…Совсем недавно, ночью, зачесалась рука, та самая. Даже не зачесалась, а заныла, зазудела. Начал я со сна царапать ее. Слышу под пальцами твердо. Из дальних времен, из глубины тела, обкатанный кровью, вылезал осколок с привычной уже болью. Совсем маленький, сделавшийся кругленьким, как картечина, он натянул кожу и остановился. Но раз чешется, значит, скоро выйдет.
Думаю, это уже последний. Дай Бог, чтоб последний осколок ушел из меня, из всех нас, бывших воинов, и никогда, ни в чьем теле больше не бывал".
После тяжелого ранения под польским городком Дукла Астафьев почти восемь месяцев пролежал в госпиталях. Пройдя курс лечения, он оказался не годен к строевой службе, был комиссован во вспомогательную часть и победу встретил в городе Ровно. "Более в строй я не годился и начал мыкаться по нестроевым частям, которые то мне не подходили, то я им не мог пригодиться, пока не угодил на почтово-сортировочный пункт 1-го Украинского фронта, располагавшийся неподалеку от станции Жмеринка, в местечке Станиславчик. Здесь я повстречал военнослужащую Корякину Марию Семеновну, сразу же после демобилизации женился на ней и поехал на ее родину, в город Чусовой Пермской (в ту пору Молотовской) области".
…Часть, где проходила службу Мария, находилась на Прикарпатском фронте. Однажды ее и еще нескольких девушек отправили в маленький польский городок в качестве помощников руководителя оперативной группы при отделении военной цензуры. Они должны были обрабатывать скопившиеся мешки с почтой - фронтовыми письмами. Помощникам надлежало не только читать письма, но и "пикировать", то есть выбирать наугад пачку из проверенных уже писем и еще раз тщательно прочитывать.
"В помещении, - вспоминала Мария Семеновна, - где стояли длинные столы и за ними сидел и шуршал письмами наш брат - военные девчата, ехавшие воевать, а не выискивать в солдатских и в письмах из тыла какие-то тайные сведения, - возле двери был прибит умывальник с соленой водой, и мы, иногда в очередь, почувствовав зуд на ладонях, меж пальцев, жестоко царапая ногтями, мыли руки круто соленой водой. Иногда это помогало, иногда нет, и тогда приходилось обращаться в медчасть…"
Когда Мария и ее сослуживцы вернулись в Станиславчик, оказалось, что на местной "сортировке" многих девушек, работавших на разборке почты, заменили солдаты, комиссованные после госпиталей. Однажды утром к ним в отделение привез мешки с письмами веселый солдатик, которого она прежде не знала. На груди его хорошо смотрелись медаль "За отвагу", орден Красной Звезды и гвардейский значок с отбитой в нижнем углу эмалью. Боевой солдатик - сразу видно! Поздоровавшись, широко и белозубо рассмеялся, отчего веснушки по лицу разбежались: "Теперь я ваш покорный слуга, не в полном, конечно, смысле, просто буду почту увозить-привозить…"
Его с радостью встречали на сортировке, может, немножко больше, чем других, хвалили, когда привозил девушкам "личные" письма.
Однажды Мария с подругой возвращалась с работы по узкому переулку, в котором было по колено грязи. Шли медленно, держась руками за плетни. Наконец, добрались до хаты, в которой Мария жила с хозяйкой Федотовной. Остановились, чтобы еще немного поболтать. И тут-то она вспомнила, что сегодня днем из Чусового пришла очередная посылка с книгами, и предложила спутнице зайти прямо сейчас, выбрать для себя что-нибудь почитать. В это время кто-то, насвистывая, прошлепал мимо них по грязному переулку. Услышав девичий разговор, человек приостановился и поинтересовался, о каких книгах идет разговор.
Присмотревшись, Мария узнала веселого солдата. Она рассказала о посылке и предложила как-нибудь зайти, посмотреть ее книжные сокровища. Через день он пришел в гости, а потом заходил уже часто. Виделись они, конечно, и по служебным делам, но книги как-то облегчили общение, помогли пройти первый этап знакомства. И даже более того - сдружили их.
