Под развесистой черемухой, за столиком, вкопанным ножками в землю, пили чай или холодное молоко, или бражку - все шло за милую душу".
По свидетельству Марии Семеновны, они с Виктором Петровичем большую часть года проводили в деревне. Конечно, плохо, что там не было электричества. Иногда работал движок, но переменчивое его напряжение еще хуже утомляло глаза. Работалось там Виктору Петровичу хорошо. С утра, после завтрака, он почти ежедневно, если ничего не мешало, сидел за столом. Мария, сделав дела по дому, усаживалась за машинку, которую устанавливала на кухонном столе, а поскольку почерк у Виктора Петровича далеко не каллиграфический, к тому же и текст правился по нескольку раз, то она сначала читала написанное вслух, и если язык спотыкался, значит, "обчиталась" или не так разобрала правку.
Много из "свеженького" и сам Виктор Петрович читал вслух, с интересом слушали и гостей дома, ведь почти каждый наезжий - литератор, рыбак или охотник… Кстати сказать, в речке Быковке водился хариус. Как вспоминал Астафьев, "…я его ударно ловил и там же, в деревушке, начал ударно писать…".
В гости к Астафьевым часто и запросто заходил Назаровский, поскольку он жил в деревеньке, располагавшейся в двух верстах от Быковки. Когда умудренный жизнью литератор и редактор навещал Виктора Петровича, они подолгу беседовали… "Незаметно, без демонстрации обидного превосходства Борис Никандрович образовывал мой читательский, музыкальный и прочий вкус. Он первый мне сказал, прочитав мои "уральские" рассказы и, естественно, роман, чтоб я не насиловал свой дар, не приспосабливал его к "неродной стороне", пел бы свою родимую Сибирь и сибиряков. Долго живший и работавший в Омске редактором областной газеты, он смог помочь студенту местного сельхозинститута, начинающему прозаику Сергею Залыгину. Затем вот и мне.
Назаровский, да и я тоже, шибко были огорчены, когда пришлось нам расставаться, переезжать с Урала, всю мне душу истерзавшего. Но связь наша не прерывалась до самой смерти Бориса Никандровича. Когда я написал и опубликовал повесть "Пастух и пастушка", Борис Никандрович первым откликнулся большим, отеческим письмом, сказавши в нем, что вот он, слава Богу, и дождался, что я начал реализовывать себя на том уровне, какой мне определил Господь".
Когда несколько позже Виктор Петрович навестил в Перми своего старшего друга и подарил ему музыкальную версию повести "Пастух и пастушка", созданную композитором К. Молчановым, Борис Никандрович подарил ему в ответ пластинку с пятой симфонией Шостаковича, которую тот, по его признанию, "увы, никогда не слышал, потому как это произведение раньше почти не исполнялось, да и поныне исполняется редко".
Кстати сказать, в быковском домишке произошло рождение еще одного литератора… Вот как об этом вспоминала Мария Семеновна:
"Как-то раз один писатель привез и оставил рукопись своих рассказов, даже не вычитанную. Вите это не понравилось, мол, неуважение - ни ко мне, ни к труду своему…
Рано утром Виктор Петрович ушел в лес, на охоту. Я управилась с делами, напечатала накопившиеся страницы, сварила обед… А потом снова села за машинку и написала некое "Школьное сочинение"… На другой день подладила, подчистила, снова перепечатала и убрала".
Так случилось, что Виктор на охоте простыл, а его постоянно подкарауливала пневмония. Тут подручными средствами не обойтись, и Астафьевы срочно возвратились в город.
Как-то, когда он уже выбирался из болезни, Мария Семеновна, налепив ему очередную порцию горчичников, предложила послушать рукопись "Школьное сочинение".
"Он послушал - куда деваться-то - болеет, потом спрашивает: "А кто это написал? Совсем неплохо. Ты, что ли? Надо будет предложить для начала в областную газету…" И немного дней прошло, приходит он домой, кладет мне на стол газету и говорит: "Вот, любуйся! К добру ли, нет ли, но… напечатали!"".
