек. Он был сильно старше меня, но я с ним дружил. И время от времени приставал с какими-то мировоззренческими вопросами. Он на меня так смотрел и говорил: Сергей, выкинь из головы, все это пена. Видишь, и там пена. С одной стороны, все раздражает. А с другой, ничего не раздражает. Потому что пойдешь к Юре Башмету на концерт, услышишь Канчели и понимаешь, что никакой такой новой эпохи, которая вызывает у тебя одно рвотное чувство, нет и быть не может. Потому что есть, двигается та, настоящая жизнь, постпушкинская, в том направлении, в котором должна двигаться. Остальное – пена.
– Сережа, ты написал однажды письмо Горбачеву – о чем?
– Это было не письмо, а телеграмма. Но длинная, как письмо. О том, что меня притесняют, я борюсь за новую перестроечную жизнь, а меня притесняют. Какие-то долбаки в Ялте не пускали снимать. "Ассу", кстати. И послали. Я говорю: вот последнее вы зря сделали, вот с этим я буду бороться как гражданин и участник перестроечного процесса. И пошел бороться на почту. Маляву решил написать, большую маляву Горбачеву. Они говорят: нет-нет, нельзя, у нас не принято. Я показал им какую-то ксиву. Они приняли. Но самое смешное, уже потом мне Михаил Сергеевич рассказывал, он собирался уезжать с работы, и ему для веселья дали мою маляву. Он прочитал и пришел в нечеловеческую ярость. Все-таки он был очень живой человек при исполнении своих политических и государственных обязанностей. Таким образом, в тандеме с Горбачевым, мы победили.
– А Путину с Медведевым ничего не писал?
– Нет.
– А в какие отношения с ними вступал?
– В хорошие. Они мне письма пишут. Вот я получил сейчас письмо, смотри: президент страны объявил мне благодарность за долгую работу в кинематографии.
– Просто так или в связи с юбилеем?
– Поскольку юбилея еще нет, а заранее нехорошо поздравлять, думаю, что просто так. Очень трогательно и приятно.
– Тема власти как существует в твоей жизни?
– Никогда в жизни у меня никаких взаимоотношений с властью не было. Они никогда даже не пытались меня слушать. Они слышали, что я вроде культовый, поэтому приветливо здороваются. Но чтобы выслушали от меня хоть какой-то совет, этого не было. Да это и не мое дело. Я снимал фильм "Чужая Белая и Рябой" по гениальной повести Ряховского. Просто великий писатель – Борис Ряховский. Никому он сейчас неинтересен, другие величия в моде и в цене. Он написал: никто не имеет возможности отобрать у меня право быть порядочным человеком. И я говорю: никто не имеет возможности у режиссера отобрать его право быть художником до мелочей. Вот и все.
Слабо Умное Кино
– Сережа, ты себе устроил потрясающий набор подарков к 65-летию – три фильма: "Асса-2", "Анна Каренина" и "Одноклассники". Что за жанр для последней картины ты придумал: "слабоумное кино"?
– Это прокатчики попросили определить, мелодрама или что. Я стал мучительно думать. Героиня учится на странных литературных курсах драмы и комедии. Ее спрашивают: одновременно? И у меня одновременно и драма, и комедия. Я не могу понять собственного ощущения от окружающей действительности. Что это: драма или комедия? А истоки идут от замечательного сценариста и режиссера Геннадия Федоровича Шпаликова. Он дико не любил умных разговоров. У него цыпки вылезали на руках от этого. А я, к тому же, еще учился у Ромма, который считается отцом интеллектуального кино, и мне хотелось поговорить об интеллектуальном. Гена на все серьезные вопросы о жизни отвечал: смешно. Это была высшая оценка. Тень Гены Шпаликова витает над "Одноклассниками". И когда я подумал, что у меня получилось, я понял, что самое правильное определение жанра – Слабо Умное Кино.