Однажды, когда гуляли по городку, они набрели на мостик, остановились посередке, и Виктор вдруг запел. Мария была поражена его голосом, той проникновенностью, с которой он исполнил романс.
Это было давно, лет пятнадцать назад,
Вез я девушку трактом почтовым,
Бледнолица была, словно тополь, стройна
И покрыта платочком шелковым!..
Кони мчали нас вдаль, кони мчали нас в путь,
Словно мчала нечистая сила.
Попросила она, чтоб я песню ей спел.
Я запел, и она подхватила…
Эта открытость, доверчивость еще более их сблизила. После тогда вечера они уже не только гуляли, ходили на танцы, но и подолгу сидели на лавочке под окном хаты, где жила Мария, и чувствовали, что не могут наговориться.
У других девчат тоже, конечно, были друзья из нестроевой части, так что их пара не была единственной. Часть девчат, да и солдатиков, демобилизовали. Немецкий фашизм был разбит, но война еще не закончилась, некоторые части перебрасывали на Дальний Восток, где начались боевые действия против Японии.
Накануне своего дня рождения, 21 августа 1945 года, Мария передала Виктору через его сослуживца приглашение к себе на вечеринку, которую она устраивала по этому поводу. На конверте было написано крупными буквами: "Виктору Астафьеву", а внутри находился листок бумаги со стихами и припиской:
"Витя!
Каждая минута, каждое мгновенье,
Все, что есть и будет в жизни и судьбе,
Пламенного сердца каждое биенье -
Все это тебе!..
Витя, пожалуйста, приди ко мне на день рождения 22 августа 1945 года, к 7 часам вечера. Очень буду ждать.
Маша".
Виктор не пришел в назначенное время, и потому она волновалась. Села с краю стола, ближе к дверям, и выбегала на каждый стук, на каждый скрип калитки, не забывая при этом угощать гостей-сослуживцев, среди которых был кое-кто из начальства.
Наконец, Витя пожаловал. Был он в настроении озорном и задиристом. Сразу выказал неудовольствие тем, что так много пришло народу, да и то одни офицеры. Разговор перескакивал с пятого на десятое, Виктор пару раз пытался привлечь внимание к своим шуткам-прибауткам. Но компания к его появлению уже была сильно разгорячена, никто никого слушать не хотел.
Виктор стал выговаривать Марии, мол, зачем она зазвала его сюда, таких гуляк он в гробу видал!
Пришлось ей его успокаивать:
- Потерпи маленько, они дошли до кондиции, вот-вот уйдут. Жалко, что не подумала и не догадалась двух-трех ваших ребят позвать, тебе для компании. Прошу не петушись, ведь я тебя люблю…
- Купить хочешь? Так я и поверил! - Виктор демонстративно встал из-за стола и направился к двери.
Мария выскочила вслед за дорогим гостем, поймала за гимнастерку у калитки.
- Останься! Подожди! Прошу тебя! - Одной рукой она взяла его под руку, припала к плечу. - Мне тоже неприятно слушать пьяные речи. Посиди вот за углом, на нашей лавочке, подожди!
От отчаяния она его поцеловала и, как бы винясь, прибавила с мольбой:
- Дождись! Скоро приду…
Наконец, начальство, дружно над чем-то смеясь, потянулось из прокуренной хаты. Мария с Федотовной сложили всю посуду в деревянный ушат, отложив ее мытье на завтра. Хозяйка отправилась отдыхать, а Мария - к Виктору. Разговор получился хороший, задушевный. В числе прочих новостей Мария сообщила о том, что ее детская мечта - побывать в Ленинграде - наконец-то осуществится. Она получила письмо от подруги, которая месяц назад демобилизовалась и возвратилась к себе в Ленинград. Вот пишет, что сможет ее принять - их дом уцелел. Мария хотела съездить туда, пока ей положен бесплатный билет. С этим Виктор согласился, не очень задумываясь о том, как это будет.
