* * *
В Харбине произошла моя встреча с Николаем Константиновичем Рерихом. Это не было случайностью. Это была воля планомерной руки Владыки, который направлял меня. Я же с детских лет увлекался репродукциями картин Николая Константиновича. Мне они так нравились, что когда я стал подростком, то пришёл к заключению, что Н.К.Рерих – это величайший художник в мире. И неминуемо наша встреча должна была состояться.
В Харбине я состоял в содружестве, которое основал сам Николай Константинович Рерих. Каждый член содружества старался создать вокруг себя группу. Таким образом, получалось значительное расширение. У меня в моём отдельном кружке было мало участников – всего четыре человека. Когда я переехал в Шанхай в 1940 году, у меня было только одно желание: всеми силами служить общему делу. Поэтому решил создать содружество Агни Йоги. В Шанхае у меня были сердечные друзья, особенно одна женщина, Настенька, очень красивая. Она и её муж – золотые сердца были. Оба теософы. И вот я Настеньке говорю, что не знаю, из кого в Шанхае можно попытаться создать такое содружество. Она мне рекомендовала таких людей. Пригласила к себе. Их было довольно много. Я с ними беседовал. Все они согласились в наше содружество вступить. Но когда нужно в следующий раз было прийти на занятия, никто не явился. Тогда я начал организовывать другое содружество, в которое, благодаря некоторым знакомствам, попали шанхайские масоны: русские и другие. Мы собрались с ними всего несколько раз. А потом, спустя некоторое время, третья попытка – один знакомый указал мне на человека, которого можно привлечь. Это был чудесный человек, астролог. Потом он опять указал на кого-то другого. И так по одному в течение полугода и больше мы собрали Братство преподобного Сергия. Это был великий человек, который поднял дух русского народа, замученного татарским игом. И самое главное – он действует до сих пор и помогает всем, кто к нему обращается. Меня он много раз спасал. Это не значит, что он каждый раз является мне во весь рост, но его сила, его дух, его помощь ощущаемы.
Была среди нас одна особа, жена русского офицера, который служил на французской концессии в Шанхае. Мы собирались у неё. Тогда и началось наше общество. В этот наш круг временами вступали новые члены. Но когда они проходили краткий курс обучения, потом их всегда уводило от нас. Иногда количество членов доходило до 13 человек. И таким образом мы проработали до моего отъезда в Советский Союз, то есть до 1947 года.
Мы проводили хорошую работу. Там я и познакомился с Томашевским . Это был молодой поляк, очень неглупый и не скажу, что плохой человек, но немножко авантюрного склада. Прекрасно владел английским языком, служил в Шанхае, кажется, в Английской концессии и в муниципалитете, то есть в городской управе. Состоял в Масонском обществе. Когда Николай Константинович Рерих после экспедиции 1935 года поселился в Маньчжурии и затем ехал в Индию, он остановился в Шанхае в гостинице, а этот Томашевский вместе с русским инженером Данилевским посетили его и имели с ним любопытную беседу Сколько знаю со слов Раисы Макаровой, Томашевский никогда не посещал Николая Константиновича в Индии, в Кулу. Но, тем не менее, он потом объявил себя учеником Рериха.
Он и Данилевский один раз даже пригласили меня к себе, к ужину, и Томашевский рассказал, что, прочитав Агни Йогу, написал манифест-обращение ко всем главам мировых государств с предложением провести реформы, соответствующие агни-йогическим требованиям, и угрожал, что если эти реформы к такому-то году не будут проведены, то последуют мировые катастрофы.
Этот манифест он мне показал. Он был на английском языке. Томашевский разослал его по всему миру. Не знаю, какие ответы он получал и получал ли вообще. Время, указанное им для катастрофы, прошло, а они так и не произошли. В общем, манифест ничего не дал.
Потом, находясь в Шанхае, я переписывался с Николаем Константиновичем Рерихом. От него я узнал, что Томашевский написал ему письмо, в котором просил назначить его представителем Николая Константиновича в Шанхае. Рерих ответил, что в Шанхае уже есть такой человек – Альфред Хейдок. И если Томашевский хочет потрудиться ради общего дела, то он рекомендует обратиться ко мне и работать вместе.
Получив такое письмо от Николая Константиновича, Томашевский действительно пришёл ко мне, рассказал, как было дело, и предложил своё сотрудничество. Я его пригласил на наши собрания. Он ушёл, но никогда больше не появлялся. Это происходило незадолго до моего отъезда из Шанхая в Советский Союз.
