Наталья Макарова называет его человеком времени с очень сложной натурой. Несмотря на головокружительный успех, Барышникова, говорила она, "нельзя считать счастливым, но именно поэтому Миша и стал великим мастером".
То, что он великий мастер и великий труженик, не замыкающийся в рамках хореографии (артист много читает, великолепно разбирается в поэзии, знает языки, обладает редким даром интуиции на все новые явления в искусстве и т. д.), ни у кого не вызывает сомнения. Еженедельник "Ньюсуик" с признательностью писал, что благодаря таким звездам, как Барышников, "Америка, давшая миру великих боксеров и баскетболистов, становится едва ли не ведущей державой в области современного балета… Он познакомил граждан Америки с лучшими образцами хореографии". В Европе придерживаются примерно такого же мнения, ставя Барышникова в один ряд с Ростроповичем по значимости отпущенного Богом таланта.
Барышников оказался не лишенным и коммерческой сметки… Во многих городах США я видела одеколон, духи, туалетную воду, носящие его имя. Он участник грандиозных шоу, связанных с показом моделей сезонной одежды, костюмов, белья.
В отличие от крупных бизнесменов, он чрезвычайно расточителен и не скрывает этого: "Если мне захочется провести месяц на Карибских островах, я сниму дом в самом удобном месте, не задумываясь о том, сколько это стоит. Если моим друзьям нужны деньги - пожалуйста, они в их распоряжении".
…Кто-то из русских эмигрантов, по-моему Иосиф Бродский, сказал, что Барышников похож на Моцарта, и к тому же оба родились в один день января. Не знаю, что в них общего, но один штрих присущ обоим несомненно: таинственно схожее переплетение светлого и трагического начала в их судьбе. Артист и сегодня не скрывает, что в его жизни "есть еще открытые раны".
Илья Глазунов
В Париже, в одной из книжных лавок, что в изобилии на набережной Сены, я увидела репродукцию картины, на которой были изображены знакомые до боли лица - современники века, символизирующие собой персонифицированные трагические моменты нашей истории. Вот уверенный в себе российский реформатор Столыпин, царь Николай II, несущий тело сына. Невдалеке Сталин в море крови, нарочито окарикатуренный Хрущев на ракете с башмаком и кукурузой в руке, печально-задумчивый Солженицын в арестантской робе… "Да ведь это же "Мистерия XX века" Ильи Глазунова! - едва не воскликнула я. - Как она здесь очутилась?!"
- Мадам, вы хотите приобрести работу месье Глазунова? - учтиво спросил продавец, очевидно, заметив, с каким любопытством и некоторым удивлением я рассматривала то, что на моей родине оказалось в ту пору за семью печатями.
- Нет, месье.
- Напрасно. В России запрещена эта картина.
- Знаю. Но как через границу меня пропустят с таким багажом…
- Жаль, что русские никогда не увидят ее.
Книготорговец, немолодой француз в изрядно потертых, заплатанных со всех сторон (наверное, так было модно) джинсах, оказался не из когорты провидцев. Прошло время, и картину достойно оценили в России - судьба "Мистерии", образного осмысления болевых точек столетия, оказалась связанной с судьбой страны.
Да, когда-то борьбу социальных и философских идей, отображенную в полотне, считали в определенных кругах "не соответствующей марксистским основам социалистической культуры", "подрывающей концепцию идеологической работы партии", "вредной". Запреты начались в 1977 году, когда Глазунов впервые хотел показать "Мистерию" широкой публике в зале на Кузнецком мосту, где должна была состояться его выставка. И тогда "широкомасштабная" комиссия Министерства культуры отказала под предлогом, что картина "не отражает правды жизни"!
С тех пор она хранилась в мастерской художника, где он показывал ее близким друзьям. Однако репродукция картины проникла за кордон и там тиражировалась вровень с самыми именитыми бестселлерами. Западные знатоки истории обнаружили: все или почти все, что только можно отнести к XX веку, нашло в картине свое ясное и доходчивое отображение. Молва о смелости русского художника, творящего вразрез с общепринятыми партийными нормами и документами, распространялась всюду с невероятной быстротой.
Впрочем, знаменитым Илья Глазунов стал после первой своей персональной выставки в 1957 году в Центральном доме работников искусств. На третий день выстроилась громадная очередь, и в книге отзывов появились восторженные отзывы… вперемежку с ругательствами. "Вокруг Глазунова идут яростные дебаты, - сообщал московский корреспондент американской газеты "Нью-Йорк геральд трибюн". - Он знает, что его первая персональная выставка определит судьбу. Будет ли он известен, войдет ли в советское искусство, зависит от реакции критиков. Они могут уничтожить его, наклеив ярлык "буржуазности", или поддержать, объявив сторонником соцреализма".
