Борису Годунову нравилось показывать иностранцам свое влияние на царя. В мире дипломатических тайн ему было комфортно, и, благодаря своим неформальным действиям, он многого мог добиваться. Однако, как показывает история русско-английских отношений 1580–1590-х годов, Годунов не был всесилен. Ему приходилось учитывать существование в Думе влиятельной партии противников англичан. Английская королева Елизавета I лично обращалась к Борису Годунову в письме 6 июня 1588 года, именуя его: "Благороднейший князь, наш добрейший и любящий кузен" ("Right noble prince, our very good and loving cousin"). Как известно, у Годунова не было княжеского титула, но такое преувеличение он должен был воспринять с пониманием. Согласно дипломатическому протоколу, Елизавета называла царя Федора своим кровным братом, а его шурина - соответственно, кузеном. Королева Елизавета просила царя Федора о личном участии Бориса Годунова в обсуждении дел английских купцов, вспоминая его прежнее снисхождение к их просьбам: "А ныне сердечно у нашего дражайшего брата прошаем, чтоб ваш честнейший шурин, наш прелюбительный племянник Борис Федорович промыслил о всех статьях, что в сей нашей грамоте написано и иные ваши советники с ним же". О "благосклонном посредничестве и старании" заново обсудить с царем Федором Ивановичем присланные жалобы на английских купцов Елизавета I просила и самого Годунова в письме 15 января 1589 года. Речь шла о том, чтобы "устранить происки некоторых лиц" (имелся в виду глава Посольского приказа дьяк Андрей Щелкалов), "которым не нравятся любовь и дружба, являемые и установленные между нами и достойным царем; им, по-видимому, завидно, что нашим гостям оказывается более милости, чем прочим иноземцам". В своем ответе в июле 1589 года Борис Годунов благодарил королеву Елизавету I за то, что она именовала его "кровным и любительным приятелем". Однако он виртуозно обошел внутренние противоречия в посольском ведомстве и защищал позицию московских дипломатов, твердо решивших больше никому не предоставлять одностороннего преимущества в торговле: "…а у вас, у великих государей, того не ведетца, что торговым людем иным ездити, а иным не ездить, и равенства торговым людем в торговле не давать".
Годунов обещал защиту и поддержку английским купцам на будущее. Но он не мог обойти вниманием еще один неприятный момент, связанный с посольством Джильса Флетчера (названного в русском переводе "Елизаром"). Годунов объяснил, что не "посмел" принять королевские подарки (хотя и благодарит за них), потому что царь Федор Иванович от них тоже отказался: "…и яз твоего жалованья поминков не взял, потому что посол твой привез от тебя от государыни ко государю нашему… поминки золотые, и в полы золотой, и в четверть золотого и в денгу золотого, и такие поминки меж вас, великих государей, преж сего не бывали". Обычно предъявление и рассматривание посольских даров было существенной частью церемониала приема иностранных послов. Для оценки даров специально призывались свои гости и купцы. Считалось, что чем пышнее и богаче подарки, тем больше уважения выказывалось царю. В разные времена из Англии привозили в дарах золотые кубки, кувшины, посуду. Особенно ценилось современное оружие - пистолеты и мушкеты. Елизавета, которую часто упрекали в скупости, говорила потом, что была занята войной с Испанией и думала, что такой "прелестной" и украшенной вещицы будет достаточно. Однако в Москве всерьез обиделись на королеву, а она, в свою очередь, сменила свой тон в переписке с царем Федором Ивановичем и Борисом Годуновым на более официальный и даже отчасти вызывающий. Королева приводила в пример… Ивана Грозного, который умел, по ее словам, понимать и ценить помощь, оказываемую англичанами Московскому государству.
Борис Годунов смог удовлетворить претензии англичан на увеличение привилегий только после того, как во второй половине 1590-х годов его влияние на политику стало неограниченным. 20 марта 1596 года королева Елизавета I благодарила за "новую жаловалную грамоту" английским "торговым людям" за "великою красною печатью", выданную "по печалованию" Бориса Годунова. Она любезно говорила о том, что царь Федор Иванович должен быть "блажен", ибо "Бог ему подаровал такова думца". До конца царствования Федора Ивановича между Лондоном и Москвой еще возникали недоразумения по поводу предполагаемой "подмоги Турскому против цесаря и против иных крестьянских государей". Однако Елизавета объяснила это в новом письме Борису Годунову 18 января 1597 года происками дипломатов из Ватикана, помогавших испанцам: "…а затеяли тот ложной нанос по не дружбе, которую не дружбу папа и его советники из давного времени держат на нас, норовячи Шпанскому королю; а король Шпанской нам ведомой недруг". Напротив, Елизавета I говорила о своей миротворческой миссии между турецким султаном, императором и королем Речи Посполитой.