Подошло время моего отъезда. Было объявлено, что первый пароход скоро придёт и что лица, эмигранты, получившие советское подданство, могут на него записаться. Потом последовал период отъезда тех эмигрантов, которые решили соединить свою судьбу с Советским Союзом. Но кроме таких, в Шанхае оставалась уйма эмигрантов, которые не хотели возвращаться в Советский Союз. И тогда иностранцы Шанхая, а их там было много, собрали огромные средства и организовали отправку этих эмигрантов в другие страны. Причём, были среди них и бедные, и они их одевали. Правительства им давали деньги. Цель была такая: удержать эмигрантов от поездки в Советский Союз, так как их возвращение поднимало престиж страны Советов. И чтобы сорвать это, иностранные державы потратили немало денег для организации отъезда русских эмигрантов в другие страны. Не обязательно в США. Там существует квота, больше которой нельзя в год пустить иностранцев. Ехали в Южную Америку, на острова и т. д. В общем, все русские эмигранты уехали из Шанхая, одни – в одну сторону, другие – в другую. Я возвратился в Советский Союз. Теперь, спустя несколько десятков лет, узнал, что Томашевский выпустил книги, и даже одна или две в фотокопиях попали ко мне. И по их содержанию я догадался, что Томашевский уехал в другую сторону… Он решил использовать своё знакомство с Агни Йогой и с теософическими идеями для писания книг на эти темы. Будучи умным человеком и, я бы сказал, способным журналистом, он их хорошо написал. Но дело в том, что кроме Агни Йоги и ещё "Криптограмм Востока", он не имел других источников. Мне удалось получить доступ к источникам Голоса безмолвия, Учителю незримому, поэтому я мог гораздо шире освещать некоторые вопросы. Материал он подавал очень умело, вреда не принёс, но давал много ненужного и выдуманного. Например, в одной из книг он описывает, что, будучи в Индии, он пошёл к бежавшему из Тибета Далай-ламе, и тот ему какую-то подвязку сделал, которая дала ему право пользоваться любыми материалами из библиотеки Далай-ламы. Я этому не верю.
* * *
В 1947 году советское посольство в Шанхае объявило, что можно ехать в Советскую Россию. И я решил ехать с первой партией в три тысячи человек. Возвратились я, моя жена и младший сын. Старший остался в Харбине, дождался оккупации его советскими войсками, сотрудничал с ними и потом приехал в Советский Союз, поселился в Омской области, селе Одесское, где и живёт до сих пор. Мы возвращались пароходом. Он был прекрасный – военный трофей. Раньше назывался именем, кажется, какого-то графа, а теперь именовался "Ильич". Это был теплоход двадцать шесть тысяч тонн водоизмещением. Заметьте – двадцать шесть тысяч! Нормальные, обычные имели водоизмещение в три-четыре тысячи. На нём был зал для кинофильмов, множество кают, лифт ходил по шести этажам, на палубе плавательный бассейн. Погода, пока мы ехали, стояла прекрасная. Море изумрудное. Сильного ветра не было. Солнце сияло. Кормили нас очень хорошо: рыбой, хлебом и прочими яствами. А привезли нас не во Владивосток, а в бухту Находка. Там нас ожидал палаточный городок, очень хорошо устроенный, с кроватями и всем необходимым. И кормёжка хорошая была. Полтора месяца мы ждали там дальнейшей отправки. Специальная комиссия направляла в определённые пункты. Я выбрал Североуральск. И потом мы долго ехали поздней осенью через всю Сибирь до Североуральска. Шёл 1947 год.
Соображения были у меня, так сказать, романтические. Нет, я не сразу Североуральск выбрал. Сначала нас привезли в Казань и потом в Свердловск, где происходило уже второе распределение. И там я выбрал Североуральск. В Свердловске в этой комиссии работал всего один человек. Я удивлялся его выносливости, стойкости. Он по телефону часами звонил во все учреждения, спрашивая, примут ли они таких-то специалистов. Это распределение свердловское шло медленно. Осень была поздняя и мозглая, мы жили в таких же теплушках, как и на Дальнем Востоке. По ночам было холодно. И кормили неважно. Поэтому душа рвалась в тепло: получить квартиру и осесть где-то. А из Североуральска приехала женщина-вербовщица. Разговаривая со мной, она наобещала, что сразу, как только мы приедем, нам дадут готовую квартиру. Вот это нас и привлекло. Она не обманула нас.
