Однако про кино в этом сочинении говорить рано. Моя Судьба еще не повернулась к нему лицом. В литдрамвещании, которым я руководил, была, правда, киноредакция, она планировала показ фильмов. Тяжелые яуфы с пленкой таскали два паренька, отрабатывающие после школы двухгодичный трудовой стаж. Таскали они бодро и весело, поэтому я дал им положительные характеристики и рекомендации для поступления во Всесоюзный государственный институт кинематографии (ВГИК). Они укатили в Москву и поступили в мастерскую М. И. Ромма. Пареньков звали Сережа Соловьев и Саша Стефанович.
КИНООДИЧАНИЕ
Партийный выговор за идеологическую диверсию. - И тогда я сказал себе: "Какого чёрта?!" - Басилашвили с Юрским пропихивают меня на курсы. - Вновь студенческая скамья. - Мой учитель Григорий Козинцев. - Четыреста великих фильмов за два с половиной года. - Опасайтесь всего, что похоже на вдохновение. - Игорь, как насчёт водочки?
Я провёл на телевидении замечательные десять с половиной лет.
Но всё хорошее, как известно, когда-нибудь заканчивается...
В 1964 году совершенно неожиданно сняли Хрущёва, которого Политбюро обвинило в развале страны. Ему припомнили и кукурузу, и перегибы, и "оттепель"... Пришёл Брежнев, и наступило стремительное идеологическое "похолодание". Разумеется, досталось и телевидению. Начались постоянные вызовы в Смольный, бесконечные разбирательства по каждой передаче...
Как раз в то время мы закончили очередную работу - первый полнометражный художественный телефильм "Я шофёр такси". Владимир Кунин дебютировал как сценарист. Режиссёром был Лев Цуцульковский. Я был редактором. Главную роль, ленинградского таксиста, играл замечательный Ефим Копелян.
За эту картину мы были "удостоены" персональных разбирательств. Мы получили всевозможные выговоры, в том числе и партийные. Больше всего досталось директору студии Борису Фирсову и мне как главному редактору. Мотивация была простая - "идеологическая диверсия".
Поставь мы в это время "Вишневый сад" или "Хождение по мукам", нам эту диверсию всё равно бы пришили. Им надо было снять с работы директора студии и председателя телерадиокомитета, поскольку эти места требовались другим людям. Председателя Кондрашова сняли, Фирсов с партийным выговором ещё какое-то время продержался, а я - тоже с партийным выговором - сказал себе: "Какого чёрта?!" И стал подумывать о переходе в театр, где мог бы заниматься режиссурой. Но говорить легко...
Это сейчас за режиссуру берётся кто хочет. А тогда это считалось делом для особо посвящённых. К профессии режиссёра было трепетное отношение, и я считал, что нужно что-то окончить, получить профессию.
Открылись бы курсы режиссёров цирка или эстрады, пошёл бы учиться туда, лишь бы скорее покончить с телевидением. Но тут я увидел объявление о том, что на "Ленфильме" открываются Высшие режиссёрские курсы. Мастерскую набирал Григорий Козинцев. Конкурс оказался большой - на десять мест сто пятьдесят человек...
Экзамен проходил в Доме кино.
В президиуме сидел весь цвет "Ленфильма", увенчанные классики: Иосиф Хейфиц ("Дама с собачкой"), Владимир Венгеров ("Два капитана"), Александр Иванов ("Звезда"), Геннадий Казанский ("Человек-амфибия"), Надежда Кошеверова ("Золушка") и еще человек десять, таких же именитых. Ни с кем из них я не был знаком. Они пренебрегали в те годы телевидением. Вел заседание этой "инквизиции" Григорий Козинцев, мой шапочный знакомый по съемочной площадке "Гамлета" в Эстонии. "Гамлет" только что вышел на экраны, и Козинцев был все так же надменен.
Одним из вступительных экзаменов был сценический этюд, который каждый абитуриент должен был поставить с двумя актерами. Я позвал своих знакомых - Сергея Юрского и Олега Басилашвили. Помогала мне, неумелому, Роза Сирота - знаменитый режиссер-педагог, часто работавшая у нас на телевидении. Ею был поставлен по моему сценарию, в частности, телеспектакль "Волоколамское шоссе" Александра Бека.
