Я протянула деньги. Таксист даже не взглянул на них.
- Всего вам доброго, сударыня, - вымолвил он. - Такая работа не стоит и цента.
В конце гастролей мы отправились в Новую Зеландию, восхитившую живописными пейзажами и несметными стадами овец и баранов, которые бывают до такой степени ленивы и толсты, что на рассвете их поднимают специальными палками и ставят на ноги, чтобы заставить бодрствовать и совершать немудреные земные обязанности.
Коренные жители островов - маори и метисы - на редкость музыкальны, с обостренным чувством ритма. Изумительной красоты песни в их исполнении надолго остались в памяти.
В Окленде, в те годы самом крупном городе Новой Зеландии, после очередного концерта я по традиции раздавала автографы на программах, буклетах и даже на входных билетах. В сутолоке, растолкав всех, ко мне протиснулись двое представительных, я бы сказала, красивых мужчин - капитан дальнего плавания Рональд Кларк, не единожды заходивший, как оказалось, на своем торговом судне в наши порты на Балтике, и профессор-океанолог Эдмунд Мейерс. В руках они держали две долгоиграющие пластинки с записями моих песен.
- Откуда они у них? - спрашиваю переводчицу.
- Капитан купил их в Ленинграде. Они оба и их семьи очень любят русскую народную музыку и просят, если это возможно, конечно, найти им запись вашей песни "Девушки".
- Какие девушки? Такой песни в моем репертуаре нет. Тут что-то не так. Объясните им.
Переводчица довольно продолжительное время вела переговоры, пока Кларк, выплеснув наружу изрядную порцию эмоций, не стал указывать рукой на концертный зал.
- Они говорят, что вы сегодня пели эту песню…
В конце концов выяснилось, что речь шла об "Ивушке". Название этой простой и бесхитростной песни было переврано в афишах и программах, переведено и понято как "Девушки". У меня как раз - бывает же удача! - был среди других диск с записью "Ивушки" в отеле, и я согласилась подарить его моим новым знакомым. От радости, к моему великому удивлению, те пустились в пляс, а когда остановились, начали уговаривать меня поехать к ним в гости. Отказать в просьбе я не решилась. Авто стояло поблизости, и через несколько минут я вошла в гостиную довольно уютного коттеджа. Пока пили чай в семейном кругу ученого и вели разговоры о музыке (я тогда поразилась огромной тяге всего семейства к русской народной песне), профессор успел замесить хорошую порцию цемента, сформовать из него небольшой блок на лужайке перед домом, а потом, пригласив меня, попросил оставить на нем, еще сыром, своеобразный автограф - отпечатки ступней. Пришлось снимать туфли… Теперь этот монолит с золотистого цвета металлической пластинкой, на которой выгравировано: "Здесь в 1967 году была и пела знаменитая русская певица Людмила Зыкина", стал одной из достопримечательностей Окленда, в то время местом паломничества многочисленных любителей музыки и предметом их, как мне сказывали, жгучей зависти.
Годы спустя я снова ступила на австралийскую землю. Интерес к нам оставался по-прежнему искренним и живым. Пресса широко и объективно освещала мое пребывание в стране. В этом я убеждалась ежедневно, знакомясь с местными газетами и журналами. На встрече, организованной обществом "Австралия - СССР", фото-, кино-и телекорреспонденты забрасывали множеством вопросов, среди которых были и такие: "Сколько стоит фунт мяса?", "Продается ли в Москве белый хлеб?", "Боитесь ли вы мышей и тараканов?", "Какие духи вы предпочитаете?", "Что вы цените в мужчине?", "Могут ли в вашей стране девушки по собственному желанию прервать беременность?", "А правда, что ваши женщины не умеют пользоваться косметикой, делать прически?". Много было вопросов, касающихся жизни советских женщин. И это закономерно: о них знают за рубежом, в том числе в Австралии, по существу, очень мало.
Когда меня просят рассказать о женщинах, которыми я восхищаюсь, я всегда говорю о тех, перед кем действительно преклоняюсь. О летчике-испытателе Марине Попович, чьи спортивные достижения зафиксированы в таблицах абсолютных мировых рекордов Международной авиационной федерации; об Анне Владимировне Никулиной, прошедшей 5000 километров нелегких фронтовых дорог, штурмовавшей Берлин и под ливнем огня водрузившей в ночь с 1 на 2 мая 1945 года красное полотнище, которым была опоясана, над последним логовом фашизма - гитлеровской рейхсканцелярией; о Майе Плисецкой, танцевавшей под грохот аплодисментов и оваций на всех лучших сценических площадках мира…
В Мельбурне, Сиднее, Канберре, Аделаиде, Бризбене меня слушали, затаив дыхание. И я видела в глазах симпатию и доверие.
