"Я знаю, что мне недолго осталось жить. Я странное создание, я не могу дальше так жить... Увезите меня. Увезите, куда вам будет угодно. Я не доставлю вам беспокойства. Целый день я сплю, вечером вы позволите мне пойти в театр, а ночью делайте со мною что хотите".
Под благовидным предлогом Лист ответил ей отказом. Позже, узнав о смерти Мари, он раскаивался, что не сделал попытки спасти ее, и признавался: это была первая женщина, которую он любил...
* * *
Между тем виконт де Перрего предпринимал все новые и новые попытки выбить хоть искру сердечности из сердца Мари. Он прощал ей все новых и новых любовников, мимолетных, более или менее постоянных, боясь неосторожным упреком разрушить их и без того хрупкие отношения. Наконец виконт решился на поступок, который мог быть продиктован поистине глубоким чувством. Отпрыск одной из древнейших фамилий Франции предложил публичной женщине выйти за него замуж.
Мы не знаем, как встретила Мари предложение руки и сердца, - единственного, что не приходило в голову никому из влюбленных в нее мужчин. Возможно, она не поверила своим ушам. Или рассмеялась. Или попробовала отговорить виконта от отчаянного шага.
Несомненно одно - в ней всегда таилась робкая, отгоняемая собственным рассудком мечта стать чьей-то женой и этим смыть позорное клеймо куртизанки.
Сочувствовавшие Мари люди вспоминали, как менялось ее гордое лицо признанной триумфаторши, когда из театральной ложи ей приходилось встречаться взглядом с замужними - порядочными! - женщинами, спокойно сидевшими рядом со своими мужьями. Тогда выражение смущения и чего-то жалкого появлялось в ее чертах, и она спешила отвести глаза.
Рассказывали, что однажды каким-то странным образом известная всему Парижу куртизанка попала на бал, где собралось "настоящее общество". Она, в роскошном платье, с головы до ног усыпанная бриллиантами, шла под руку с человеком, который привел ее сюда, и чувствовала, что он мысленно проклинает себя за дикую выходку. Руке Мари, лежавшей на обшлаге мундира, передавались его напряжение и скованность. Она ловила на себе недоумевающие взгляды.
К счастью, эту пытку прекратила случайная встреча с давним знакомым, который имел благородство приветливо улыбнуться Мари и поздороваться с ней. С нескрываемым облегчением она оставила того, с кем пришла на этот бал.
Звуки штраусовского вальса, закружившие ее, помогли Мари прийти в себя. Восхитительная танцовщица, она вальсировала в самом центре зала со своим знакомым. Ее длинные локоны разлетались, касаясь соседних пар. И лишь теперь, ощущая восторжествовавшую власть своей красоты, Мари была уверена, что не лишится чувств от стыда и унижения.
...Она приняла предложение виконта.
Не желая стать объектом сенсации и сплетен, Мари и де Перрего уехали в Лондон. Здесь 21 февраля 1846 года они сочетались гражданским браком.
Однако смелость виконта имела пределы. Представляя, какой скандал вызовет его женитьба на падшей женщине среди аристократической родни, де Перрего не решился на венчание. Таким образом, брак оказался заключенным не по правилам, а следовательно, не мог быть утвержден французским генеральным консулом в Англии, как того требовал закон.
Вероятно, это подействовало очень угнетающе на Мари, здоровье которой продолжало ухудшаться. Она не могла не знать всех признаков скоротечной чахотки и не сознавать, что приговорена. Свадьба, казавшаяся теперь смехотворной, и замужество, не имевшее никакой силы во Франции, доканывали ее.
Вернувшись, виконт и виконтесса де Перрего по взаимному согласию предоставили друг другу полную свободу. Единственное, что напоминало Мари о лондонском вояже, - это фамильный герб, который появился на дверцах ее кареты и на столовом сервизе.
...Мари оставалось жить совсем немного. Ее мучили кашель, бессонница. Она ослабла так, что целыми днями лежала в постели, собирая силы, чтобы подняться вечером хоть на пару часов.
