Я провёл долгие годы в общении с мудрым ясновидящим на полярном круге. Свой опасный для бериевского лихолетья дар ясновидящего он прятал так хорошо, что даже члены его семьи толком не знали о нём. Он сказал мне, что знает мою жизнь лучше, чем я сам. Он был чрезвычайно скрытен и скуп на откровения, но всё же один раз подтвердил мои догадки, сказав, что я в своих прежних жизнях был лично знаком с Сергием Радонежским и участвовал в Куликовской битве. Когда я спросил его, участвовал ли я в этой битве в качестве рядового бойца или выше, он ответил, что не в качестве рядового бойца… Большего я не мог у него вытянуть, но и этого было достаточно. Далее, чтобы не повторяться, отсылаю читателей к моей статье "Сергий Радонежский" , в которой я описал явление Сергия моей жене перед опасной, угрожающей жизни, операцией (1935 г.). Считаю, что для непредубеждённого ума доказательств достаточно.
Мы отправились в лавру 20 октября. Я не видел ни красок земли, ни неба. Беловатый туман стоял перед моими глазами, я вступал в него, не зная, встретит ли моя нога опору, и целиком положился на сильную руку сопровождающего. Москва ревела вокруг меня потоками автомобилей, то усиливаясь, то замолкая. Эскалаторы несли меня куда-то вглубь и выбрасывали на проходы, по которым я сходил и спускался по невидимым для меня ступенькам. Не люблю этого подземелья (метро), где железным скрежетом подкатывались и уходили опасные, грозящие искалечиванием и смертью машины. Я облегчённо вздохнул, когда в лицо ударила струя свежего воздуха на поверхности земли. Потом была электричка, высадка, и мы пошли пешком. Судя по возгласам спутников, с виадука через рельсовые пути открывался вид на златоглавые купола Сергиевой лавры. Рёв моторов вновь заполнил наш слух, как только мы спустились с виадука. Плотные потоки машин шумливой рекой неслись вдоль нашего пути.
Меня охватило необычайное волнение при мысли, что я хожу по тем местам, по которым ходил Он – Великий, и что в числе тех, которые посещали Сергия накануне Куликовской битвы, находился и я. Тёплая волна благоговения, идущего от сердца, залила моё существо, и на глазах навернулись слёзы. Но слёзы нежелательны, они – признак слабости.
Остановившись, прошу моих спутников выслушать меня. Я предлагаю, чтобы каждый из них обдумал, как он будет вести себя у гробницы Преподобного. Я приехал сюда не как турист, а как паломник, но в чём может выразиться моё паломничество, если мне с детства не была привита склонность к исполнению церковных обрядов? И в то же время мне хотелось как-то выразить своё благоговение перед останками Того, Кого я люблю.
И я принимаю решение: я трижды поклонюсь земным поклоном, касаясь рукой земли. Этими поклонами я также хочу выразить, что не прячу моё верование из боязни, что кто-то осудит меня. Наоборот, я хочу выразить, что готов подтвердить это перед всеми – всегда и везде. Высказав это, я оборачиваюсь к Л. и спрашиваю, согласна ли она вместе со мной совершить это преклонение. Она радостно соглашается. После этого я предлагаю остальным двум поступать у мощей Сергия так, как им подсказывает их сердце.
Мы продолжаем путь. Внимание моих спутников было привлечено киоском сувениров и очень красивым небольшим храмом (часовней конца XVII в.). Мои спутники разбрелись и когда, по истечении некоторого времени, соединились, то одного уже не было. Необычайно склонный к обидчивости спутник покинул нас, заявив, что дальнейший путь будет совершать один.
Мне вспомнилось: "Близ Меня, близ огня". Эти слова приписываются Иисусу. И значение их в том, что сильные огненные излучения Высокого Духа, так называемая аура, усиливает в окружающих всё – и доброе и злое. Приближаясь к месту, насыщенному излучениями Подвижника, люди становятся или добрее или злее, в зависимости от своего потенциала.