Так состоялся дебют в литературе Марии Семеновны. Позже она переработала текст, и рассказ появился на страницах "Уральского следопыта" под названием "Ночное дежурство". Затем он перерос в повесть "Отец", был издан отдельной книгой в Перми и переиздавался несколько раз.
Потом появились другие произведения Марии Корякиной (она стала печататься под своей девичьей фамилией). Всего на ее счету более двадцати книг.
Заканчивая разговор о Быковке, стоит упомянуть и о том, что Мария Семеновна считает годы в этой уральской деревеньке самыми лучшими и счастливыми: "Много друзей приезжали к нам туда и велись длинные, интересные разговоры. Какие мы тогда были еще молодые и иногда даже до отчаянности веселые. Все это будет долго и светло печалить мою душу. Осталась и живет в сердце надежда, живет любовь, неизменная и неистребимая. А печаль от расставания - так она, печаль, не любит оставлять радость в одиночестве, так было во веки веков, так есть и поныне…"
Однажды Астафьевых пригласили в гости вологодские писатели, которые организовали поездку на теплоходе из Вологды до Великого Устюга. Они увидели Феррапонтово, Кириллов, Прилуки и другие примечательные места Русского Севера.
Во многих пунктах путешествия состоялись встречи с читателями, почти всякий раз угощали их ароматной, великолепной ухой. Когда вернулись в Вологду, писатели и обкомовское начальство предложили Виктору Петровичу переезжать сюда на жительство. Он тогда поблагодарил и отказался, сославшись на слишком сырой климат.
Но вот пришел день, когда Виктор Петрович и дочь Ирина - сын Андрей уже был в армии - завели всерьез разговор о переезде в Вологду. На том семейном совете все и порешили.
Всего Астафьевы прожили на Урале 17 лет, из них шесть лет, с 1962 по 1968 год, - в Перми.
Напомню, что в 1960-е годы в Вологде работали многие замечательные мастера слова: Александр Яшин, Александр Романов, Василий Белов, Николай Рубцов, Сергей Викулов, Виктор Коротаев… В этом северном городе сложилась благоприятная творческая среда, да и к московским издательствам и журналам он оказывался значительно ближе, чем та же Пермь. При наличии таланта эти два обстоятельства открывали прямую дорогу к успеху и признанию, что вполне устраивало Астафьева, который, как подающий большие надежды прозаик, хотел конечно же печататься не только на периферии, но и в столице.
Итак, переезд состоялся. Первая квартира, в которой поселили Астафьевых, была удобная, в хорошем доме и месте, но она была предоставлена им временно - до завершения строительства нового дома. Конечно, жить, не распаковывая баулы, не очень-то удобно и в хорошей квартире. Поэтому Виктор Петрович отправился назад в Быковку - обрести утраченный творческий настрой, а Мария Семеновна осталась на хозяйстве. Вот как она описывает это время:
"Хорошо, что через дом располагалась кулинария. Там можно было взять свежие, пышные шаньги, причем, на любой вкус: со сметаной, с яйцом, с творогом. Поражало и обилие свежей рыбы. Я уж не говорю о чудном снетке - вяленой, замечательной на вкус рыбке, ее в Вологде в ту пору ели походя, вместо семечек. Все это очень выручало, однако дела от этого не делались быстрее и удачливее.
Так что и из Вологды приходилось часто наведываться в небольшую, тихую уральскую деревушку Быковку. Жители быстро и охотно приняли нас, как родню, и каждый наш приезд был для них вроде праздника. Они приходили то поодиночке, то один за другим, то ближе к вечеру, так и компанией, приносили кто что: молоко, яички, мед, картошку, капусту, иногда бутылку, заткнутую по старинке бумажной крученой пробкой, мутноватой самогонки, и получалось у нас застолье - это если мы долго не были, а когда жили в Перми и наши приезды были частыми и неспешными, тоже приходили, пили иногда с нами чай, слушали про городскую жизнь, рассказывали о деревенских новостях. Паруня, наша быковская соседка, съездив в поселок Ляды, где показывали кинофильм "Председатель" и желающих возили посмотреть на свою жизнь со стороны, отмахнулась рукой и сказала, мол, че смотреть про то, че каждый день видим, делаем, переживаем, а по ночам ревматизмом маемся. Лучше бы пол-литру поставили да колбасы за бесплатно, как бы гостимо, вот бы и посидели, и поговорили, может, че и спели… Однажды увидела, что я много наварила овсяного киселя, разлила по тарелкам да чашкам, чтоб остывал, а потом, в обед или в ужин, Виктор Петрович ел, посолив маленько поверху да полив растительным маслом, а я - с молоком, еще лучше бы со сметаной. Она смотрела, смотрела, подумала о чем-то про себя и заключила: "Ну, вы и жрать здоровы!"