Мари изо всех сил цеплялась за жизнь. Она поехала лечиться в Висбаден. Поначалу здесь ей стало немного легче, и ее снова стали видеть в казино, на балах. Но призрак приближающейся смерти снова возникал перед несчастной. Мари, как бы ища менее мучительного конца, пускала лошадь галопом на самых опасных тропинках, словно желая сорваться в пропасть. Но ей суждено было иное.
Вернувшись в Париж, "дама с камелиями" в последний раз появилась в театре. "Она выглядела так, словно вышла из могилы, чтобы поквитаться со всеми блестящими молодыми дураками... покинувшими ее".
Спасительное, как ему казалось, удаление от Мари, сыграло с Дюма злую шутку: он все больше думал о ней, мучился тоской и недобрыми предчувствиями. Оказалось, он любил ее больше, чем предполагал сам. Письмо, посланное ей, было продиктовано желанием снять с души камень.
"Через неделю после того, как вы получите это письмо, я буду в Алжире. Если я найду на почте хотя бы записочку от вас, из которой узнаю, что вы простили мне то, что я совершил почти год назад, я возвращусь во Францию менее грустным, если вы отпустите мне грехи, и - совершенно счастливым, если найду вас в добром здравии.
Ваш друг А.Д.".
Ответа Александр не получил.
* * *
Судьба не пощадила Мари даже напоследок. Она лишний раз убедила умирающую в том, как призрачна была власть ее красоты над людьми. Игрушка сломалась - и ее выбросили в угол, желая найти что-нибудь новенькое, работающее безотказно. В заполненной недавно гостями квартире на бульваре Мадлен было пусто. Тяжелые шторы не подымались. И даже попугай, наученный хозяйкой печальной песенке, понуро молчал, напуганный сумраком.
Мари, в отчаянии от пустоты и безмолвия, окружавших ее, написала письмо де Перрего. Она просила простить ее за принесенные страдания и не дать ей умереть одной: "Молю вас на коленях...", "скорее - прощение".
Спальня Мари напоминала уже не алтарь любви, а часовню. Здесь появились две золоченые фигуры Богоматери.
Мари знала, что умрет на этой кровати. Она уже давно не выходила из дома, и сил хватало лишь на то, чтобы по вечерам добираться до высокого окна и смотреть, как мимо проходит оживленная толпа мужчин и женщин, уверенных, что и завтра, и послезавтра для них будет сиять солнце.
Печальной подробностью ее смерти были веселые звуки карнавала, под них она и отошла в небытие. В это время, за несколько дней до Масленицы, Париж пел и танцевал.
Де Перрего все же пришел к своей несчастной подруге и этим скрасил ее последние земные мгновенья. Мари поняла, что он простил ее и что никогда не переставал любить. Она была благодарна ему за это и попрощалась с ним.
"Три дня, чувствуя, что летит вниз, в пропасть, ожидающую нас всех, она ни на минуту не выпускала руки своей служанки, будто та могла удержать ее. И только когда ангел смерти пришел за ней, она отпустила ее руку. В последнем порыве молодости, испытывая ужас при мысли о небытии, она поднялась на ноги, словно хотела убежать, затем три раза простонала и затихла навсегда".
Так описал смерть Мари Дюплесси поэт Теофиль Готье. "Даме с камелиями" было двадцать три года...
Ирвинг Уоллес писал:
"Она лежала в гробу, усыпанная камелиями. Среди тех, кто провожал ее в последний путь на кладбище Монмартра, был старый русский граф, с двух сторон поддерживаемый слугой и сестрой Мари Дельфиной Паке".
* * *
Когда Александр Дюма вернулся в Париж, Мари уже похоронили. Стараясь унять тоску, он бродил по тем самым улицам, по которым в дни былого счастья он проезжал с Мари в ее знаменитом экипаже. И вдруг он заметил: по всему городу были развешаны оповещения о том, что 12 марта 1847 года по такому-то адресу состоится аукцион по распродаже вещей.