Прошли еще дни, собралась очередная группа отъезжающих, в основном - демобилизованные, а также трое отпускников, среди них и Мария. Девчонки, кто с чемоданчиком, кто с сумкой, кто с вещмешком, пытались пристроиться на попутки в сторону Жмеринки. Когда, наконец, порожняя машина остановилась и девчата начали грузиться, кто-то крикнул: "Маша! Вон Витя твой бежит!" Постучали в кабину, чтобы шофер еще маленько подождал.
Виктор подошел, какой-то неулыбчивый и бледный, отозвал Марию чуть в сторону:
- Маша, меня завтра или через день демобилизуют. Распоряжение пришло, и начальник приказал быть у него с документами. Сначала растерялся, не сразу и поверил, а потом вспомнил, что ты уезжаешь. Вот бросился за тобой, боялся очень, что не успею перехватить. Разве я тебя в Ленинграде найду? Как нам быть-то теперь? Мне уж трудно представить свою жизнь без тебя!
Мария стояла и не верила в свое счастье. Девчонки с машины кричат, шумят, торопят. Потом поняли, что у их товарищей жизнь решается.
- Прощай, Мария! Счастья тебе и Вите!
Машина ушла. Молодые люди вернулись к Федотовне, оставили чемодан и сразу отправились по начальству. Виктор - свои бумаги выправлять, а Мария - подать просьбу о демобилизации в связи с вступлением в брак. Подполковник, только что отправивший Марию в краткосрочный отпуск, был удивлен:
- Ну, вы даете! То одно, то другое… Но, вообще-то, очень рад. Садитесь, товарищ старший сержант. Пишите рапорт.
Виктора в последний день его службы командир еще успел в ночной наряд отправить. Зато Мария вечернюю паузу решила посвятить тому, чтобы привести в порядок гимнастерку жениха. Пуговицы начистила, подворотничок новый подшила - как-никак предстояла регистрация брака.
ЗАГС располагался в центре села на втором этаже деревянного здания, рядом с ним - сапожная мастерская. Весь низ дома занимала столовая. У входа в нее Мария увидела своих сослуживцев, кто-то с удивлением спросил: "Ты уже из Ленинграда вернулась?" Виктор все объяснил и пригласил девушек подняться с ними наверх, быть свидетелями.
Им довольно быстро выписали "Свiдоцтво про шлюб", так по-украински называется свидетельство о браке.
- Затем мы расписались в журнале, - вспоминает Мария Семеновна, - и нам сделали отметки о регистрации брака; Вите - в красноармейской книжке, мне - в личном удостоверении: "Вступила в законный брак с Астафьевым Виктором Петровичем 26 октября 1945 года". Перед тем как заполнить графу "Фамилия после заключения брака", я чуть помедлила, переждала мгновенное напряжение-ожидание: что скажет Витя, отныне мой муж? И он сказал: "У нее своя фамилия есть!" И тогда я подтвердила: "Да, есть. Я - Корякина Мария Семеновна".
Получили документы. Пока заведующая ЗАГСом сверяла правильность записи в журнале, Виктор вышел покурить. Мария осталась ждать, когда ей отдадут бумажку в половину тетрадного листа величиной, так много значащую в будущей жизни каждого нормального человека, свидетельствующую о том, что появилась новая молодая семья.
Кого на обратном пути из знакомых солдатиков встретили, тех и пригласили отметить событие. Раздобыли бутылку самогона, Федотовна достала из бочки несколько соленых огурцов, кусок сала, несколько чесночин, и свадебный пир начался. Солдаты поздравляли, произносили пожелания долгой и радостной жизни. Посидели хорошо, но недолго. Ребята поняли, что у молодых полно нерешенных вопросов…
Они пошли в последний раз прогуляться по селу. Наутро - в Винницу, где их окончательно демобилизуют, выпишут билеты, выдадут недельный сухой паек - и скатертью дорога! Вопреки ожиданиям, все произошло быстро и организованно. Когда вернулись в Станиславчик, Виктор предложил уехать, не мешкая, в тот же день.
Проходящие поезда останавливались здесь редко. Наконец, прибыл поезд на Киев. Сесть на него помогла солдатская смекалка: друзья Виктора решили атаковать вагонный туалет. Один из парней подтянулся на поручнях к туалетному окну, изловчился и довольно аккуратно его выбил. Потом он забрался вовнутрь, принял от Виктора Марию и втащил ее в окошко. Следом полетел вещмешок, а затем влез и Виктор. Так у них и началось путешествие с войны домой.