Американский журналист как в воду глядел: после сенсационного успеха выставки отношение к Илье Глазунову стало полярным. Одни, как на параде, готовы были кричать "ура!", другие, за неимением аргументов, либо молчать, либо наводить тень на плетень. Критик Г. Недошивин нашел в работах художника "вопиющую пошлость", а самого Илью обвинил в "неспособности по-настоящему глубоко чувствовать". Против Глазунова выступил в печати и его учитель Б. Иогансон. И, наверное, не без помощи слишком идеологизированных наставников спустя три месяца молодой художник получил "тройку" за дипломную работу и был направлен учителем рисования сначала в Ижевск, а затем в Иваново. Казалось, что на творчестве художника, не получившего официального признания, поставлен крест. Но в "подпевале буржуазного модернизма", "носителе пессимизма и достоевщины" увидели здоровые ростки надежды наиболее прозорливые, не терпящие компромиссов писатели и общественные деятели - С. Михалков, И. Эренбург, К. Паустовский, О. Лепешинская. "Илья Глазунов бесспорно талантлив, - писал в журнале "Москва" Н. Тихонов. - Я думаю, что он талантливо продолжает традиции русской национальной живописи. Он чужд легкому подходу к теме, его сюжет всегда углублен, резко обозначен, внутренний мир человека для него чрезвычайно важен. Перед нами современный живописец, корни творчества которого уходят в многовековые традиции нашего искусства".
Разнообразие творческой манеры Глазунова поразило тогда многих известных художников, деятелей театра и кино. Очень кстати для укрепления позиций художника в 1958 году в Италии вышла монография, написанная авторитетным искусствоведом Паоло Риччи. Книга вызвала такой общественный резонанс на родине мастеров Возрождения, что видные общественные и политические деятели, крупнейшие представители итальянской культуры стали искать встречи с русским художником. Легендарный Давид Альфаро Сикейрос специально прилетел в Москву, чтобы позировать Глазунову. Он остался доволен работой молодого коллеги, написав на портрете: "Глазунов большой художник в потенции, ввиду его молодости - глупость не признавать его. Я его приветствую". Следом за Сикейросом интерес к художнику проявили звезды мирового кинематографа - Джина Лоллобриджида, Клаудия Кардинале, Эдуардо де Филиппо, Лукино Висконти, Энио де Кончини, де Сантис, Альберто Фиоретти… По их приглашению Глазунов отправился в Рим, где была организована его выставка и где он написал серию портретов.
"Первым портретом, - вспоминает художник, - над которым я работал, был портрет Джины Лоллобриджиды. Около полусотни художников мира были счастливы оставить изображение актрисы, знаменитой своей красотой. Я помню, как мы еще студентами Академии художеств после занятий по многу раз смотрели фильмы с ее участием. И если бы мне тогда, в студенческом общежитии, кто-нибудь сказал, что я буду писать через несколько лет портрет Джины, можно было бы лишь посмеяться над этой веселой шуткой. Но недаром говорят, что нет ничего фантастичнее самой реальности".
- Я встречала много великолепных художников, - заявила журналистам Джина Лоллобриджида на открытии выставки в галерее "Нуова коза", - но никто не потряс меня так сильно, как Глазунов, его великое искусство, полное эмоциональности.
Выставка Глазунова в Риме имела такой успех, что едва ли не все центральные газеты Италии почли своим долгом прокомментировать "событие года". "Глазунов понравился критике и публике, - заключал обширную статью критик газеты "Мессаджеро", - своей искренностью человека и художника, подлинно отразившейся в выборе тем, вдохновляющих его искусство, и в смелой простоте исполнения. Среди многочисленных суждений о выставке Глазунова наиболее метким представляется нам то, которое, утверждая связь этого творчества с великими традициями русской живописи, считает его продолжением диалога человека с искусством… Глазунов много работал за время своего пребывания в Риме, и его творчество было встречено многообразными выражениями единодушного одобрения".