Дюма слишком хорошо знал этот адрес. С бьющимся сердцем пришел он в знакомый дом на бульваре Мадлен и ходил по комнатам, где ничего не изменилось с той минуты, когда хозяйка навсегда покинула их.
Те самые люди, у которых хватило беспечности не навестить умирающую, с редким единодушием явились на аукцион. Здесь вообще было много любопытствующего народа. Пришли все столичные знаменитости, пришли даже те, кто никогда не допустил бы для себя личного знакомства с падшей женщиной.
Один из тех, кто поклонялся "даме с камелиями", оставил заметки "о возбужденной толпе, вторгнувшейся в пристанище сладострастного порока и бесконечной печали. Каждая вещь, принадлежавшая Мари, обрела статус сокровища. "Я слышал, -- писал он, - как самые знатные дамы и самые искусные кокотки удивлялись изощренности и изысканности всех ее туалетных принадлежностей. Ее гребень был продан за сумасшедшую цену; ее головная щетка была продана чуть ли не на вес золота. Продавались даже ее поношенные перчатки, настолько была хороша ее рука. Продавались ее поношенные ботинки, и порядочные женщины спорили между собой, кому носить этот башмачок Золушки. Все было продано, даже ее старая шаль, которой было три года; даже ее пестрый попугай... продали ее портреты, продали ее любовные записочки, продали ее лошадей - все было продано, и ее родственники, которые отворачивались от нее, когда она проезжала в своей карете с гербами, на прекрасных английских скакунах, с торжеством завладели всем золотом, которое очистилось от этой продажи".
За все было выручено около девяноста тысяч франков. Часть этой суммы пошла кредиторам. Остальное вручили единственной наследнице Мари Дюплесси - ее сестре Дельфине, приехавшей ради такого случая из деревни.
Говорили, что на эти деньги она купила имение в Нормандии. Быть может, именно то, которое некогда пленило своей тихой прелестью маленькую Альфонсину и название которого она сделала своей фамилией.
* * *
На аукционе молодой Дюма купил книгу "Манон Леско", принадлежавшую его любовнице. Но самое ценное, что оставила ему Мари, хранилось в его душе.
Это был мучительный дар. С безнадежным отчаянием, запоздало и отчетливо Александр только теперь ощутил свою потерю. Его боль вылилась в прекрасном стихотворении, но оно не облегчило душу.
Расстался с вами я, а почему - не знаю,
Ничтожным повод был: казалось мне, любовь
К другому скрыли вы... О суета земная!
Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь?
Потом я вам писал о скором возвращенье,
О том, что к вам приду и буду умолять,
Чтоб даровали вы мне милость и прощенье.
Я так надеялся увидеть вас опять!
И вот примчался к вам. Что вижу я, о Боже!
Закрытое окно и запертую дверь.
Сказали люди мне: в могиле черви гложут
Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь.
Александр чувствовал, что ему надо выговориться и тем самым облегчить душу, снять с нее давящий груз тоски и скорби. Дружескому уху Дюма предпочел бумагу. Он поверял ей историю своей любви.
Разумеется, законы жанра и собственная фантазия романиста диктовали то, чего не случилось в реальности. Как многие из нас идеализируют прошлое, утерянное навсегда, так и Дюма идеализировал свои отношения с той, которая в романе звалась Маргаритой Готье. Он сочинил новые сюжетные линии и персонажи. Для чего? Александру хотелось как можно лучше показать то, что угадывалось в чистой и благородной натуре Мари. Жажду встретить человека, который полюбил бы ее от всего сердца. Способность к самопожертвованию, незащищенность и обреченность женщины, которой отказано в семейном очаге и в честном имени.
Дюма пишет: "Бедные создания! Если нельзя их любить, то можно пожалеть... Гюго написал Марион Делорм, Мюссе - Бернеретту, Александр Дюма - Фернанду, мыслители и поэты всех времен приносили куртизанкам дары своего сострадания, а иногда какой-нибудь великий человек реабилитировал их своей любовью и даже своим именем... Я так настаиваю на этом потому, что среди тех, кто будет меня читать, многие, может быть, уже готовы бросить мою книгу, так как боятся найти в ней апологию порока и проституции... Пусть те, кто так думают, осознают свою ошибку...