Юрского я знал еще по ЛГУ, где он учился на историческом факультете и участвовал в университетской театральной самодеятельности. Репетиционный зал у них был во дворе филфака. Там мы и познакомились. В студенческие годы мы с Сережей много фантазировали, сочиняли даже какие-то киносценарии...
Театр ЛГУ был знаменит своим спектаклем "Ревизор", где Хлестакова играл юный Игорь Горбачев. Сережа Юрский играл то ли Бобчинского, то ли Добчинского. Этот спектакль объездил пол страны. Многим ребятам, в том числе и Юрскому, этот "Ревизор" открыл двери в театральный институт.
С Басилашвили я был знаком по театру - у них с Юрским была общая гримуборная, в которой я, бывало, засиживался допоздна. Кроме того, жена Басика - Галя Мшанская работала на телевидении музыкальным редактором.
Одним словом - блатная, теплая компания пропихивала меня на курсы.
Не знаю, как уж играли мои друзья. Лица экзаменаторов были непроницаемы.
Сработала в мою пользу, как я теперь понимаю, куча эскизов, набросков и почеркушек, которые я приволок к мэтру. Сыграло то, что Козинцев сам начинал художником.
Студентом я был, прямо скажу, великовозрастным - мне исполнилось тридцать четыре года. По этому поводу Григорий Михайлович иронизировал: "Игорь, зачем вам режиссура? Ведь у вас уже есть "Волга"..."
Запомнил-таки он ее в Клоге!
Сейчас, через сорок лет, когда я вижу студентов моей мастерской, подъезжающих ко ВГИКу на купе и седанах, так и хочется ехидно спросить: "Зачем вам еще и режиссура?"
Мастерская, которую Козинцев собрал на "Ленфильме" в 1965 году, а выпустил в 1967-м, объединяла людей очень несхожих, имеющих разные эстетические пристрастия.
Из девятерых, прошедших конкурс, пять человек он взял, так сказать, "пакетом" - это были выпускники московских сценарных курсов, ученики Евгения Габриловича: филологи Вадим Михайлов и Сергей Потепалов, журналисты Юрий Клепиков и Владимир Григорьев, а также врач Илья Авербах. Все они казались уже бывалыми "киношниками". Сценарии некоторых из них были на пути к кинопроизводству.
Оставшиеся четверо - разношерстная публика: Соломон Шустер, уже в те годы знаменитый коллекционер живописи двадцатых годов, окончил Академию художеств как искусствовед и ВГИК как документалист. Козинцев любил неспешно беседовать с ним о Фальке или Кузнецове. Август Балтрушайтис - литовский театральный режиссер, покочевавший по стране и поработавший во многих театрах. Юра Соловьев - актер, за спиной которого был ВГИК и несколько сыгранных ролей. И я - тридцатичетырехлетний дяденька с "мотором", с семьей и детьми.
Спору нет, наш Учитель хотел сделать из нас рафинированных ленинградских интеллигентов. Для этого он пригласил читать нам лекции самых-самых крупных специалистов: литературу - профессоров Макагоненко и Бялого, изобразительное искусство - хранительницу из Эрмитажа искусствоведа Изергину, работа с актером - Эрмлера и Хейфица, позднее Венгерова, эстетику - модного в то время философа Кагана. Близкие соратники самого Козинцева тоже были привлечены к педегогике. Художник Еней с венгерским акцентом рассказывал нам о строительстве декораций, звукооператор Волк - о фонограммах, оператор Маранджан - о тайнах оптики, сценарист Чирсков - о драматургии, главный инженер студии Александер - о тайнах лабораторий и цехов.
За два с половиной года учебы на курсах мы посмотрели около четырехсот великих фильмов, которые привозил из Белых Столбов наш завуч Саша Орлеанский. Мы не просто смотрели их, а обсуждали с замечательным человеком, киноведом, историком и философом Исааком Шнейдерманом.