У нас с женой было полвагона вещей. Нас привезли в деревянный дом из брусьев, квартира на втором этаже с тёплой уборной, но без воды. Так что топить нужно было самим. Всё новое, всё хорошее. Хочу сказать по поводу вещей. Когда советская власть продала китайские восточные железные дороги японцам, то советские железнодорожники из Харбина должны были увольняться и ехать в Советский Союз. Все они получили большие деньги за свою прежнюю службу, пособия. И зная, что в Советском Союзе голодно и нет одежды, они тратили эти деньги на приобретение хорошей одежды, обуви, нужных вещей для жизни. И даже были такие, которые на здоровые зубы делали золотые коронки, чтобы в случае надобности их сковырнуть и продать. Одним словом, железнодорожники возвращались в Советский Союз господами. И мы, эмигранты из Шанхая, тоже возвращались господами. Мы старались приобрести вещи. У меня, например, было два костюма: один из синего бостона, другой летний, кроме тех, которые я носил, и всякой всячины. И всех людей, которые так правильно рассчитали, что нужно в Советский Союз ехать с вещами, постигла одна и та же участь. А именно: после приезда их помаленечку начали арестовывать, отправлять в лагеря, а вещи забирать себе. Так же произошло и со мной. Я три года успел поработать в Советском Союзе. Но в 1950 году, тогда моя жена уже умерла, меня арестовали, всё моё имущество было конфисковано. Правда, мне дали копию списка забранных вещей. И благодаря этому, когда меня выпустили в 1956 году, и я получил полную реабилитацию за отсутствием состава преступления, я предъявил этот список, потребовав, чтобы мне оплатили конфискованное имущество. И мне заплатили. Правда, не так-то богато, но и не так-то плохо.
Будучи в заключении, я думал, насколько Ленин был счастливее меня, сидя в царской тюрьме. Там он написал большие труды. А мне только один раз дали для заявления кусок бумаги и кончик карандаша. Никаких письменных принадлежностей, ничего не давали. Даже ремень от брюк отняли, и я должен был собственными руками держать брюки. Это было в Свердловске. Во внутренней тюрьме. А потом из Свердловска меня отправили на станцию Инта, Коми АССР. Там я пролежал в больнице. И даже из больницы опять скоро отправили на станцию, расположенную там, где полярный круг пересекает реку Уссу. Воркута чуть дальше неё. Это были инвалидные лагеря и более-менее сносные условия. Во всяком случае, ни клопы, ни вши не донимали, всё было чисто. Только кормили голодно. Я полуголодный ходил. В общем, в заключении я пробыл неполных шесть лет. Нас освободили указом, по которому освобождались инвалиды и люди, за которыми не числилось больших преступлений. Это не была реабилитация. Её я добился несколько лет спустя. Мне сперва отказывали. Только на четвёртое заявление последовала реабилитация.
Когда я вернулся в Советский Союз, нужно было приискать себе работу. Сперва я два с половиной месяца работал пожарным в Североуральске. Дежурил, выезжал на пожары. Самостоятельность проявлял, были приключения. Но потом я начал преподавать английский язык в рудоуправлении на руднике бокситов и в главном рудоуправлении. На эти курсы после работы вечером приходило полдюжины инженеров, и я с ними занимался. Так прошла одна зима. Но бухгалтер рудоуправления вдруг заявил, что в штат меня не может втиснуть, что ему трудно для меня найти деньги. Там же, в Североуральске, было учреждение: "Бокситовая экспедиция", а в народе его звали "Алюминоразведка". Это было учреждение, которое имело у себя бурильные установки, трубы и посылало отряды геологических разведчиков по тайге искать бокситы. Так вот, я поступил туда. Мне сказали, что я буду исполнять обязанности юрисконсульта. Я никогда в жизни не видал ни одного закона, никогда не изучал их, никогда ими не интересовался. Но подумал так: "Если другие могут быть юрисконсультами, почему я не смогу". И спокойно остался ждать событий. И, действительно, через несколько дней приходит повестка, вызывают в суд. Соседняя организация подала на нас в суд, требуя большое количество дров, разворованных нашими служащими. Одним словом, иск. Ну, мне поручают разобраться. И я взялся за это дело добросовестно.