Небо больше радуется одному раскаявшемуся грешнику, чем ста проповедникам, которые никогда не грешили".
Дюма проходит под именем Армана Дюваля все круги ада... Тот, не видевший свою подругу мертвой, хочет раскопать могилу Маргариты Готье, взглянуть в ее прекрасное лицо в последний раз. Свое намерение он осуществляет. О, ужас! "Большой белый саван покрывал труп, обрисовывая его линии. Саван был почти совершенно изъеден в одном конце и обнажал ногу покойницы...
Тогда один из могильщиков, протянув руку, начал развертывать саван и, взяв его за конец, внезапно открыл лицо Маргариты.
Было ужасно смотреть, но ужасно и рассказывать. Вместо глаз были две впадины, губы провалились, и белые зубы тесно сжались. Длинные сухие черные волосы прилипли к вискам и немного прикрывали зеленые впадины щек, а между тем я узнавал в этом лице белое, розовое, веселое лицо, которое я так часто видел".
Не выдержав этого зрелища, Арман впадает в беспамятство. Но именно оно спасает его от сумасшествия...
Несомненно, мысль увидеть мертвую Мари владела и самим Дюма. По счастью, он уберегся от выполнения этого страшного замысла. Но на могилу возлюбленной он пришел, словно прося у нее, умолкнувшей навсегда, сочувствия и помощи...
Роман "Дама с камелиями", написанный за четыре недели, вышел в свет в 1848 году. Понятно, что сама история и та искренность, с которой она была рассказана, не могли не тронуть сердца. И те женщины, чья судьба напоминала судьбу Маргариты Готье, и вполне благопристойные были растроганы этими исповедальными страницами. Возлюбленный Мари Дюплесси отважно и блистательно выступил адвокатом "падших". Это был гимн во славу истинной любви - всепрощающей, бескорыстной и самоотверженной.
Современник Дюма писал: "До появления "Дамы с камелиями" девицы легкого поведения были отверженными, париями... Ни одно произведение не оказало такого влияния на людей, заставляя одних искупать свои грехи, других - прощать..." Интерес к "Даме с камелиями", те чувства и эмоции, которые он вызвал, заставили Дюма перенести роман на сцену. Он переделал его в пьесу.
...Началась полоса невезений. Дюма-отец отказался помочь сыну поставить "Даму с камелиями" в театре, где имел большой вес. Александр упорно искал сценическое пристанище своему роману. Наконец, когда все было слажено, буквально накануне премьеры театр, принявший пьесу, прогорел. То же самое случилось и во второй раз.
Позже Дюма вспоминал, как пошел на кладбище, чтобы рассказать Мари о своих горестях. Сидя возле ее могилы, он, под влиянием нахлынувших воспоминаний, измученный душевным одиночеством и безденежьем - роман, несмотря на свой успех, не принес ему ничего, - горько плакал. Его двадцатишестилетняя жизнь казалась скопищем неудач и утрат.
В следующем 1852 году он плакал уже слезами радости после триумфальной премьеры "Дамы с камелиями" в том самом театре "Варьете", где они так часто бывали вместе с Мари.
...Зал неистовствовал, рукоплескал, и зрители не стеснялись слез. Так Париж и "Дорогой Аде" отмечали пятую годовщину со дня смерти "дамы с камелиями". Две даты - премьеры спектакля и последнего земного дня Мари Дюплесси - почти совпали.
В зале сидел Джузеппе Верди. Он был потрясен. Решение написать оперу на этот сюжет созрело сразу. Мир ожидала скорая встреча с блистательной "Травиатой"...
* * *
В феврале 1997 года на парижском кладбище Монмартр я нашла могилу "дамы с камелиями". Мне почему-то казалось, что она будет заброшенной и сиротливой. Если официальные власти берут на себя заботу об уходе за последним пристанищем великих людей, то кому какое дело до таких "частностей", как некая Альфонсина Плесси?