Это был подарок судьбы - вернуться вновь в студенческое время. Два беззаботных года с небольшой стипендией после приличной зарплаты главного редактора меня не смущали.
У нас рождались дети, а мы играли в слова и морской бой, обзавелись кличками: я - Маслуха, Шустер -Шустрила, Клепиков - Клеп, а Потепалов - Потя. Мы дали кличку и нашему Учителю, которая к нему прилипла и которую мы употребляли долгие годы. Не буду делать из этого тайну - мы звали его КОЗА!
В Пятом павильоне "Ленфильма", где у нас была своя аудитория, тут же этажом выше тянулась галерея студийного общежития, где и обитали неленинградцы, среди которых был и Глеб Панфилов. И там мы проводили много веселых часов.
Сам Учитель вел с нами беседы - практические и теоретические. Он сидел, скрестив длинные худые ноги, смотрел поверх наших голов и говорил высоким фальцетом.
Я навсегда запомнил его мысль о том, что фильм - это поступок, за который вы будете ответственны всю жизнь. Фильм не вычеркнуть из "творческой карточки". Даже учебная или дипломная работа приклеиваются к вам навсегда.
Много времени он уделял разговорам о замысле фильма. Наши выпускники-сценаристы любили разговорить Мастера на любые абстрактные темы. И он поддавался на эти хитрости.
Я никогда никого не боялся, а его боялся панически. В тридцать четыре года чувствовал себя школьником, молчаливым неуспевающим учеником. Он любил интеллектуальное общение, любил высокие материи и птичий язык для посвященных - но я всегда был (и остаюсь по сей день) человеком реальным, практическим. Вообще в жизни я не боялся никого - даже бюро Ленинградского обкома партии, где меня частенько распекали по поводу разнообразных идеологических ошибок.
А Козинцева боялся!
Боялся показаться дураком...
Тягот я от него натерпелся. Он часто бывал несправедлив, предвзят, невнимателен. Но он был крупный человек, я это всегда в нем чувствовал. Он с нами общался как с равными, не делая никаких скидок. Мы вынуждены
были хотя бы пытаться дотянуться до заданного уровня. Становились на цыпочки. Я от этого очень уставал.
Положение мое в среде однокашников было неравное: я не видел картин, которые они видели, не знал того, что они знали. И я все что-то дочитывал, досматривал. Козинцев был настоящим Учителем. Это в особенности осозналось после его смерти, когда все мы стали немного бессовестнее...
Вот несколько его "афоризмов", взятых мной не из его книг, а из моих тетрадей, услышанных мною лично:
- Самый главный вред для искусства - мастерство.
- Точность - враг штампа.
- Опасайтесь всего, что похоже на вдохновение.
- Бойтесь слова "вообще".
- Проблема крупности плана - это проблема глаз.
- Формула "в жизни так бывает" не имеет отношения к художественной правде.
- Толстой мучился: не есть ли искусство - барская прихоть?
- Найти, открыть и показать, а не сочинить и придумать.
- Когда человеку трудно - он шутит или насвистывает. Это заметил Чехов.
- Плохо, когда все, наполняющее кадр, им и исчерпано. Кадр должен иметь корешки во все стороны.
- Стиль - есть пристрастие художника к материалу. Стилизация - взятая напрокат сумма приемов.
- От каждого актера нужно брать свое: от Смоктуновского - духовность, от Вертинской - ее восемнадцать лет.
- Делать из зрителя соавтора. Цепь ассоциаций нужно рвать. Пусть-ка он восстанавливает в своей голове целое.
- Бойтесь кадров "для настроения"...
Тут я прервусь. Учитель упрекал Марлена Хуциева за "настроенческие" кадры Москвы в его картинах. Теперь ясно - Учитель был неправ. Хуциев "документировал" время.
Мысли Козинцева в то время занимали два гения - Шекспир и Гоголь.
Про Шекспира он говорил, что тот исследовал жизнь на старом, ветхом материале - экранизировал и инсценировал старые сюжеты.
А прозу Гоголя называл выдающимся примером "авторского голоса".