Мы двигаемся дальше. И тут к нам подходит мужчина, я слышу его голос: "Вы идёте в церковь, вот вам деньги, поставьте свечи святому Угоднику: за жену, за мать, за меня и детей… Я сам не могу, работаю – занят". В голосе слышится искренняя мольба.
И у меня мелькает мысль, что он любит свою жену. Мой спутник, за руку которого я держусь, вежливо отказывается: "Видите, я веду слепого, не могу я". Выручает Л., она принимает деньги и храбро соглашается выполнить просьбу. Я знаю, что она будет это делать в первый раз в своей жизни и, может быть, не по всем правилам, но всем сердцем одобряю её.
Наконец, я очутился, как мне сказали, в Троицкой церкви, где помещается гробница Сергия. Я, слепой, всё, что происходило вокруг меня, мог воспринимать только на слух. И то, что я воспринимал, было пение. Пел, как мне казалось, чудесно слаженный хор, и песнопение это не было мне знакомым по воспоминаниям прежних посещений церквей. В нём, чудесно омывающем моё сердце, было что-то от грустной народной песни, некоторые ноты перекликались с такой печальной, полной щемящей тоски, старинной песней "Летят утки". Я долго стоял, весь отдавшись этому песнопению, и в душе благодарил тех, кто пел. Впоследствии я узнал, что это не был хор профессионалов, но временно составленная группа певцов с разных концов Руси. Внутреннее чувство сказало, надо двигаться к гробу. Держась за руку Л. и слегка подталкиваемый сбоку другими паломниками, я поднялся на несколько ступенек, и Л. прошептала: "Вот тут". "Ну, поклонимся", – сказал я.
Я нагнулся, и рука моя встретила какую-то ткань, которая, по словам Л., покрывала гробницу. Невидимое присутствие множества людей мешало мне наполниться тем чувством, на которое я рассчитывал. Могут спросить, на что я рассчитывал? Отвечу – на ту взволнованность, которую испытывал в юности своей при редких посещениях храмов. Взволнованность эта слагалась из храмовых украшений, кадильного дыма и его аромата, возгласов священнослужителей и чудесных созвучий песнопений. Их не было сейчас по той простой причине, что в момент посещения гробницы Преподобного никакого богослужения не совершалось. Оставалось лишь одно желание – выполнить принятое решение и засвидетельствовать перед всеми свою веру в избранного мною Идеала.
Спускаясь обратно по ступенькам, я даже испытывал малюсенькое разочарование, что не испытал упомянутой взволнованности. Истинную причину этого я понял лишь впоследствии, когда Л. объяснила мне, что в момент нашего преклонения храм был полон женщин, которые, несмотря на отсутствие богослужения, истово крестились и коленопреклонённо молились. Одна даже распласталась у самой гробницы. О чём это говорит? О том, что пришли они сюда со своим горем, со своим страданием, которого так много возникает в современной семье и, главным образом, отражается на женщинах. Это были волны того же потока страждущих и ищущих помощи, который, начавшись 600 лет тому назад, беспрестанно тёк и продолжает течь по русской земле к лавре Преподобного Сергия. И, как прежде, они уходят отсюда умиротворённые и утешенные в какой-то степени, иначе не было бы этого потока. По-прежнему Великий образ Сергия тихим светом сияет скорбящим и нуждающимся в помощи и в поддержке.
Но не только страждущие идут на тихий свет Сергия. Выйдя из храма, Л. сказала, что к нему подходит свадебная группа… Значит, находятся молодые брачующиеся пары, которые приходят к Сергию за благословением.
Среди посетителей лавры Л. видела группу иностранных туристов и прочих любителей достопримечательностей. За оградою стояли автобусы Интуриста и много легковых машин.
Впоследствии, когда я спросил Л., что запечатлелось в её памяти, кроме архитектуры и прочих шедевров русского зодчества и иконописи, она ответила, что запомнился ей сравнительно молодой, с лицом интеллигента, человек в монашеском одеянии из дорогого сукна, облегающего его складную фигуру изящными складками. В одной руке он держал новенький кожаный портфель-дипломат. Талию охватывал пояс с серебряными украшениями. В поступи его чувствовалась властная уверенность, и от всей его фигуры и гладко выбритого лица веяло холёностью. Какая-то молодая женщина подошла к нему и, видимо, попросила его благословения, но он отказал ей и продолжал путь.