– И таким образом выбил козыри из рук недоброжелателей, которые могли бы сказать, что ты впал в маразм. А ты уже готов: да вот, сделал Слабо Умное Кино.
– Но в три слова. И с больших букв.
– А кто такая Соня Карпунина? Твоя ученица?
– Это высоко сказано. Она двоечница чья-то. Я ее на курс не брал. Сама пришла. Есть такое порочное понятие "кастинг". Собирается в каком-то темном месте половина Москвы и поочередно встает перед камерами. А в результате кого-то можно выбрать на роль. Этого я не понимаю вообще. У меня весь кастинг заключается в том, что если я делаю что-то правильное, они как бы сами материализуются из воздуха. Был просто воздух – и получилось.
– ИТаняДрубич из воздуха?
– Абсолютно. Пришла на третий или второй день немыслимого кастинга для "Сто дней после детства". И не понравилась мне. Для приличия спросил: девочка, ты хочешь сниматься в кино? Она говорит: нет. Меня это возмутило. Все хотят, а она не хочет! Она говорит: я не хочу сниматься в кино, потому что я уже снималась. Я: где? Она: я снималась в кино "Пятнадцатая весна" у Инны Туманян. А это очень хороший режиссер. Я: чего ты там играла? Она: играла главную роль. Я: а почему не хочешь сниматься в кино? Она: потому что мне не понравилось.
– А зачем пришла?
– А ее притащили силой. Волокли просто! У меня идея была: найти молодую Ирину Купченко. Я сбил все ноги, измучил людей – не нашел. В конце концов, материализовавшаяся из воздуха Таня абсолютно вытеснила из моего сознания молодую Купченко, и на довольно долгое время.
Карпунина
– А как материализовалась Карпунина?
– Тоже из воздуха. Мы с Валерием Давыдовичем Рубин-чиком ведем мастерскую во ВГИКе. У нас очень вольная дисциплина. Дверь открыта, хочешь – заходи. Она зашла. И через какое-то время я заметил, что на занятиях сидит совершенно неведомый мне человек…
– Я тебя на секунду прерву чтобы объяснить интригу: Соня Карпунина – девочка, которая написала сценарий, который не понравился Соловьеву…
– Понравился!
– …тем не менее Соловьев предложил, что сценарий будет писать он, а она будет играть главную роль. Фантастическая история!
– Она еще более фантастична, чем ты ее излагаешь. Через полгода примерно мы решили выяснить, кто она. Я пришел и говорю: а вы кто? Она: да я никто, конь в пальто…
– Как она выглядит? Я еще не видела кино…
– Очень хорошенькая. Может, это и сыграло серьезную роль в ее дальнейшей судьбе. В общем, она училась в Кембридже на экономическом и сбежала, чтобы попасть во ВГИК. Ей 22 или 23. Я говорю: к следующему разу напиши 10 страничек чего-нибудь такого, что ты знаешь, а я не знаю, потому что все остальное мне читать неинтересно. Через неделю, вздыхая, она дала мне какие-то скомканные странички. Я: чего это? Она: это то, чего вы не знаете, а я знаю. Я почитал. Мне жутко понравилось. Как ни странно, своим традиционализмом. Там была история сюрреалистического суицида. А я думаю: где-то я что-то… И вспомнил. В моем "Спасателе"! Опять-таки Гена Шпаликов. Сценарий мы начинали писать с Геной Шпаликовым. Мне так понравилось это странное суицидное родство через тридцать лет… Говорю: давай снимай эту картину, хорошая будет картина. Обучил, как надо снимать. Очень краткий курс молодого бойца. Через неделю пришла: нет, я буду снимать совершенно по-другому. Я понял, что она угробит собственную удачу. И сказал: давай я у тебя эти странички заберу. С какой целью, я не знал. У меня ни планов, ни копейки денег. Но сказал, что сниму сам, а ей предложил написать что-нибудь другое. Она: как, почему, я уже и оператора нашла…
Вампир
– Ты вампир. Используешь служебное положение в личных целях?