В Быковке я забывала обо всем, наступал отдых, благодать, и я чувствовала, как уходит усталость.
Вечером, как и в прежние годы, ходили гулять, и Виктор, радуясь тишине, природе, покою, много раз вспоминал Бориса Никандровича Назаровского, который нашел эту деревушку, эти радостные, милые сердцу места".
Наконец, строительство дома в Вологде по улице Октябрьской было закончено, и они перебрались в свою квартиру, обустроились, и жизнь на новом месте вроде бы стала налаживаться. Но буквально через несколько месяцев нежданно-негаданно возникло еще одно предложение: поселиться в квартире дома, расположенного на улице Ленинградской, где до недавнего времени жил первый секретарь Вологодского обкома.
"Вечером вместе с Василием Ивановичем Беловым, - вспоминает Мария Семеновна, - мы из вежливости пошли посмотреть, что за квартира? Комнаты огромные, коридор широкий, потолки высокие - начальство в плохих квартирах не живет, это известно давно. Но когда я вошла в кухню, как сказала бы моя мама, с поле велику, - тут уж у меня язык не повернулся отказаться: не кухня, а удобный и не обиженный размерами кухонный полигон. Сразу поняла, как удобно будет в этой кухне нашей семье. Так оно и случилось.
Напротив входа в кухню - узкий простенок и по сторонам два окна, слева, возле двери, двойная мойка из нержавейки, и в углу, у стола, он же шкаф - для приготовления пищи, для посуды, - а рядом с ним, к окну ближе, расположена плита. Другая половина кухни свободна, и мы определили туда журнальный столик и по сторонам два негромоздких кресла. В простенок уперся торцом большой семейный стол.
Так что вот далеко не сразу мы нашли свой вологодский угол, пришлось трижды переезжать в течение полутора лет. Зато у Виктора Петровича был теперь действительно удобный кабинет.
Ирине досталась боковая, квадратная комната с балконом во двор. Гостиная с лепниной на потолке вокруг люстры и с бордюром по потолку вдоль стен - должна быть гостиной. Оставалась еще одна большая комната, в которой поставили две кровати, в углу - небольшой письменный стол и тумбочку для пишущей машинки, а вдоль стены стеллажи для книг.
Однажды я, как говорится, бегу впереди себя с сумками, света в окнах его кабинета нет, лишь тихо льется, звучит прекрасная музыка. Я скинула обувь, пальто, поставила сумки и спешу к нему в кабинет, спрашиваю встревоженно: "Витенька! Тебе плохо?" - "Нет. Лежу вот, прекрасную музыку слушаю - лютни с органом, а до этого рассматривал названия книг - какое унылое однообразие. Два-три оригинальных, а остальные - примитивные, вторичные… Мало братья-писатели, особенно молодые, думают над названием книги…" Ну вот, значит, Виктор Петрович с чувством, с толком, с расстановкой расставляет книги, то что-то напевает, то наговаривает сам себе".
Перед самым переездом из Перми в Вологду Виктор Астафьев завершил работу над рукописью рассказов, которую приняло к изданию ведущее в ту пору издательство "Советский писатель". Сборник получил название "Синие сумерки" - по одноименному рассказу. Замысел его возник в Быковке.
Как-то зимним днем после обеда Виктор взял удочки и пошел на рыбалку - хариусов подергать. А Мария Семеновна, сохранившая в памяти этот эпизод, отправилась на лыжную прогулку.