Хрущева во главе страны не стало, но "оттепельное" настроение еще не выветрилось. Поэтому среди нас еще жило желание делать острое, социально-проблемное кино. Вокруг этого велись все разговоры на курсах, об этом мы мечтали, когда заглядывали в свое будущее. В этом была - теперь это бесспорно - главная цель Учителя: разбудить в нас гражданскую позицию, вырастить чувство ответственности.
Хотя смолоду, и он нам в этом признавался, Козинцев испытывал пристрастие к "низким" жанрам, любил веселое народное искусство, а широту вкусов почитал за свойство образованного человека. Он восхищался примитивами Мельеса, - как в то время говорили, "отца сюрреализма". Об этом он писал в своих "Записках разных лет": "...За что, за что полное волнений и страсти веселое народное искусство превратили в тягомотину? Почему все то, что наше поколение любило в кино, ушло? Тягомотина фестивалей. Котильонные призы, бумажные деньги (их забывают на полу в тот же вечер) этих успехов - и золото народного внимания!.."
А на дворе продолжало "холодать".
Многие из нас, окончив курсы, не успели сделать то, что задумывали. Так и не взялся за режиссуру Юрий Клепиков. Мечта Ильи Авербаха поставить булгаковскую "Белую гвардию" с годами не приближалась, а становилась все более эфемерной. Вадим Михайлов, поставив "После свадьбы" Розова, ушел в спортивную тематику. Туда же обратил свое внимание и Август Балтрушайтис...
Григорий Михайлович снимал в то время "Короля Лира", фильм о дележе власти в растерзанном королевстве - итог его размышлений о месте человека в истории.
Но, несмотря на занятость и усталость, он находил время выслушивать наши сетования, вытаскивал на разговоры к себе домой или на дачу в Комарово.
- Игорь, - обращался он ко мне. - Как насчет водочки?
- Я за рулем...
- "Волга"! - со значением восклицал он.
Далась она ему!
Он оказался совсем другим, далеким от того неприступного надменного облика, которого требовало от него тревожное время.
Человек, очутившийся в кинематографе, пересмотревший четыреста киношедевров, внимавший череде знаменитых мастеров и задумывающийся о своем месте в этот искусстве, дичает. Медленное одичание произошло и со мной: все, что не было связано с экраном, меня перестало интересовать. Даже к сценографии пропал интерес. Краски и кисти пылятся в шкафах.
А ведь до этого я был завсегдатаем филармонических концертов, часто бывал на литературных вечерах в Доме писателей, не пропускал театральные премьеры и художественные выставки.
Я иной раз думаю, что магия кино - это возвращение детства. Вся эта гигантская киноиндустрия - павильоны, прожекторы, камеры, декорации, костюмы, толпы работников съемочной группы, - и все заняты каким-то несерьезным делом, забавляются с умным видом.
И уже не хотят возвращаться в реальный мир...
"Игры взрослых..."
БЕДНЫЙ КУЗЯ
Срочно требуется парень "как все", но при этом чудик. - Товстоногов приходит на помощь. - Авербаху сначала нравится моя дубленка, а потом и мой герой. - Наташа Рязанцева спасает положение. - "Личная жизнь Кузяева Валентина" вместо "Интервенции".
Наташа Рязанцева, жена Ильи Авербаха, молодая успешная сценаристка (только что на экраны вышел фильм "Крылья", поставленный по ее сценарию Ларисой Шепитько), была у нас как бы вольнослушательницей. Москвичка, интеллектуалка, красивая женщина. Козинцев любил подолгу беседовать с ней о высоких материях, прогуливаясь по двору "Ленфильма".
Пятеро из нас были дипломированными сценаристами, но за профессионала мы держали только Наташу.
Когда дело дошло до съемок курсовых работ, я попросил Наташу порыться в своих сценарных заготовках, найти для меня что-нибудь короткометражное.
И она нашла. Смешную историю о том, как на дворового балбеса-переростка обрушивается первая любовь. Сценарий так и назывался - "Кузя и Маргарита".