Когда поезд тронулся и начал набирать скорость, Виктор долго не отходил от окна и молчал. Мария думала о том, что дома родители ждут не дождутся. Слава богу, живые остались, молодые - все со временем устроится…
На станциях, где состав притормаживал, они видели и слышали всё то же: крик, плач, мат, рев, возгласы о помощи. Люди стремились скорее добраться домой…
На вторые сутки пути Виктор и Мария не без труда выбрались из туалета, хотя тут помогли сами пассажиры, потому что наведаться в это заведение не терпелось уже многим. В Киев поезд пришел поздней ночью. Виктор оглядел толпу-очередь, подумал и невесело сказал, что суток трое - не меньше - понадобится выстоять. Смог договориться с железнодорожниками - их взяли в угольный тендер.
В Дарнице взглянули друг на дружку и едва не упали со смеху - такие они черномазые сделались за дорогу. У водокачки умылись, привели себя в порядок. И снова предстояло решать задачу, как действовать дальше. Патрульный офицер, который подходил к ним, чтобы проверить документы, сумел посадить их в вагон-прикрытие какого-то спецпоезда на Москву. Такой вагон ставили между паровозом и пассажирским составом - на случай, если поезд резко затормозит. Вагон прикрытия может при этом превратиться в гармошку, зато пассажиры других вагонов, как правило, люди важные, даже и не поймут, что произошло.
Появлялись патрули, требовали, чтобы вагон освободили - не положено, опасно, угрожали даже, что стрелять будут. В конце концов заперли их снаружи. На остановке Виктор попросил через закрытую дверь путевого обходчика раскупорить их вагон. Тот какими-то инструментами стронул тяжелую задвижку с места и откатил ее до отказа.
В Москву они приехали поздним вечером и сразу же спустились в метро.
А до уральского города Чусового добрались молодые супруги в ночь на 7 ноября 1945 года и стали жить в доме Корякиных по улице Железнодорожной, 32.
На страницах "Веселого солдата" версия Астафьева по поводу своего изменившегося после войны статуса солдата-холостяка выглядит довольно жестко. Он пишет:
"Служил солдат четыре года и холостым побыл четыре дни. Таковая вот баллада на старинный жалостный лад слагалась в моей башке под стук вагонных колес и под шум встречного ветра…
Катил я с незнакомой почти женщиной на ее любимую родину, на Урал, в ее любимый город Чусовой. Катил и все время ощущал томливое сосание под ложечкой. Куда меня черт несет? Зачем?
Но в той нестроевой части, куда я с отрядом искалеченных фронтовиков, у которых открылись раны, угодил после конвойного полка и госпиталя, была туча девок-перестарок, и взялись они за нас решительно, по ими же установленному суровому закону: попробовал - женись! Были, конечно, среди нас архаровцы с опытом, уклонялись от оков, выскользали из цепких рук…
Я же сам добровольно отдался провидению - ехать-то не к кому, вот и пристроился, вот и двигался на восток, намереваясь в пути узнать характер своей супруги. Наивняк! Проживши бок о бок с нею полсотни с лишним лет, я и сейчас не убежден, что постиг женский характер до конца. Знаю лишь доподлинно и твердо одно: баба есть бездна.
В пути, в народной стихии, баба моя присмирела, ужалась, в тень отодвинулась, и волей-неволей пришлось мне брать руководство семейной ячейкой на себя. Хватили мы под моим опыта не имеющим предводительством столько мук, страхов и горя - в мой солдатский рюкзак не вошло бы…"
Справедливо ли Астафьев отводил жене такую незавидную роль в начале их совместной судьбы? Ответ на это можно найти в последующих главах.