Вернулись они домой, напились чаю и не стали зажигать лампы, наблюдая за надвигающимися сумерками. В тот день им удалось поймать тот момент, когда происходит слияние дня с вечером, перетекание одного светового состояния в другое. За окном самые синие сумерки, в окно скребется яблоневая сухая ветвь…
И вдруг Виктор Петрович без перерывов и сбоев рассказал - от начала до конца - историю, навеянную возникшими чувствами. Это был рассказ о беспредельности человеческой подлости и противостоящей ему доброте, причем борьба между ними не всегда заканчивается в пользу последней; о том, что творимое человеком зло ложится виной на всех нас, ибо мы представляем тех, кто является его носителями.
Тогда обстоятельства не дали ему вовремя сесть за стол и записать пережитое. Спустя некоторое время рассказ он все-таки написал, но писал его долго, мучительно, и текст, по оценке жены, многое утратил от первоначальности - ушло время.
В 1967 году В. П. Астафьев подготовил к изданию рукопись рассказов для издательства "Советский писатель". И хотя первая его столичная книга - "Звездопад" - вышла в "Молодой гвардии" еще в 1962 году, будущее издание представлялось более важным - в творческой среде "Советский писатель" почитался особо, любая изданная в нем книга воспринималась как визитка, открывавшая доступ в круг профессиональных литераторов.
Когда рукопись книги "Синие сумерки" была принята в производство, Виктор Петрович познакомился с издательским художником Евгением Федоровичем Капустиным. Они буквально с первого взгляда приглянулись друг другу, и возникшая между ними, двумя бывшими фронтовиками, крепкая дружба сохранялась все последующие годы.
Е. Ф. Капустин рассказал мне, как велась работа над изданием "Синих сумерек". Беседа состоялась в квартире Евгения Федоровича и его жены - Юлии Федоровны Смирновой. Она - художник-график, также оформляла многие книги, были среди них и астафьевские произведения.
Томики Астафьева, многие - с дарственными надписями, на отдельной полке. С интересом рассматриваю "Синие сумерки" - первого издания книги в моей библиотеке нет. Автограф на титульном листе: "Жене и Юле Капустиным, милым добрым людям на долгую и сердечную дружбу, с благодарностью. В. Астафьев, г. Москва, ноябрь 68 г.". Мелькают названия знакомых рассказов, большинство из которых давно стали классикой: "Восьмой побег", "На далекой северной вершине", "Ясным ли днем", "Индия", "Старая лошадь", "Сашка Лебедев", "Монах в новых штанах", "Далекая и близкая сказка", "Бабушкин праздник", "Горсть спелых вишен"…
- Вы познакомились в 1968 году? - уточняю я у Евгения Федоровича.
Говорит он тяжело, дышит трудно: одолевают возрастные недуги.
- Нет, годом раньше. Ты посмотри выходные данные. 15 января 1968 года книга сдана в набор, а 24 июня 1968 года - подписана в печать. Вышла в свет осенью того же года. Книжка в ту пору, как правило, не менее года делалась.
- Но ведь вряд ли Виктор Петрович из-за оформления книги приезжал в Москву?
- Конечно, приезжал! Книга ведь в столице должна выйти! "Синие сумерки" - и для меня большая работа. Делал обложку, полосные иллюстрации. Тебя, должно быть, интересуют подробности?
- Естественно!
- Зашел как-то ко мне Витя Петелин, наш редактор, и говорит: "На-ка, почитай. Настоящая рукопись". Прочитал и в восторг пришел. Буду оформлять! Читал с удовольствием и картинки делал с удовольствием. Один из рассказов - "Восьмой побег" с некоей политической подкладкой… Помнишь его? Герой бегал, бегал… Спрятался в кустах. А ему и ветки решеткой видятся. Податься некуда. Мастерски написано.
- А долго вы работали над оформлением рукописи?
- Хотя содержание захватывало и увлекало, заставляло работать без продыха, - ушло полных два месяца. Важно было и самому не оплошать. Познакомились с Астафьевым, когда он приезжал в Москву посмотреть, как идет процесс оформления и редактирования…
- Помнишь, где прежде стоял опекушинский Пушкин? - неожиданно спрашивает меня Евгений Федорович.