В марте 1986 года позвонил известный австралийский импресарио Майкл Эджли: "Предлагаю вам маршрут, по которому еще никто из ваших коллег, советских артистов, не ездил. Точнее, в нем есть только пять-шесть городов, в которых раньше проходили гастроли звезд ансамбля Моисеева, Большого театра, "Березки" и, разумеется, ваши… Короче говоря, 19 городов в Австралии и девять в Новой Зеландии. Всего 70 концертов за 80 дней. Гастроли планируются осенью…"
Итак, предстояла новая встреча с Австралией. Какой она будет на этот раз?
Я начала готовиться к поездке. Выучила несколько австралийских песен на английском языке и две специально для племени маори - аборигенов Новой Зеландии.
…Несмотря на плотность графика выступлений, я успела пообщаться с самыми разными людьми - студентами, учителями, скотоводами, журналистами, дипломатами, представителями местных властей. Их дружелюбие сопровождало нас всюду. Атмосфера доверия и взаимопонимания осталась такой же, как раньше. Нас хорошо помнили по прежним выступлениям тысячи людей, и это придало общему приему оттенок тепла и радушия. Видимо, и широкая реклама нашего визита сыграла в успехе немаловажную роль, потому что желающих попасть на концерты ансамбля "Россия", с которым я выступала, было более чем достаточно. "Добро пожаловать, дорогие русские артисты!" - с такими транспарантами встречали нас в Сиднее, Бризбене, Канберре, Калангате. Толпы людей заходили за кулисы, поздравляли, желали успеха. Такого радушия я никогда прежде здесь не встречала.
Не менее впечатляюще прошли концерты и в других городах. Груды цветов на сцене и оглушительные овации говорили сами за себя.
В один из дней импресарио организовал в Таунсвилле культпоход на катамаране. В 74 километрах от города в открытом океане сооружен плавающий островок для любителей насладиться водными просторами. Тут же у причала острова пришвартован прогулочный катер, сделанный из старой подводной лодки. В его трюмах через иллюминаторы можно понаблюдать за подводным миром. Пока я с интересом смотрела на коралловые рифы и на их обитателей, мой муж, Виктор Гридин, бывший в это время на пляже, спас тонущего англичанина. "Вижу, на том месте, где только что был человек, - рассказывал он, - торчит одна рука. Потом и она исчезла. Оказалось, мужчина порезал ноги о кораллы, когда нырял, и стал терять сознание, то ли от испуга, то ли еще из-за чего. Вытащил его на берег. Хорошо хоть очухался. Все руку жал, благодарил. Звал в гости в Лондон, адрес дал…"
…Новая Зеландия встретила нас так же восторженно, как и в прежние времена. Цветы, улыбки, грохот аплодисментов и… капельки пота на лбу и висках - сказывались волнение и духота на сцене.
Пресса - "Окленд стар", "Ивнинг пост", "Крайстчерч стар сан", "Пресс" и другие газеты - принимала доброжелательно. Я как-то даже свыклась с хвалебными рецензиями и не стала их собирать, как в первые годы выступлений за границей.
В Окленде, Веллингтоне и Крайстчерче многие вспоминали Майю Плисецкую, выражая восхищение ее танцами в дни гастролей балерины в 1982 году.
Из Новой Зеландии мы снова вернулись в Австралию. Перед отлетом из Сиднея на родину собравшиеся представители общественности и властей, работники аэропорта провожали нас аплодисментами:
- Счастливого вам пути, друзья! Привет Москве! Ждем вас снова!
Полеты за ветками сакуры
За год до гастролей в Японии импресарио Исия-сан - кстати, певица в прошлом - обратилась с просьбой в Министерство культуры СССР направить "наиболее характерного исполнителя русского фольклора". Выбор пал на меня.
Я заранее начала готовиться, репетировать. И хоть к тому времени в Японии меня уже немного знали (фирма "Усо" выпустила два "гиганта" с моими песнями), волнений от этого не убавилось. Как-то примут русскую песню в Стране восходящего солнца? Хочешь не хочешь, а языковой барьер остается. Опере, особенно классической, а тем более балету во сто раз легче и проще. Да и аккомпанирующий состав для японских зрителей необычен: два баяна, одна балалайка да гитара.