Глава четвертая ЧУСОВОЙ. ТРУДНЫЕ ГОДЫ
Последняя пересадка, теперь уже в Перми второй, на соликамский поезд, который должен доставить их в Чусовой, на родину Марии. Здесь не было такого вагонного столпотворения, можно было осмотреться и прикинуть, что к чему. Правда, Виктора тут же отвлекло небольшое происшествие. Когда поезд уже набирал ход, на площадку запрыгнул совсем юный младший лейтенант. Он радостно заулыбался, когда понял, что успел заскочить именно в тот поезд, до Чусового. Увидев двух фронтовиков, представился: "Радыгин" - и тут же стал сокрушаться, что вот сам он вынужден возвращаться домой, не успев сразиться с врагом, отличиться и погеройствовать.
"Когда я сказал ему, чтоб он не жалел об этом, что ничего там, на войне, хорошего нет, он не захотел меня ни понять, ни поверить мне…
Ох-хо-хо! Каким я был стариком по сравнению с ним, с Радыгиным, хотя и старше его всего на два года. Какой груз я вез в своей душе, какую усталость, какое непреодолимое чувство тоски и печали, неизвестно когда и скопившихся! Как жить с этим грузом? Куда его девать?? Кому передать, чтоб облегчиться. Не возьмет ведь никто - ненужный это, обременительный груз. А больше у меня ничего нету, пара белья, портянки - даже шапки нету, а мороз нажимает, усиливается…"
Наконец, поезд остановился на станции Чусовская. И тут настроение нашего героя дало себя знать. Даже спустя полвека, вспоминая те часы своей жизни, он только и смог, что обозначить их - предельно жестко, даже жестоко.
Они вышли на перрон, затем миновали привокзальную площадь.
Юный супруг огляделся. По одну сторону станции - гора, на склоне которой дома то табунками, то поодиночке. По другую сторону - сплошь железнодорожные пути (станция-то узловая), а за путями - река, но ее почти не видно. Увидел в низеньком, приосевшем привокзальном скверике на невысоком постаменте тоже как бы приосевшую, литую фигурку Ленина со снежным комом вместо шапки на голове и с вытянутой в сторону перрона рукой. Виктор какое-то время поводил головой, поприглядывался к фигурке вождя и громко, с веселостью воскликнул: "Здорово, товарищ Ленин! - единственная знакомая мне личность в этом городишке".
До родного дома, откуда Мария уходила на фронт, они шли молча и как бы не спеша, хотя была уже ночь на 7 ноября 1945 года. Она поняла, что ее молодой супруг волнуется, и невольно замедлила шаг.
Когда подошли к дому, вошли под навес крыльца и решили чуть посидеть на лавке.
Мария вспоминает:
"Посидели. Я хотела уж стучать в дверь, но Витя остановил, мол, посидим еще маленько. Еще посидели. И тут я неожиданно, но с надеждой вспомнила, куда клали ключ от двери, прошлась пальцами за верхним наличником двери от угла до угла и в конце наткнулась на гвоздь, вбитый сбоку, а на гвозде том… ключик, не золотой, конечно, поржавевший уж немного, но тот самый! Я мгновение подумала и отдала тот ключ Вите, чтоб открывал…
За дверью послышался легкий, настороженный шум…
- Кто стукается? Ково надо?..
- Папа! Да это же я, Мария! Мы с Витей с войны приехали, вот, домой!..
- Марея?! Дак што же ты отпереть-то дверь не можешь, чё ли?.. Вертите теперь не к Куркову, а к Комелину!.. Осенью варнаки какие-то испортили замок. Пришлось исправлять да наоборот вот и вставили.
Наконец, дверь с легким скрипом открылась. Перед нами папа, в нижнем белье, в телогрейке, накинутой наспех на плечи…"
Таким запомнилось возвращение в родной дом с войны Марии Семеновне.
Дом наполнился суетой, все были разбужены. Мария знакомила Виктора с родней. И если она вспоминала те мгновения с радостью, Астафьев на страницах повести "Веселый солдат" в этой домашней кутерьме усмотрел покушение на свою персону.
"- Приехали вот!.. Привезла с собой… Прошу… Вот… Прошу любить, стало быть, своим считать… прошу любить и жаловать, как говорится.
Ох, как много было всякой всячины в этих словах и обидного для меня лишковато: "Привезла, видите ли! Теленка на веревке! Она! Привезла! Ха-ха!"