– Мне кажется, большинство народа делало политический заказ вот на что. Вспомните, при Брежневе и при Горбачеве – отсутствие каких-либо товаров в магазинах. Суповые наборы из костей, лежавшие на голых грязных прилавках, и за ними стояла очередь. Вспомните эти знакомства с директорами магазинов, чтобы пять-шесть апельсинов для больной дочери принести. Люди сказали: мы так больше не можем жить, мы хотим жить по-человечески. Я хочу купить землю и построить себе домик! Нельзя! Почему?! Вот нельзя и все! Дайте нам возможность строить, ездить за границу, смотреть, как живет Америка, как живет Новая Зеландия, мы не хотим стоять в очередях… Благодаря Гайдару, Ельцину все произошло. Магазины насытились товарами, никакого дефицита, за границу – пожалуйста, нужны доллары – вот тебе доллары. И на этом реформы прекратились. Почему? А потому что дальше народ не настаивал. Людям показалось, что этого достаточно. Наша революция привела к тому, что все есть. А чего там говорят демократы: надо судебную реформу, реформу милиции, ФСБ – в конце концов, не так важно. Люди не поняли, что это необходимо. Что без этого не будет развиваться частная собственность, не развернется антимонопольная деятельность, будет увеличиваться пропасть между бедными и богатыми. Но теперь, мне кажется, в людях рождается понимание, что вместо целого алфавита реформ, коснулось только первых букв, А, Б, В, а остальные двадцать семь мы еще не произносили!..
– У вас всегда был такой гражданский темперамент или в молодости вы были другим человеком?
– В молодости у меня и моих товарищей была ирония по отношению к власть предержащим. Я застал Иосифа Виссарионовича Сталина. Видел его неоднократно на Мавзолее, в белом мундире с золотыми пуговицами. Обаятельнейший человек. Махал нам рукой. А мы проходили и кричали: Сталин! Задерживались, но солдаты проталкивали, чтобы проходили, проходили. После этого я видел товарища Сталина в гробу в Колонном зале Дома Союзов. А потом я видел Никиту Сергеевича Хрущева в Вахтанговском театре, где у нас были гастроли, и он пришел на спектакль "Иркутская история", и вышел Пашка Луспекаев, а ложа, где Хрущев сидел, почти на сцене, и Пашка растерялся и заорал: здрасьте, Никита Сергеевич! А потом уже стал говорить слова роли… Я видел многих: Брежнева, Андропова, Горбачева… И Бориса Николаевича Ельцина, к которому я испытываю чувство искреннего уважения. Ему говорили: вот эти мэнээсы в розовых штанишках… А он в ответ: да, мэнээсы, но мне нужно окружение моложе, чем я, и умнее, чем я, и они будут работать. Такую фразу – "умнее, чем я" – никто из руководителей никогда у нас не произносил.
Нравственный императив
– От кого вы брали, когда играли, скажем, в володинском "Осеннем марафоне" – от Володина?
– От себя. Не от коллизии, которой у меня не было. А от своего характера. И играл я то, что мне было ближе всего. А ближе мне была не любовная история, связанная с артисткой Нееловой и артисткой Гундаревой, двумя замечательными женщинами, а желание моего героя сесть за письменный стол, положить Брокгауза и Ефрона, словарь литературного русского языка, обложиться бумагами и сидеть в этом Вернее и делать Бёрнса лучше, чем он есть. Тут Бузыкин – гений, это он умеет, это он чувствует. А вся коллизия не дает ему возможности сесть за стол. И в результате его любимые вещи передают бездарной переводчице, пользующейся плодами чужого труда, которую играла замечательная артистка Волчек. А он, стараясь сделать хорошо и одной женщине, которую любит, и другой, которую любит, и, не зная, как это сделать, чувствует себя все время виноватым и сам себя теряет…
– Вы не скучаете по этому человеческому типу?
– Я – нет.
– Я почему рассказала про знакомого киношника – потому что дело заставило людей перестать быть мальчишками, а стать мужчинами, но…
– Тут важно "но". Мне кажется, задача современного искусства – сделать так, чтобы, зарабатывая деньги, строя дом, покупая вещи, люди не забывали о том, что есть душа.