В описании монаха, которое делала Л., мне почудился образ нынешней Сергиевой лавры во всей совокупности: она современна, цивилизованна, благоустроена, блестит златоглавыми куполами, и потоками несутся по её дорогам куда-то спешащие автомобили, отравляя атмосферу когда-то заповеданного урочища, по которому шесть веков назад в заплатанной старой рясе, с топором в руках, в сопровождении медведя ходил Сергий.
г. Змеиногорск, декабрь 1984 г.
Моё путешествие на запад
Макуло-дистрофия глаз, несмотря на мою борьбу с ней (посредством токов психической энергии), к лету 1986 года привела меня к полной слепоте. К этой болезни ещё присоединилась катаракта обоих глаз. Чувствовалась неумолимая рука кармы. Но оставалась ещё надежда на Институт микрохирургии глаза Фёдорова. Туда трудно попасть, требовалось направление из Минздрава, получив которое ещё надо было выжидать долгую очередь – иногда по три-четыре года.
Семь лет тому назад, благодаря стараниям друзей Н.К.Рериха, я всё же попал в этот институт и получил там неутешительный ответ: макуло-дистрофия неизлечима. И мне всё же предложили через четыре месяца снова посетить институт и выдали на руки амбулаторную карту, дающую право на это посещение. Но обстоятельства сложились так, что через четыре месяца я не мог снова уехать из Казахстана в Москву.
Теперь, спустя семь лет, я решил во что бы то ни стало посетить институт и удалить катаракту. Я надеялся, что мои систематические посылки психической энергии справились с макуло-дистрофией.
В середине лета меня вызвали к междугородному телефону. Звонили калининградские друзья. Они предлагали мне средства для поездки в Москву и предусмотрительно указали адрес, у кого остановиться в Москве, а после того, как я закончу лечение, просили непременно приехать к ним, в Калининград. Я согласился.
Деньги на поездку вскоре были получены и железнодорожные билеты приобретены. Мы дали телеграмму в указанный нам адрес с просьбой нас встретить. Но в день отъезда за полчаса до того, как нам предстояло выходить из дома, принесли телеграмму. В ней сообщалось, что наша телеграмма не доставлена адресату, так как дом и квартира закрыты. Такое известие сильно испортило наше настроение: возникал вопрос, где остановиться в Москве? Но откладывать было нельзя, и мы поехали. Мы, то есть я и Л. (мой секретарь и помощница). Трое с половиной суток, обычно требующиеся, чтобы покрыть расстояние до Москвы, прошли без особых приключений, но всю дорогу нас беспокоила мысль, где остановиться в Москве.
Наш поезд обычно приходил с большим опозданием, и пассажиры попадали в Москву около полуночи. Звонить по телефону в такое время или нагрянуть к кому-либо казалось нам очень нежелательным.
Но на этот раз поезд прибыл на Казанский вокзал немного раньше, в одиннадцать часов вечера. Л. проявила чудеса расторопности при выгрузке нашего обременительного багажа и вывела меня за руку на перрон. И о чудо? К нам подошли две дамы, и одна из них поздравила нас с приездом, пояснив при этом, что нашу телеграмму она получила и будет рада отвести в свою квартиру, как это было предусмотрено раньше. Какие тягота и забота свалились с наших плеч!
Будучи лишённым зрения, я не мог иметь какого-либо представления о квартире (в которой мы прожили 17 дней). По описаниям, данным мне Л., – это была богатая квартира с коврами и обилием книг. В шкафах и на полках лежали полные собрания сочинений классиков и книги многих иностранных авторов. Сама хозяйка являла образец весьма интеллектуальной, начитанной, с ясным мышлением женщины. На другой день она уехала на дачу, оставив нас хозяйничать целую неделю. Как выяснилось впоследствии, встречать нас должны были трое, в том числе экстрасенс И.Л.Мансуров, врач, работающий в одном из учреждений Минздрава, но что-то помешало ему приехать.