– Чистый вурдалак! Я хожу во ВГИК исключительно с вурдалачьими целями.
– У тебя уже была похожая история, когда ты нашел двадцатилетнего Сережу Ливнева, который написал сценарий о двадцатилетних, и ты снял фильм "Асса"…
– Я все время вурдалачил.
– Почему тебе нравятся люди моложе тебя?
– Я не хочу тебя обидеть, Оля, но разговаривать с ними мне значительно проще и интереснее, нежели с людьми моего поколения.
– Я догадалась.
– Короче, отобрал я у нее эти странички. Она очень огорчилась. Я ей: да ладно, ты еще напишешь, ты способная, а я, если буду снимать, сниму тебя в главной роли, такой чейндж тебя устроит? Она же недаром в Кембридже болталась. Она подумала и говорит: да, устроит. А я, выходя из института, встретил нашего профессора, прекрасного оператора Сергея Александровича Мачильского и спросил, есть ли у него десять свободных дней. Он спросил: зачем? Я сказал: надо снять одно кино, но ни единой копейки нет. А там новеллочка – восемь страниц. Он согласился… Ты спрашиваешь, интересно ли мне с молодыми людьми. Конечно, интересно! У каждого можно что-нибудь отобрать. Они же бесправные. А мы злыдни. Профессура.
– Соня Карпунина довольна результатом?
– Этого я не знаю. Если она нормальная, не идиотка, она не может быть довольной.
– А ты доволен?
– И я нормальный. Никто не может быть доволен результатом. Все очень довольны, что результат есть.
– Фильм, ты говорил, снят в тепло-золотистых тонах. Что это значит?
– Это мы тоже с Мачильским пытались интеллектуально разговаривать. Когда был первый съемочный день, он показал мне первый кадр. Я посмотрел: у тебя что, будет холодное изображение? Он: почему холодное? Я: ты знаешь, я люблю тепло-золотистое. Он немножко помолчал и говорит: будет тепло-золотистое, сейчас это делается на компьютере. Вот и вся высокая философия.
– Ты любишь красивую картинку. Один из самых моих любимых фильмов, который не на слуху, "Чужая Белая и Рябой"…
– Я никогда не забуду, как ее назвал Сергей Федорович Бондарчук. Он очень ревниво относился ко мне. Хорошо, но ревниво. Он рассказывал уникальную историю, как посмотрел фильм "Сто дней после детства". Вышел с "Ленфильма", где снимал свою какую-то суперпостановку, в ужасном настроении. Так бывает после просмотра собственного материала. Дождь идет. Противный. Лужи. Пошел налево, а там был кинотеатр "Аре" и на нем афиша: "Сто дней после детства". А он время от времени испытывал живую ненависть к молодым кинематографистам. И он решил окончательно изгадить себе настроение. И купил билет! Представляешь Сергея Федоровича Бондарчука, покупающего билет в кинотеатр "Аре"! Кинотеатр пустой. В зале два алкаша. Один в левом углу, другой в первых рядах. Он сел посередине. Стал смотреть. Потом рассказывает: у меня все время спазмы были, мне все время отчего-то хотелось плакать… А когда вышла картина "Чужая Белая и Рябой", замечательный оператор Павел Лебешев мне рассказывал, Бондарчук стоит, а Паша мимо пробегал, и Бондарчук спрашивает: Паш, ты эту, своего товарища, новую картину видел? А все боялись Бондаря страшно. Он действовал на нас, как удав на кролика. Какую картину, кого? Ну эту, "Косая Сирая и Хромой"?.. Так во мне "Косая Сирая и Хромой" живет до сих пор.
– Фильм был очень красив. Не в смысле слащавости, а такая правда послевоенного детства. У меня, как у Сергея Федоровича, сердце сжималось, хотелось плакать именно от красоты этой вещи.