Сегодня мне поручили – уже завтра нужно идти в суд. Я до вечера всё расспросил: где, что, как было. И карандашом набросал свою речь на суде, в которой доказывал, что наши служащие не воровали никаких дров. Настал судебный день, и я пошёл на заседание. И когда пришла моя очередь, я прочитал свою речь. Суд нашёл, что я прав, и в иске отказал. А моим противником в суде оказался малограмотный человек. Он рассердился и раскричался, что будет подавать жалобы в высшие судебные инстанции. Одним словом, я блестяще начал свою карьеру. Я потом выигрывал все иски, которые нам предъявляли. В этом мне очень помогало "Краткое пособие бухгалтерам", законы, которые специально подобраны для таких дел: для недогрузок, перегрузок, недоставленных грузов. Я только проиграл одно-единственное дело. И только потому, что мои предшественники пропустили сроки. Наше учреждение когда-то заказало какому-то заводу, хорошо не разобравшись, утяжелённые трубы для буровых работ на 130 тысяч рублей. Завод эти трубы сделал, прислал нам. И наши попробовали их пустить. Но убедились, что они совершенно для них не пригодны. А наши 130 тысяч были бы потеряны даром. Попытались заставить этот завод взять обратно трубы, но он отказывался. И подал на нас в арбитраж. И, в конце концов, арбитраж предъявляет нам иск в 130 тысяч рублей. Руководство видит, что придётся платить. Обращаются ко мне. Я стал изучать исковый документ и нашёл штучку, за которую можно прицепиться: завод не выполнил в точности нашего заказа в размерах, допустил какое-то отступление. И вот я решил сыграть на этой "штуке" и составил прошение. Ну, немножко в художественном стиле, как писатель, именно упирая на то, что этот недостаток делает трубы негодными. Московский арбитраж разбирал это дело. Моё начальство попросило, чтобы я написал в наш главк в Москву с просьбой в день разбора этого дела послать от главка своего юрисконсульта в арбитраж, тогда, мол, московский юрисконсульт что-то, может, сумеет сделать. Я так и сделал. Ждём результата. Через пару недель приходит ответ. Мы дело выиграли, иск отбили. Моё начальство говорит, что это, наверное, сделал юрисконсульт главка, которому мы послали копию, а я как бы ни при чём. Проходит несколько дней. Главк сообщает нам, что он не может послать своего юрисконсульта в арбитраж: он уехал в другом направлении. Так что, кто отбил?
О разном
А вот как А.Хейдок отвечал на задаваемые ему вопросы, когда происходила запись его воспоминаний.
– Когда вы находились в Шанхае, то переписывались с Николаем Константиновичем Рерихом? И в Харбине?
– Из Харбина и из Шанхая переписывался.
– Сколько лет это продолжалось?
– Дело в том, что Николай Константинович нам сказал, что писать каждому из нас ему обременительно, и он будет писать для всего содружества. Но он писал и частные письма. Я из Шанхая уехал, а где находится архив с письмами Рериха, адресованными нашему обществу, не знаю.
– А Елена Ивановна вам писала?
– В Харбин писала.
– И в Шанхай?
– Отдельно мне не писала, потому что и я ей не писал.
– А обществу писала?
– Не берусь сказать. Может, кому-то и писала. Жизнь в Шанхае была очень напряжённая.
– Сколько лет, примерно, вы переписывались из Шанхая с Николаем Константиновичем?
– Всё то время – с 1940 по 1947 годы переписывался, но был период, когда письма не доходили, между нами возникли военные фронты. Это Николай Константинович благословил меня на возвращение в Советский Союз радиограммой. Её, как святыню, я носил при себе все годы, когда жил в Советском Союзе. Когда меня арестовали, следователь отобрал у меня эту радиограмму.
– А вы писали письма в Индию, в Кулу или в другие страны?
– В Кулу писал. Я начал с Николаем Константиновичем переписываться в 1934 году.
– Переписка тоже не сохранилась?
– У меня ничего не сохранилось. Когда меня арестовали, у меня отняли весь мой архив и уничтожили.
– Три письма-то нам прислали из Прибалтики, адресованные вам.
– И ещё сохранились два документа из моего архива, – уточнил А.Хейдок. – Когда меня освободили и реабилитировали, мне вернули два документа: свидетельство о рождении и свидетельство Шанхайского общества советских граждан о том, что я состоял членом Союза советских журналистов и был председателем секции беллетристов. Остальное, и фотографии в том числе, которых у меня было множество, по словам следователя, сожгли. Я думаю, что они, пожалуй, так и сделали, так как куда же всё девать? Они стольких людей поарестовали. Зачем хранить все их документы, как святыню.
– Возможно, в архиве Николая Константиновича сохранились ваши письма, как вы думаете? А не могло так случиться, что эти письма у кого-то из ваших учеников, может быть, в Шанхае, у тех, что не уехали в Советский Союз? Может быть, у них часть архива общества осталась?
– Нет. Все разъехались. Кто куда.
– А, может быть, там, на Западе, и осталась часть писем?
– Возможно.