- На бульваре…
- Вот-вот. И притом Пушкин тоже смотрел на Тверскую. То есть стоял спиной к бульвару. А на той стороне бульвара, где Литинститут, но значительно ближе к углу Тверской, было кафе - самая близкая и доступная забегаловка к нашему издательству.
- Оно тогда было на Тверской?
- Рядом. За нынешним магазином "Армения", с бульвара надо войти во двор, там стоит доходный дом. Вот в нем, на десятом этаже и находился в ту пору "Советский писатель".
- Я знаю его, он ведь в булгаковский маршрут по Москве вписан. Дом с куполом, с последнего этажа - отличная панорама на город.
- Да, дом памятный. В его куполе в годы войны зенитный расчет располагался…
- Ну, и как вы себя в рюмочной с Астафьевым вели? Интеллигентно?
- Да, конечно. У Виктора всегда мат был настолько органичным, что вроде и не мат, в разговоре не чувствовалось. Если из его речи выкинуть ненормативную лексику, то астафьевской песни не будет. Рассказчик он великолепный, сам знаешь. И всегда с юморком, всегда с острым, а то и соленым словцом…
- Так вы в рюмочной этой гуляли еще до выхода книги?
- Не гуляли - знакомились. С этих посиделок дружба началась. Потом я приезжал к нему в Вологду, в том числе и на Новый год.
- Расскажите об этом.
- Собрались у Астафьевых. Были Вася Белов, Николай Рубцов, другие ребята - полный дом гостей. Помню, как дружки мои поддевали местного партийца. Был там человек, который опекал писателей, причем в самом полезном смысле. Продукты им доставал, всякие путевки и прочее. Но парни горячие, выпили и понеслось: "Ты зачем сюда пришел, стучать?"
Видно, человек безобидный и влюбленный в подопечных своих. Но те закусили удила, все цепляют и цепляют мужика. Думал, драка будет. И Коля вдруг подключился: "Уходи лучше отсюда"…
Слушал я, слушал пьяную хреновину - надоело. Обкомовцу говорю: "Зачем их прощаешь? Дай по шее одному, другому, третьему…" Он в ответ: "Что вы?! Они завтра проспятся, будут милейшие люди…"
Кстати, Коля Рубцов у них дневал и ночевал. Всегда голодный приходил, так Марья его подкармливала.
- Ну а дальше как знакомство развивалось?
- Виделись время от времени, вели переписку. К лету 1970 года Виктор обзавелся уже домиком в вологодской деревне Сибла, и я отправился к нему на своей машине, чтобы посмотреть, как он обустроился на новом месте. Потом побывал еще несколько раз. Однажды, летом 1975 года, при нашей очередной встрече в его доме в Сибле сидим, чаевничаем. Он вдруг как бы между прочим говорит: "Я скучал по тебе. Подарок дорогому другу готовил…" И примолкает, вроде на что другое отвлекается. Так несколько раз. Наконец говорю: "Где подарок? Хватит зубы заговаривать!" Он поднимается из-за стола, идет к печке, что-то берет. Кладет передо мной ключ. Я удивлен: что такое? "Пойдем смотреть подарок", - говорит Виктор.
Оказывается, через дорогу от себя он купил мне деревенский дом. За 150 рублей! Хозяйку звали Евстолья. У меня ее портрет есть.
Осмотрели дом. Стены вроде крепкие, а все остальное - рухлядь. Две комнаты обозначены только, пол - провальный, крыша - худая. Но по деньгам и товар. Решили обмыть покупку.
Я побежал в магазин. Как сейчас помню: на полках пустота, хоть шаром покати, но водка - "Посольская". Пока я бегал, к Виктору заглянул местный начальник - председатель сельсовета. Услышав о приобретении, говорит: "Какое тут застолье. На совещании в Вологде запретили деревенские дома продавать. Но сама бумага пока еще до нас не дошла. Надо вам успеть! Поезжайте в сельсовет и срочно оформляйте куплю-продажу. А потом уже спрыснем дельце". Так и сделали. Успели!
- Так вы стали домовладельцем.