– Там был великий писатель Борис Ряховский, по повести которого снималась картина. Там был выдающийся оператор Юра Клименко. Я очень хотел, чтобы было волшебное изображение, и оно было. Там был Марксен Яковлевич Гаухман-Свердлов, потрясающий художник. Конечно, я был со всех сторон подперт гениями, мне и деваться было некуда.
Самый большой облом
– Народ интересуется, какой у тебя в жизни был самый больший облом, и отчего ты получаешь удовольствие, а отчего грустишь?
– Самый большой в жизни облом – сама жизнь. И она же, наоборот, тот самый источник удовольствия, от которого я получаю все перечисленное. Я не знаю, драма это или комедия, я понимаю, что хожу на курс комедии и драмы, и понимаю, что это одновременно.
– Сережа, ты придумал термин "Слабо Умное Кино", а я придумала тоже термин для твоего кино – "биосинема". То есть биографическое кино. Ты снимаешь как бы свою внутреннюю жизнь, зная поэзию, зная живопись, любя музыку, то, от чего тебе больно и от чего радостно, ни в чем не понижая планку, а эти фильмы оказываются еще и культовыми. В чем секрет?
– Честное слово, у меня нет такой жизненной задачи – попасть в струю, даже если струя очень хорошая. Жизнь движется естественным порядком, и образуется какая-то система обстоятельств, которая повергает меня именно в это, а не во что-то другое. Ну, допустим, мы с Таней Друбич сделали около десятка картин. Именно потому, что у меня есть Таня Друбич, сама по себе огромная драгоценность, потому что она уникальная женщина и актриса. И это как-то лично связано со мной. Таня Друбич – целая система личных отношений, очень сложных, очень… Да та же история – драма и комедия.
– Музыку к "Одноклассникам" написала Анна Соловьева. Какая-то фамилия подозрительная – кто она тебе?
– Она мне дочь. Это наша с Таней Друбич любимая дочь. Аня – пианистка, она закончила в Мюнхене консерваторию, потом аспирантуру при консерватории, много концертирует по Европе. Но была ситуация на "Анне Карениной", когда несколько маститых композиторов не успевали к съемке написать мне вальс, под который Анна и Вронский танцуют на балу. Я к Ане прибежал: Ань, напиши какой-нибудь вальс, для меня не хочешь, для мамы, чтобы ей было подо что танцевать. Она говорит – какой вальс, я никогда не писала вальсы! Я говорю: простенький такой, что-нибудь в духе Шостаковича, Прокофьева. Она на меня посмотрела, как на безумца. Но в результате написала вальс к "Анне Карениной", который мне безумно понравился. Потом она написала, по-моему, 42 номера к "Анне Карениной". Я рад хвастаться, что за эту музыку она получила молодежный "Триумф". А к "Одноклассникам" она написала такую нежную музыку… Я не просто радуюсь этим вещам, у меня при общении с такими девочками чувство, что все вообще в принципе закончится хорошо.
– Что ты имеешь в виду?
– Иногда наступает какое-то отчаяние от количества галиматьи, пошлости, эстетической неразборчивости, тотальной безвкусицы. То есть страшно. А потом поговоришь с Аней или с Соней – и абсолютное ощущение другого мира. И все не так ужасно, как представляется. Хотя время от времени представляется все же достаточно ужасно.
– Смешно, как говорил Шпаликов.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Сергей СОЛОВЬЕВ, кинорежиссер
Родился в 1944 году в Карелии. Трудился рабочим на Ленинградском телевидении. Окончил режиссерский факультет ВГИКа у Михаила Ромма. Преподает на режиссерском факультете ВГИКа. Автор фильмов "Сто дней после детства", "Спасатель", "Чужая Белая и Рябой", "Асса", "Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви", "Анна Каренина", "2-Асса-2", "Одноклассники" и др. Автор трехтомника "То да се", "Ничего, что я куру?", "Слово за слово…". Имеет сына Дмитрия и дочь Анну. Живет в Москве.