Вторая же дама оказалась хозяйкой резервной квартиры, если бы что-то помешало нам поселиться у первой. Заботы далёких калининградских друзей, которых мы в это время даже не знали – простиралась так далеко, что они оповестили о нашем приезде некоторых московских экстрасенсов. На второй день нашего пребывания в Москве они один за другим появлялись у нас.
Второго августа поздно вечером нас посетил Мансуров и дал первый сеанс лечения. Как он проводил его, я могу описать только со слов Л., а я сам могу судить о нём только по ощущениям. Мансуров встал передо мною и протянул руки по направлению к моей голове. С протянутыми руками он то приближался, то отдалялся от меня, не касаясь моего тела. По его словам, он искал границу моих излучений (моей ауры), чтобы на периферии её пустить свой ток. Но этой границы он не находил, чему нашёл объяснение, заключающееся в том, что аура моя превышает обычные нормы и уходит за пределы комнаты. Тогда он направил ток на небольшом расстоянии от меня. Я ощутил его как сильную струю холодного воздуха, пронизывающего мои волосы. Это было сильное ощущение, я испытывал его первый раз в жизни. Оно длилось недолго, после чего Мансуров вступил со мной в беседу, во время которой выяснилось, что хотя он имеет некоторое представление о Живой Этике, нуждается в значительном пополнении своих знаний. Когда я указал ему, что необходимо ознакомиться с содержанием Писем Е.И.Рерих, то он сообщил нам любопытную вещь: представители властей, ведающих идеологией, сказали Мансурову, что никаких писем Е.И.Рерих не существует, а те, которые фигурируют под этим названием, поддельные (?!).
Мансуров спросил нас, можем ли мы пробыть в Москве в течение месяца. Он сказал, что это необходимо, так как ему нужно съездить к кое-кому, живущему за пределами Москвы, и посоветоваться по моему случаю. Он уехал, обещав посетить нас на другой день, но посетил намного позже.
С этого дня начали появляться другие посетители. В числе их была пенсионерка – биолог И.И. Будучи обладательницей специфического ясновидения, позволяющего ей видеть во всех подробностях работу внутренних органов человеческого организма, она прекрасно ставила диагнозы заболевшему человеку. Этот дар открылся в ней после каких-то жизненных потрясений, едва не унёсших её жизнь. По просьбе Л. она дала подробное описание её организма.
Второй раз Мансуров в сопровождении трёх мужчин посетил нас 7 августа. Один из них был представителем Минздрава, а двое других – ученики Мансурова, начинающие экстрасенсы. До их появления к нам пришла ясновидящая И.И. с подругой. Лечить меня на этот раз Игорь Леонтьевич поручил одному из своих учеников. Признаюсь, что ток, направленный на меня им, был сильнее, чем ток Мансурова. После прекращения сеанса лечения началось обсуждение моего состояния зрения: в нём принимала участие и И.И. Кончилось тем, что Мансуров заявил: макуло-дистрофия усилиями экстрасенсов удалена, остаётся только катаракта, которую прекрасно может удалить Институт микрохирургии глаза Фёдорова. Так как амбулаторная карта этого института могла потерять силу, Мансуров просил представителя Минздрава содействовать мне в этом. Тот без особой охоты согласился.
Но я был другого мнения. Я верил, что карта может сыграть свою роль. Поэтому на другой день Л. и И.И. поехали на дальнюю окраину, где расположен институт. Их хлопоты увенчались успехом. Был назначен день и час нашего амбулаторного приёма.