Кстати, творческие и дружеские связи с крупнейшими представителями культуры Италии имели продолжение. Когда в 1964 году приехал на гастроли в Москву миланский театр "Ла Скала", все без исключения звезды оперы захотели позировать Глазунову, и художник сделал серию впечатляющих графических портретов. "Возникла идея, - вспоминает художник, - поскольку они были в восторге, что было бы хорошо, если бы эти портреты им подарило Министерство культуры. Вместо рогов или палехских шкатулок. И когда Фурцевой показали портреты, их было, по-моему, двенадцать, то она вызвала из Союза художников людей. Они сказали, что портреты лишены каких-либо художественных достоинств, что Глазунов не художник, потому что не является членом Союза художников. Тогда Фурцева вызвала меня. "Против вас все художники. Как вам не стыдно предлагать такие портреты! - топая ногами, кричала она. - Вы ничего не можете сделать! Вы даже уши не умеете рисовать! Вы - мазила и ничего больше!" Я с изумлением и одновременно скорбью смотрел на бывшую ткачиху и в прошлом, видимо, довольно привлекательную девушку. "Во-первых, - отвечаю, - я не предлагал, это переводчики сказали, что они в восторге от портретов, и мне кто-то позвонил из министерства… Короче, я эти портреты подарил сам. По этому поводу звезды "Ла Скала" организовали прием, жали руки, благодарили. Я же считал для себя большой честью презентовать плоды своего труда великим артистам".
Итак, популярность Глазунова росла, проникая и в апартаменты королей, президентов, премьер-министров… В 1965 году в Копенгагене Глазунов пишет портреты премьер-министра Дании Отто Енс Краге, его жены, известной киноактрисы Хелле Виркнер Краге, их детей. Затем работа над портретами короля Швеции Карла Густава, президентов Финляндии (Урхо Кекконена), Чили (Сальвадора Альенде)… В 1968 году, находясь во Франции, художник создает целую галерею портретов министров кабинета де Голля. Работой русского мастера остались довольны премьер-министр Индии Индира Ганди, глава католического мира папа Иоанн Павел II, король Испании… Наши государственные мужи старались не отставать от зарубежных монархов, шагать в ногу со временем. Незабвенный Леонид Ильич Брежнев вдруг обнаружил, что его черные густые брови могут выглядеть вполне элегантно на портрете Глазунова, не хуже, пожалуй, других, королевских, менее густых и выразительных. Художника вызвали на Старую площадь, в ЦК.
- Вы пишете только портреты королей и буржуазных президентов? - без приветствия спросил один из помощников генсека.
- Нет, что вы, - отвечал Глазунов.
- Скоро юбилей Леонида Ильича. Он видел многие ваши портреты, в том числе Индиры Ганди. И он хотел бы иметь свой портрет.
"Внутренне, - рассказывал Глазунов, - я был счастлив оттого, что во время сеансов смогу сказать Брежневу о том, как под флагом строительства образцового коммунистического города разрушается старая Москва, поделиться своей болью, попросить о помощи. Мне дали любимую фотографию Леонида Ильича, и я принялся за работу. Вскоре портрет, написанный по фотографии, взяли, чтобы показать Брежневу. Он, видимо, понравился ему. "Это лучший портрет. Сеансов не надо. Глазунов может испортить", - передал мне помощник слова шефа".
Прислала свою фотографию и Раиса Максимовна Горбачева, якобы на память: "Пусть свет вашего искусства радует людей…" Глазунов омолодил вельможную жену лет на тридцать… Что правда, то правда: он никогда не был льстецом, подхалимом, приспособленцем и ни в одном высказывании на телевидении или в печати не цитировал, как он уверял, коммунистических и прокоммунистических лидеров, кроме одной цитаты Ленина - что мы должны сохранять чувство времени.
Портреты королей и президентов, захотевших лицезреть себя запечатленными волшебной кистью мастера, далеко не суть его творчества. Для меня, как и моих современников, важно другое: едва ли не все насущные вопросы мироздания, над решением которых бились величайшие гении, оказываются у художников современными - судьбы России и всего мира, жизнь и смерть, борьба добра и зла, света и тьмы. Наверное, не случайно громадное число людей восприняло искусство Глазунова как воплощение встревоженной совести и чистой, незамутненной мечты века. Я видела полотна художника в разные годы на вернисажах в Москве, Самаре, Владимире, Воронеже, Ялте, Берлине, Варшаве, других крупных городах бывшего Союза, Европы. И по сей день не перестаю восхищаться многоголосой радугой природы пейзажей, их мощным поэтическим аккордом. Остались в памяти и широкий эпический простор "Севера", живая и трепетная и в то же время спокойно-задумчивая атмосфера старинных городов отечества, и раздолье "Русской песни", и таинственное очарование женских портретов - "Русская красавица", "Девушка с Волги", "Нина", "Русская Венера", "Незнакомка"… Особенно запомнились женские образы, созданные Глазуновым по мотивам произведений Лескова, Блока, Некрасова, Никитина, Мельникова-Печерского, величавая красота которых так поразила мир. Из крупных работ последних лет впечатляющим выглядит полотно "Вечная Россия", на котором представлено более трехсот образов выдающихся деятелей русской культуры, науки, искусства, мыслителей, военачальников - своего рода пантеон титанов русского духа. В картине громадных размеров - почти двадцать квадратных метров - слились воедино талант портретиста, историка, публициста, философа. Глядя на картину, физически ощущаешь мощное движение процессии людей, пробудивших наше самосознание, подаривших силу духа и свет разума. В полотне - картина посвящалась тысячелетию принятия христианства на Руси - философски обобщена история целой нации. Я не знаю другого художника, который бы сумел подняться до уровня великой темы, с такой выразительной силой воплотить ее, как это сделал Глазунов. Казалось бы, сюжеты взяты из глубины веков, но и через годы - я уверена - полотно будет волновать, поражая остротой композиции, исторической достоверностью, мощным звучанием красок.