...В тот день стояла та самая погода, к которой так непривычны парижане. Сверху сыпала мелкая мокрая пыль, на улицах сквозило, как на заброшенном чердаке с выбитым окном. Прохожие шли, уткнув носы в шарфы, и, ясное дело, торопились поскорее укрыться под теплой крышей.
Я смотрела на небольшой памятник из белого мрамора.
Здесь покоится Альфонсина Плесси. Родилась 15 января 1824 года. Скончалась 3 февраля 1847 года.
...Париж, когда его навещаешь нечасто и ненадолго, отнимает чувство времени. Да, на дворе стоит февраль. Я начала вспоминать, какое нынче число. Пятое! Стало быть, я оказалась на могиле Альфонсины ровно через сто пятьдесят лет после ее кончины и точно день в день ее похорон.
Андре Моруа в книге "Три Дюма" пишет: "5 февраля 1847 года толпа любопытных следовала за погребальным катафалком, украшенным белыми венками. За дрогами, обнажив головы, шли лишь двое из прежних друзей Мари Дюплесси: Эдуард Перрего и Эдуард Делессер". Видимо, основываясь на воспоминаниях, Моруа замечает, что в день похорон "низко нависшее небо было темным и мрачным". К полудню пошел дождь.
Все совпадало. И даже погода.
Памятник Александру Дюма, человеку, обессмертившему Альфонсину, которая ответила ему тем же, находится неподалеку. Говорили, что, когда знаменитого автора хоронили в 1895 году, участники траурной церемонии предлагали отнести белые цветы с его гроба на могилу "дамы с камелиями".
Дюма похоронили, согласно его завещанию, в длинной рубахе, в которой он обычно сидел за столом, и с голыми ногами: он гордился их изяществом.
Его вторая жена, Надежда Нарышкина, поставила, а вернее, положила странный памятник: мраморный Дюма лежит под навесом в том же самом виде, как и лежал в гробу: в длинной рубахе и с голыми ногами. Монумент внушителен, но производит почему-то гнетущее впечатление.
Могила Альфонсины скромна, мрамор бел, и, вопреки моим предположениям, ее навещают. У подножия памятника стоял горшочек с искусственными камелиями и лежала живая роза. Она еще не успела завянуть: видимо, сюда приходил кто-то незадолго до меня. Я нашла здесь письмо, промокшие под дождем страницы прилипли к подножью надгробья. В правом верхнем углу был напечатан адрес. Штат Массачусетс. Город. Номер дома. Фамилия. Стояла дата: 14 октября 1996 года. Местами буквы расплылись, бумага расползлась от влаги. Письмо было написано не случайно. Оно начиналось так: "Дорогая дама с камелиями!" Дальше я не стала читать. Ведь это письмо было адресовано Альфонсине.
ЗАГАДОЧНАЯ ФОРМУЛА ЛЮБВИ
Вот видишь, мой друг, - не напрасно
Предчувствиям верила я:
Недаром так грустно, так страстно
Душа тосковала моя!..
Прощай!.. Роковая разлука
Настала... О сердце мое!..
Поплатимся долгою мукой
За краткое счастье свое!..
Е.Ростопчина
"Мозг покойной оказался в высшей степени развитым, что и можно было предвидеть". Из шведской газеты за февраль 1891 года...
* * *
- А ну-ка, скажите, как вас зовут, моя умница? - спрашивал дьячок маленькую девочку, которую нянька, возвращаясь из церкви, вела за руку.
Кроха молчала.
- Стыдно, барышня, не знать своего имени! - посмеивался дьячок.
- Скажи, деточка, - наставляла нянька, - меня, мол, зовут Сонечка, а мой папаша генерал Крюковский!
Дьячок, провожая их до дома, указал девочке на ворота:
- Видите, маленькая барышня, на воротах висит крюк. Когда вы забудете, как зовут вашего папеньку, вы только подумайте: "Висит крюк на воротах Крюковского", - сейчас и вспомните.