В мае 1967 года мы прибыли пароходом из Находки в Иокагаму. Приносят мне японскую газету, переводят: "…Впервые русская певица будет выступать с сольными концертами в Японии". Лучше бы не показывали мне тогда эту газету… Даже выходить на сцену страшно стало. Не заезжая в гостиницу, отправилась в концертный зал, где через день должна была состояться наша премьера. Осмотрели сцену, решили попробовать микрофоны. А звук поплыл. Сверху доносился какой-то шум, словно кто-то стучал молотком по крыше. "И так волнений хватает, а тут еще, наверное, ремонт затеяли", - подумала я. Только после репетиции наша импресарио объяснила, что в Токио было землетрясение, от которого покачивались здания даже с мощными стенами и фундаментом. Но чтобы лишний раз не беспокоить, решили ничего нам об этом не говорить.
Как сейчас помню, в день премьеры повезли нас из гостиницы в токийский концертный зал "Хосей Ненкин". Вышли из автобуса, сопровождающий подводит нашу группу ко входу, а там висит огромная афиша. Спрашиваю, что значат иероглифы справа от моего портрета. "Известная певица из Москвы. Выступала в самодеятельности. Работала токарем на заводе".
Потом во время гастролей ко мне не раз приходили за кулисы японские рабочие, профсоюзные активисты. Они приносили ту же афишу, уменьшенную до размеров программки, тыкали в те же самые иероглифы и спрашивали, так ли все на самом деле. Даже этим дружески настроенным людям трудно было поверить, что в нашей стране искусство не является монополией какого-то избранного круга.
Я объясняла: да, все правда. Говорила, что у меня на родине таланту не дадут погибнуть. Он обязательно раскроется. Моя собственная судьба тому пример. Когда в школе, на заводе, в швейной мастерской узнавали, что я пою, меня не просто отпускали, меня отправляли на занятия в кружок художественной самодеятельности.
Но когда я впервые узнала, что написали в газетах и афишах, прямо как-то оробела. Ну и надавали авансов! Теперь придется отрабатывать. Первый концерт покажет, на что мы способны…
Накануне всю ночь не спали. Думали, гадали, спорили - лиха беда начало! Может, спеть народную японскую песню на японском языке, чтобы чуточку успокоиться, пустеть, как говорят, пробный шар - проверить реакцию зала, а может, исполнить уже известные здесь "На позицию девушка" или "Катюшу", которые тоже значились в программе?
И все же я решила, что от своего не отступлю. Будь что будет, но концерт откроет фольклорная жемчужина - акапельная "Сронила колечко", которая задает тон нашей народной группе.
Помню, на первом куплете голос чуть дрожал от волнения, но я быстро освоилась и песню допела уже на ровном pi гладком дыхании. Тишина в зале стояла необычайная. Зрители даже как-то опешили от такого начала. А мои музыканты - Шалаев, Крылов, Миняев и Рожков - переминались с ноги на ногу в кулисе, с тревогой ожидая, как пройдет выход.
Обычно я с некоторой сдержанностью отношусь к оценкам зарубежных музыкальных критиков из-за их излишней восторженности. Но на этот раз после всех раздумий, волнений и переживаний мне было особенно приятно прочесть: "Со сцены в зал не неслось оглушающего рева электроинструментов. Певица пела безо всякого сопровождения, своим голосом она творила прекрасное прямо у нас на глазах, прикасаясь к душам и сердцам слушателей очаровательными звуками русской народной песни".
С первыми аплодисментами у всех нас будто выросли крылья.
Наряду со старинными народными большим успехом в Японии пользовались современные песни об истории нашей страны, и прежде всего о Великой Отечественной войне. Словно черпая информацию из хрестоматийных текстов, японцы вслушивались в песенный рассказ о великой борьбе и славной победе. Как-то по-особому взволнованно прозвучала песня "Лишь ты смогла, моя Россия" Серафима Сергеевича Туликова на концерте в Хиросиме после посещения мемориального музея жертв атомной бомбардировки 1945 года.