Людей выпустили из тюрьмы, и они бросились – свобода! Чего это он, мясо ест? Дай мне. Задушил его и сам съел. В первый раз это мясо увидел и задушил соседа… Нельзя давать людям забывать о том чувстве, что называется нравственным императивом. Может, это глупо с моей стороны, но я думаю, руководители государства должны понимать, что можно добиться громадных высот в зарабатывании прибыли, однако если нет главного, того, что заставляло Третьякова передать все свое богатство городу, или Савву Морозова вбить все деньги в Художественный театр, или Елисеева, который строил ночлежки и церкви, – если это будет забыто, страна погибнет. Потому что ее не будут связывать многочисленные нити, которые можно назвать чувством духовного родства, основанного на чувстве добра, понимания друг друга. К сожалению, благодаря раздробленности, каждый, как и ваш товарищ, занимается своим делом, обрубая все связи…
– Может, это временно?
– А может, нет. Если нет – будет голое поле, по которому станут бегать закаленные люди-быки, а страны не будет.
Счастье
– В вас всегда было сильно комедийное начало, публике могло показаться странным ваше преображение в серьезного общественного деятеля…
– Понимаете, Георгий Александрович Товстоногов, который никогда, ни при каких условиях не выражал вслух своей гражданской позиции, был насквозь пропитан гражданским чувством. Его спектакли не были прямым политизированным актом, как у Любимова, но все были продиктованы желанием через художественную ткань сказать о свободе, о справедливости, о добре. Когда я увидел его спектакль "Пять вечеров" в БДТ, у меня будто глаза открылись. Ведь я выпускник студии МХАТ, и для меня образцом были "Враги", "Анна Каренина", "Кремлевские куранты" во МХАТе, "Порт-Артур" в Малом. И вдруг я вижу на сцене обычную коммунальную квартиру, тот же запах, те же испарения нечистот из подвалов, корыто висит на стене комнаты. И заурядная женщина, работница какой-то фабрики, член профкома – Зина Шарко. И какой-то заурядный приходит мужчина, то ли уезжал, то ли был посажен – Ефим Копелян. И вдруг на сцене происходит, оказывается, самое главное, что есть в жизни – любовь. И эти два человека становятся прекрасны и неповторимы. И ты понимаешь, что они и являются центром Вселенной. Не "кремлевские куранты", не "Порт-Артур", а эта коммунальная квартира и ее обитатели. Я вышел на улицу – новый мир открылся. Я понял, что эти люди, которые по парадным, с авоськами, в очередях, это и есть соль земли.
– В то время вы были женаты на Тане Дорониной и переживали близкие чувства, как я понимаю…
– Какие?
– Любовь.
– А, да, мы были мужем и женой. Но, прожив семь лет, разошлись, нам было трудно друг с другом.
– Разошлись с драмой?
– Я – с гигантским облегчением. Думаю, она тоже.
– А что вы приобрели с вашей второй возлюбленной?
– Я благодарен судьбе, что я ее встретил, и что она, Галя Мшанская, журналистка, меня встретила. Я приобрел знание того, что женщина может быть предана до последней капли крови. Я Бога за это благодарю, это редкость, это счастье. Между мужем и женой всегда бывают какие-то ссоры, какие-то недоразумения. Ромео и Джульетта, если бы поженились, тоже имели бы свои маленькие неприятности. Но я понимал, что, если понадобится, этот человек, как Матросов, бросится на амбразуру. Такая верность и самопожертвование. У меня масса недостатков. У нее тоже есть. Но это не главное. Главное, что человек может отдать другому человеку свою жизнь.
– У вас две дочери…
– Оля работает на канале "Культура. Петербург", там же, где мать, Ксения – на радио "Эхо Москвы", родила нам внучку. Вот это счастье.
Русская беда
– Я хочу еще сказать о Товстоногове. Он спрашивал: в чем наша русская беда?.. Во МХАТе Борис Николаевич Ливанов, замечательно игравший в "Трех сестрах" Соленого, будучи один на сцене, говорил, что убьет Тузенбаха, и уходил. А потом выходил Андрей Прозоров и произносил свой монолог: куда ушло мое прошлое… Но Товстоногов вывел меня – Андрея на сцену с коляской, и Кирилл Лавров – Соленый говорил мне в лицо, что он убьет сейчас Тузенбаха, подстрелит, как вальдшнепа. Я говорю: Георгий Александрович, я не могу это играть. Почему? Ну, если я слышу от дуэлянта Соленого, что он будет стрелять в беспомощного Тузенбаха, конечно, он его убьет, значит я должен бежать к Вершинину, в полицию, не знаю, куда, караул кричать, а я что, философию развожу?.. Вот, в этом наша беда, говорит Товстоногов, мы вместо того, чтобы действовать, начинаем философствовать, в этом беда России, вам говорят, что сейчас убьют вашего лучшего друга, а вы начинаете: убьют его, убьют меня, погибнет вся Россия… и остаетесь на месте, результат – Тузенбах убит.