К счастью, я не одинока в приверженности к таланту художника, который кистью своей выражает надежды и помыслы эпохи, ее духовные поиски, и полностью разделяю точку зрения Жана Поля Бельмондо, увидевшего в картинах Глазунова "созидающую душу России".
Но, как почти всегда это бывает с незаурядными личностями, вокруг них, преодолевающих и преодолевших трудную дорогу на Голгофу, всегда есть место зависти, сплетням, лжи, лицемерию, вражде и всяким другим низменным человеческим чувствам и страстям.
Право давать собственную оценку миру, настойчивое отстаивание великих традиций русской культуры оборачивались для художника поносительством со стороны недоброжелателей всех мастей. Каких только грехов за Глазуновым не находили ретивые искатели "правды". И глаза-то на всех портретах его кисти одинаковые, и чуть ли не "с каждой картины на нас подозрительно поглядывает Христос", и что он, Глазунов, "паразитирует на достижениях классиков прогрессивного советского искусства", "издевается над дорогими всем нам политическими символами", "дискредитирует наш советский образ жизни". Глазунову ставили в упрек, что он влюблен в царского премьер-министра и министра МВД Петра Аркадьевича Столыпина - реформатора, политика и патриота, убитого в киевском городском театре в 1911 году; обвиняли в религиозном мистицизме, мессианстве и прочих пороках. Некий Джон Баррон пытался уличить художника в связях с КГБ в нашумевшей на Западе книге "КГБ". В коротком абзаце автор представил живописца в качестве "стукача" Комитета, за что он, Глазунов, якобы и получил роскошную мастерскую (чтобы прекратить инсинуации, Глазунов подал на Баррона в гамбурский суд и выиграл процесс. Решение суда действительно по сей день: 60 тысяч немецких марок немедленно выплачивает художнику тот, кто осмелится исказить в средствах массовой информации Германии, включая печатные издания, какие-либо факты из личной или творческой жизни Глазунова).
Знал ли господин Баррон, что еще в 1964 году кагэбэшные "искусствоведы в штатском" сообща с крупными чиновниками из Министерства культуры в ранге заместителей министра обращали внимание ЦК КПСС на "неправильное" поведение художника, давая всевозможные объяснения по поводу организации выставок его работ в Манеже, куда устремились многотысячные толпы страждущих увидеть картины, вызвавшие огромный общественный и политический резонанс не только в столице.
Не зависимое ни от кого творчество Глазунова шокировало и официальные круги, власть имущих: пятнадцать лет его не принимали в Союз художников, государство не хотело приобретать картины, по закупкам Министерства культуры он значился на предпоследнем месте. "Если и покупали мои картины, - с горечью рассказывал мне художник, - то по крайне низким расценкам. Одну из последних приобрел экс-министр культуры Демичев. "Юность Андрея Рублева" понравилась Горбачеву, когда он посетил мою выставку. На другой день после визита генсека меня пригласил Демичев и сказал, что картину хотят поместить в Третьяковку. Закупочная комиссия, состоявшая сплошь из прожженных советских конъюнктурщиков, отклонила произведение, отметив, что оно не представляет никакой художественной ценности. Я прорвался к Демичеву. "Что произошло, Петр Нилыч? Вы сказали, что я сотворил шедевр, а комиссия думает совсем иначе". Министр нашел выход из тупиковой ситуации. "Хорошо, - молвил он, - я могу у вас купить картину, но только за четыре тысячи". От неожиданности я опешил. Как же так? Натюрморты Налбадяна стоили 20 тысяч, цена пейзажей Лидии Бродской доходила до 50–80 тысяч, а тут гроши… Что делать? После недолгих колебаний я согласился. За вычетом налогов получил около трех тысяч…"