Вслед за исполнением песни Е. Калугиной
Ой война, война -
Смерть горбатая,
Пропади навек,
Распроклятая! -
краткое содержание которой излагалось в программке, группа юношей передала мне сувенир - гирлянду из бумажных журавликов, ставших в Японии символом мира, символом надежды на лучшее будущее. Мне рассказали о хрупкой девочке по имени Садако Сасаки, которая умерла от лейкемии в 1955 году после облучения от атомного взрыва. Ей тогда было всего двенадцать лет. Неизлечимо больная, она стала вырезать из бумаги журавликов - в Японии существует поверье, что недуг отступает, если больной сделает тысячу таких бумажных птиц. Садако умерла, когда их было шестьсот сорок три. И вот японские дети сделали три миллиона таких бумажных журавликов, которые были положены в парке Мира Хиросимы у памятника Садако - девочка, стоящая на стабилизаторе атомной бомбы с журавликом в руках, простертых к небу.
Мы встретились с молодежью после концерта и долго говорили о том, как песня сближает наши народы, которые понесли немалые жертвы в минувшей войне.
Один из последних концертов (он был в Токио) превратился в настоящий фестиваль песни. Об этом стоит рассказать подробнее.
Глава компании "Исии мюзик промоушн" сообщила, что вечером на концерте нас будет приветствовать популярный в Японии и Советском Союзе вокальный квартет "Дак Дакс" ("Черные утята").
"Отработали" мы первое отделение, идет второе. В самом конце его значилась по программе песня Григория Пономаренко "Оренбургский платок". Не успела я допеть последнюю ноту, как на сцене - откуда они только взялись - появились симпатичные парни из "Дак Дакс", с которыми я познакомилась еще в Москве. Один из них подробно рассказал публике об авторе песни (между прочим, этот квартет прекрасно исполняет "Тополя" Пономаренко), о далеком Оренбурге, где делают известные на весь мир платки из теплого козьего пуха, о том, что оренбургский платок в песне - трогательный символ дочерней любви к матери:
Сколько б я тебя, мать, ни жалела,
Все равно пред тобой я в долгу.
Потом по знаку старшего они выстроились полукругом около микрофона и стали петь, как видно, очень популярную в Японии песню, потому что публика зааплодировала. Но когда вместе с квартетом мы впятером запели "Подмосковные вечера" Соловьева-Седова, в зале раздались такие овации, что заходила гигантская люстра под потолком. Я исполняла первый куплет, они второй, а потом подхватывал весь зал.
После концерта я поинтересовалась, о чем была песня, на которую так бурно реагировала публика. Оказывается, японская песня, как и "Оренбургский платок", тоже посвящалась матери. Только там мать посылает своему сыну, уехавшему на заработки в город, варежки, чтобы он не мерз и чаще вспоминал родной дом.
- Вы знаете, - сказал Тору Сасаки, один из певцов квартета, - в Японии, как ни в какой другой стране, высоко развит культ матери, учителя, воспитателя. На свадьбе, например, учителя сажают рядом с матерью и молодоженами. Вот почему наша публика так тонко откликнулась на ваш распевный и лиричный "Оренбургский платок" и на наши "Варежки", увидев в обеих песнях одни и те же морально-этические ценности, определяющие национальный характер наших народов. Только ваша песня, - заметил мой собеседник, - глубже. Ведь матери всегда любят своих детей, тут все ясно; проблема в том, как дети отвечают на материнскую любовь.
В Японии с легкой руки одного бойкого журналиста окрестили меня "королевой русской песни". "Так надо для рекламы, - объяснили мне, - в бизнесе без броских эпитетов не обойтись. Мы ведь должны были на вас заработать".
Накануне отъезда со мной пожелал встретиться представитель одного хорового общества; он приехал ко мне в гостиницу, представился и осторожно спросил, не соглашусь ли я участвовать вместе с хором в телевизионной программе.
- Правда, нам известно, - сказал мой собеседник, - что у вас "закрытое общество" и поэтому такое не приветствуется.
- Что ж, - шутливо ответила я, - если вы считаете, что наше общество "закрытое", я постараюсь его открыть, хотя бы для того, чтобы вы больше никогда об этом не говорили. - И раскланялась типичным японским поклоном в знак уважения и почтения к собеседнику.
В тот же день по телевидению состоялось мое выступление с японским хором. В передаче среди других песен прозвучала и очень любимая в Японии "Калинка"…
Вот и подошло к концу пребывание в этой удивительно певучей стране, где у нас осталось много друзей. В день отъезда один из токийских журналов писал: "Русские песни распахивают сердца японцев для дружбы с дружественной страной". И еще одно высказывание запечатлелось в памяти: "Талантливые интерпретаторы русской песни убедили японцев, что породившая и приславшая их сюда Родина не может желать войны. Они доступнее, чем дипломаты, апеллирующие к разуму, но не к чувствам, доказывали своими выступлениями, что мир - это лучший путь в наших отношениях".