– БДТ – 90 лет, возраст весьма почтенный, люди в этом возрасте умирают. Ваш театр умирает, только честно?
– Нет. Конечно, очень много людей ушло в мир иной, к великому горю нашему. Георгий Александрович, Дина Шварц… Театр изменился, но он живой, Чхеидзе как художественный руководитель ведет его очень глубоко, тонко и твердо. И, на мой взгляд, создает спектакли, которыми был бы доволен Товстоногов.
Люди как люди
– Одно из самых значительных ваших достижений – роль Воланда в сериале "Мастер и Маргарита". Это то, что соответствует вашему сегодняшнему знанию о человеке и человечестве?
– Человек этот, Воланд, прожил не одну тысячу лет. Я не считаю это существо дьяволом или сатаной. Да, его можно принять за сатану, но он не сатана. Сатана – искуситель. Сатана искусил Адама и Еву. Сатана искушал Иисуса в пустыне, на что Иисус не поддался. Этот никого не искушает.
– А платьями, костюмами, надев которые, все остаются голыми?
– Это проверка. Он же потом объясняет несчастному буфетчику: я просто хотел посмотреть, что из себя представляет народ в массе. Спровоцировав эту массу на деньги, на платья, он говорит: люди как люди, не изменились, ну одеты как-то иначе, ну квартирный вопрос их немного испортил, а так то же самое. Этот человек, будем говорить так, из того министерства, что карает зло. Смотрите, что совершил Воланд? Первое – отрезал голову главному атеисту, после того, как сказал: имейте в виду, что Иисус существовал, просто существовал, и больше ничего. Второе – Бездомного, писателя талантливого, но абсолютно необразованного, превратил в профессора философии, который задумался над смыслом жизни. Третье – мерзавцу– буфетчику предсказал скорую смерть. Не сам его убил, просто предсказал. Четвертое – казнил стукача Майгеля. Увидел в Мастере и Маргарите двух гениальных людей. Одного, который угадал все, что было с Иешуа, и талантливо это описал. И второго, Маргариту, которая любит так, что готова умереть во имя любимого. И помог им: дал им покой. Так что это отнюдь не противник Иешуа, а, наоборот, в какой-то степени союзник. Я так себе нафантазировал, что был некогда спор между Воландом и Создателем. Воланд говорил: для чего ты людей выгнал из рая, надкусили яблоко – боже мой, какой грех! Бог в ответ: я хочу, чтобы они посредством эволюции превратили себя в хомо сапиенсов. А Воланд на это: никогда они не превратят, они будут точно такими же, только одежды будут другие и дома другие, а они останутся такими, какими ты их создал. И вот он прилетает иногда посмотреть, что тут творится. Ага, страна атеистов, отрицают Бога, интересно, может, в этом что-то есть. Прилетел. Все понял. И покарал… Да, мне близок его взгляд на людей, хотя это и грустный взгляд. Он же бесконечно одинок, этот Воланд.
– Олег Басилашвили на рассвете и Олег Басилашвили в зените – один и тот же человек?
– Конечно, это разные люди, кости, кожа поменялись, но в общем, то же самое. Я очень скучаю по детству, по маме, отцу, бабушке, по Покровским воротам, где я родился и прожил двадцать лет. Но я вспоминаю себя приветственно машущим Иосифу Виссарионовичу. И вспоминаю себя на даче в Пушкине, когда мы с товарищем шли и ели мороженое с вафельками, а там стояли составы товарные с зарешеченными окнами, и возле часовые, и из этих душегубок руки какие-то бледные, и оттуда нам пытаются что-то сказать, а мы идем и спокойно едим эти вафельки. Я мог бы еще понять, если бы во мне шевельнулся справедливый гнев против врагов народа или воров, которых посадили. Ничего. Абсолютно. Это в нас было вбито, понимаете? И это долго длилось. И уже под влиянием Андрея Дмитриевича Сахарова, этой его фигуры нелепой, которая пыталась что-то сказать с трибуны, во мне проснулось то, что проснулось. Я понял, что мало сцены, на которой ты играешь, что можно и нужно говорить что-то прямым текстом вслух.
Блиц-опрос
– Что значит красиво стареть?
– Стараться утром не смотреть на себя в зеркало.
– Кем бы вы стали, если бы не стали артистом?
– Лесником или художником.
– Какая черта вам нравится в себе?