11 августа после раннего завтрака мы поехали в институт Фёдорова. Так начался один из чёрных дней моей жизни. Институт размещался в двух высотных зданиях. Как всегда, держась за локоть Л. и шагая в белёсый мрак, я был проведён в регистратуру, откуда нас направили в соответствующие кабинеты. Их было четыре. Перед каждым из них пришлось простоять какое-то время в очереди, в каждом из них специалист, а вернее специалистка (так как весь медицинский персонал состоял из молодых женщин) исследовала мои глаза и делала соответствующую отметку в моей амбулаторной карте. Так мы пришли к пятому кабинету, начинающему работать после часа дня, где опытный врач Елена Георгиевна Антонова просмотрела записи на карте, побеседовала со мной и решила, что я должен пройти ещё два кабинета. Когда мы вышли из последнего и направились обратно к Антоновой для заключительного вывода, то оказалось, что её в кабинете нет, а у её дверей опять очередь. Её вызвали на срочное совещание, и никто не знал, вернётся она в кабинет или нет. Потом вдруг кто-то объявил: Антонова сюда больше не вернётся, а больные должны отправляться в её рабочий кабинет, помещающийся в соседнем высотном здании. Мы отважно устремились в указанном направлении. Лифт не работал. Мы терпеливо взобрались на 9-й этаж и остановились в беспомощности, не зная куда обратиться. Нас окликнули какие-то доброжелательные люди, которые указали, что мы ошиблись подъездом и этажом; надо было спуститься вниз и через следующий подъезд опять подняться на нужный этаж. Ещё небольшое ожидание у дверей кабинета и, наконец, мы у Антоновой. Просмотрев все записи в амбулаторной карте, она очень доброжелательно и сочувственно объяснила мне, что макуло-дистрофия как была, так и осталась, окончательно уничтожив мою способность к зрению. Елена Георгиевна добавила, что имеющуюся у меня катаракту удалять нет никакого смысла, так как способность зрения разрушена макуло-дистрофией. Она сказала, что было бы кощунством подвергать меня операции, которая ничего не может мне дать. Осталось похоронить мою мечту о возвращении мне зрения в институте Фёдорова и поблагодарить Антонову за раскрытие предо мною суровой правды.
Когда я и Л. вышли из кабинета Елены Георгиевны, уже было под вечер. Без обеда, уставшие от стояния в очередях и огорчённые результатом наших усилий, мы вышли на улицу с одним только желанием – поскорее добраться до дома. Хотели взять такси, но его перед самым носом перехватил кто-то другой. Л. храбро повела меня на остановку автобуса, и мы поехали. Ехали долго, и воздух был отравлен бензиновой гарью. Потом нырнули в мрачное подземелье метро, затем опять ехали на автобусе, потом шли пешком, и, наконец, мы дома.
Не скажу, что я был разбит крушением своей надежды: я к этому был как-то внутренне подготовлен. Но очень томительно было стояние и ожидание у дверей кабинета и всё, что я уже описал.
В течение нескольких дней после этого были ещё посещения некоторых друзей. Л. удалось созвониться с В.М.Сидоровым, автором нашумевшей повести "Семь дней в Гималаях". 15 августа он посетил нас, и у нас состоялась интересная беседа. От него мы узнали, что наша встреча происходит в знаменательный день, ведь 15 августа 1886 года – день смерти Рамакришны. Умирая, он сказал, что его будущее воплощение произойдёт через 100 лет в России. Далее Сидоров сообщил, что вышло в свет его продолжение "Семи дней…" под рубрикой "Заметки писателя" – "Рукопожатие на расстоянии" – в журнале "Москва" (№ 8, 1986). Он уже получил сигнальный номер, и один экземпляр обещал нам. Он рассказал, что "Семь дней…" выходит отдельной книгой.
В конце ноября 1985 года он побывал в Индии у С.Н.Рериха, который показал ему триптих "Fiat Rex" и пояснил, что Н.К.Рерих писал Его с натуры.
В ноябре 1986 года Сидоров собирается в Калькутту, а в сентябре – в Италию. Далее он сообщил, что одно из пророчеств Е.И.Рерих было в том, что мы, люди, живём во времени, отпущенном взаймы. В 1949 году Земля должна была погибнуть, и если до конца века человек не овладеет психической энергией, то планета взорвётся.