Далее возникла проблема с исполнителем главной роли. Молодые артисты Студии киноактера при "Ленфильме", которым администрация студии вменила в обязанность работать с нами, были "социальными героями". А мне нужен был чудик.
Помог Товстоногов. У него на курсе в Театральном институте был один тип. Звали его Витя Ильичев - неуклюжий и смешной дылда (через много лет он снимется в кино в роли министра иностранных дел Громыко).
Выбор был уцачным. Это признали все - и Наташа, и Коза, и Авербах.
...Месяца за три до этого, зимой, я купил у спекулянтки хорошую болгарскую дубленку. Авербах, пижон и стиляга, всегда выглядевший как иностранец, не остался равнодушен к этому приобретению. Увидев меня в обновке, он остолбенел и совершенно искренне воскликнул: "Продай!.. Зачем она тебе?.." Вот и теперь, увидев моего Кузю, Илья потребовал от своей жены написать и ему короткометражный сценарий про Кузю. Так появился сценарий "Папаня" - про встречу нашего героя с таким же чудиком отцом.
Таким образом, Витя Ильичев снимался одновременно в двух наших фильмах. И это было счастливое стечение обстоятельств, которое привело Илью и меня в итоге к общей дипломной работе. Наши курсовые работы были благосклонно восприняты Козинцевым.
И тут на "Ленфильме" случилась беда. Новый фильм Геннадия Полоки "Интервенция" "положили на полку". На студии встала проблема выполнения годового плана. А был уже октябрь, и запускать новую полнометражную картину было нереально.
Фортуна совершила свой очередной непредсказуемый поворот - я увидел документальный телефильм двух молодых вгиковских выпускников - Омара Гвасалия и Александра Стефановича. Фильм был сделан новым для того времени способом - он состоял из уличных опросов и интервью на ходу.
Я поделился посетившей меня идеей с Наташей - объединить две уже готовые новеллы единым сюжетом. Наш Кузя получает на улице приглашение участвовать в телевизионном шоу, готовится к выступлению, заводит дневник, но все заканчивается тем, что ему удается лишь подмигнуть на крупном плане в телекамеру, как он и обещал своим дворовым приятелям.
Материал был мне знаком - телестудия. Характеры героев известны. Рязанцева написала этот связующий сюжет быстро. Мы с оператором Борисом Тимковским тоже сняли быстро, и уже в декабре "Ленфильм" сдавал в Москве "плановую" единицу, полнометражный фильм "Личная жизнь Кузяева Валентина".
Мои старые приятели поэт Ким Рыжов и композитор Саша Колкер написали песню "Хочешь миллион?", а Сашина жена Маша Пахоменко спела ее. В песне были такие дурацкие строчки:
Остановись, юный друг, и дай ответ.
Со вниманием послушаем всегда.
Ищешь ли покой? Нет.
Любишь ли стихи? Да.
И пусть пока еще ты неизвестен,
Но мы не зря к тебе прислали репортёра.
Каждый человек нам интересен,
Каждый человек нам дорог...
Песня была и написана, и исполнена в пародийном ключе, и каково же было мое изумление, когда спустя некоторое время услышал ее в серьезном и патетическом исполнении Иосифа Кобзона на концерте для участников Всесоюзного съезда комсомола
- Хочешь на Луну?
- Да-а-а! - отвечал зал дружно.
- Хочешь миллион? - спрашивал Кобзон.
- Не-е-ет!!! - гремел зал.
Этот фильм вышел в свет, конечно, случайно. Студия, а заодно и Госкино просто выполняли годовой производственный план.
После "оттепели" уже наступили очередные "заморозки". Мы с нашей скромненькой подростковой картиной, рассказывающей про дворового доброго парня, столкнувшегося с фальшью тогдашнего телевидения, прокатились по всей стране задолго до похожих "Трех дней Виктора Чернышева".
Гром, однако, грянул.
В октябрьском номере журнала "Огонёк", который редактировал в те годы А. Софронов, появилась "коллективка" читателей-зрителей под названием "Бедный Кузя", где мы с Наташей объявлялись идеологическими диверсантами.