– Не могу найти в себе такой черты.
– А в других?
– Целеустремленность и порядочность.
– Есть ли у вас какой-либо девиз?
– Делай что должно, а там будь что будет.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Олег БАСИЛАШВИЛИ, актер
Родился в 1934 году в Москве. С младых ногтей мечтал о театре. Поступил в Школу-студию МХАТ, учился вместе с Евгением Евстигнеевым, Михаилом Козаковым, Татьяной Дорониной. В 1955 году он и Доронина, оба красавцы, поженились. Через восемь лет разошлись. Она уже была актрисой БДТ, он тоже. Она – на первых ролях, он – нет. Потом будут Хлестаков в "Ревизоре", князь Серпуховский в "Холстомере", Джингль в "Пиквикском клубе", где проявятся его фирменные темперамент, ирония, гротеск. "Служебный роман", "О бедном гусаре замолвите слово", "Вокзал для двоих", "Осенний марафон" и, наконец, телесериал "Мастер и Маргарита" – прославленные роли в прославленных фильмах.
Вторая жена – журналистка Галина Мшанская. Старшая дочь, Ольга, работает на питерском телевидении, младшая, Ксения, – на радио "Эхо Москвы".
Народный артист СССР. В 80-х годах был депутатом Верховного Совета СССР. И по сей день остается верен демократическим идеалам.
Татьяна Самойлова
Золотая брошка
Чуть раскосые удивленные глаза, белозубая улыбка, необыкновенный грудной голос. Миллионы зрителей вглядывались в ее Веронику, сострадая и любя. Золотая пальмовая ветвь Каннского фестиваля сделала ее всемирной знаменитостью. За фильмом "Летят журавли" последовали судьбоносные "Анна Каренина" и "Неотправленное письмо". Гадалка нагадала, что жизнь будет долгой…
Начало
– Таня, когда ты больше всего была счастлива? В раннем детстве? В первой любви? Когда прилетела в Канн с фильмом "Летят журавли"?..
– В детстве, конечно.
– Ты ведь ленинградка…
– Я из Сестрорецка Ленинградской области, ближе к Финляндии. Я там родилась. В два с половиной года меня перевезли в Москву. Я обожала отца, обожала мать. Оба – очень образованные люди. Мама – инженер-энергетик. Когда мне было четыре года, купили фортепьяно, мама играла. У меня было изумительное детство. Но нет уже ни мамы, ни папы, что делать, грустно. Я очень грущу. Мне совершенно не хочется отмечать ни юбилеи, ни дни рождения, ничего. У Леши своя семья…
– Ты имеешь в виду брата, артиста театра "Современник"?
– Да, родившегося через одиннадцать лет после меня. Он ушел из "Современника", он теперь в Малом.
– Ты не ревновала к нему родителей? То ты одна, а тут второй маленький ребенок…
– Я не ревновала, но я очень обиделась на мать. Она нарушила свой обмен веществ, у нее развился варикоз, она ведь трое суток в роддоме рожала!.. А я, худая балетная девочка, страшно за нее переживала…
– Ты училась в балетном училище?
– И окончила с отличием. "Берег счастья" – мой выпускной балет.
– Вот откуда твоя пластика…
– Что сейчас говорить… У меня были очень длинные ноги, очень тоненькая и очень худая. А потом я родила сына, и на этом вообще весь балет закончился. Хотя я всю жизнь тренировалась. Занималась бегом на короткие дистанции, ездила на лошади. Я была очень подвижная, очень энергичная. Но болела, легкое болело. Кашляла. Дитя военных лет…
– В фильме "В шесть часов вечера после войны" твой отец ранил сердце всего женского населения страны. Ты похожа на отца…
– Я похожа на свою бабушку. Мать матери. Она была рыжая.
– А когда ты начала сниматься, имело какое-то значение, что у тебя отец – известный артист Евгений Самойлов?
– Никакого. Я окончила ГИТИС и училась на третьем курсе Щукинского училища. Играла Машу в "Живом трупе", еще была роль в "Сверчке на печи" по Диккенсу. Пришли с "Мосфильма", искали актрису для фильма "Летят журавли", я им очень понравилась. Они мне позвонили домой. Мы тогда жили на Песчаной. Это далеко и от студии, и от института, институт на Старом Арбате, я жутко любила Старый Арбат, но после того как построили Новый Арбат, от него ничего не осталось…
– Какие-то маленькие переулки сохранились, Сивцев Вражек, например…
– Их немного. Жизнь переменилась.