Борису Годунову, единственному из бояр, было разрешено устраивать приемы послов у себя дома на кремлевском дворе. Превращая свой двор в Посольскую палату, Годунов разработал почти такой же этикет встречи послов, как и при "больших" царских приемах. Он заботился о том, чтобы гости его дома чувствовали ббльшую доверительность через участие в их делах самого правителя царства. И московские правила были приняты при иностранных дворах. Послы использовали такую возможность для обсуждения с Годуновым самых сокровенных вопросов. Например, дважды, в 1589 и 1593 годах, Борис Годунов принимал у себя в кремлевском дворе имперского посла Николая Варкоча, обсуждал с ним перспективы создания антиосманской лиги во главе со Священной Римской империей. Суть таких встреч состояла в неформальном обсуждении возникавших вопросов, когда присутствовали только Борис Годунов, посол и переводчики. Если на официальном приеме у царя в Кремле посол говорил обо всем в соответствии со сделанными ему распоряжениями, понимая, что все будет записано и переведено, то в доме у Бориса Годунова можно было определеннее сформулировать свои цели. Так, в 1593 году Николай Варкоч обсуждал мир "со Свейским", войну с крымскими татарами, низовских казаков, изъявлявших желание воевать в Угорской земле, дела отдельных купцов и гостей. Иногда Борис Годунов отказывал в личном приеме, ссылаясь на то, что "зашли его многие великие дела царского величества". Посол Николай Варкоч, удостоившийся такого приема, сильно благодарил за это Бориса Федоровича и обещал "с похвалою" рассказать обо всем императору Рудольфу II. Царь Федор Иванович поддерживал такую практику. В своей речи послу он говорил, что судит о посольстве Варкоча как по прочитанной грамоте императора, так и по тому, что он "узнал и очень хорошо выразумел от своего шурина, Бориса Федоровича".
Общий порядок посольских дел все-таки сохранялся. Для переговоров с послом была назначена "ответная комиссия", куда вошли бояре Федор Никитич Романов и князь Иван Васильевич Сицкий. Посол Николай Варкоч заметил особую приязнь, которую царь Федор Иванович испытывал к Романову, "потому что рожден от брата, а великий князь от сестры". Однако очевидно, что главная роль в посольских делах была у Бориса Годунова. Подобно царю, он отослал императору Рудольфу II и эрцгерцогу Максимилиану свои личные подарки. Это было ответом на обращение императора Рудольфа II к "тайному думцу и начальному боярину". Сам Борис Годунов тоже получил впоследствии "любителные поминки" императора, "каковы посылает к братье своей и к курфистом: две чепи золоты, одна с персоною цесарскою, да часы золочены с планиты".
Сергей Федорович Платонов как-то заметил, что, за исключением отношений с императорским домом Габсбургов и с Англией Тюдоров, "нет надобности останавливаться на сношениях Москвы за время Бориса Годунова с прочими государствами Запада: они были случайны и отрывочны". Историк точно определил позицию всей московской дипломатии в этом случае: Москва играла в таких отношениях "пассивную роль". Ей нужны были только "новые союзники против своих врагов" и еще "новые поставщики или покупатели на своих рынках". "Далее и выше этих целей московские дипломаты не смотрели, - писал автор биографической работы о Годунове. - Зато эти близкие цели они умели понимать и достигать с большою прямолинейностью и настойчивостью". Отзыв С. Ф. Платонова о "западном" направлении дипломатии Бориса Годунова полон эпитетами: "бодрость и активность, осторожность и наблюдательность, последовательность и самостоятельность". В итоге историк приходит к справедливому выводу о том, что "руководитель московской политики Борис мог похвастаться тем, что заставил соседей признать возрождение политической силы Москвы после понесенных ею поражений".
Особенную, невиданную ранее активность московская дипломатия проявила на Востоке, где в этот момент серьезно столкнулись интересы персидского шаха Аббаса I и турецкого султана Мурада III. Казалось бы, далекая от московских интересов восточная война своей периферией выходила к границам Московского царства и важному для торговых дел Хвалимскому (Каспийскому) морю. С Персией и шахом Аббасом I у царя Федора Ивановича складывались союзнические отношения, в то время как османы и их данники - крымские татары воспринимались враждебно из-за их постоянных нападений на русские земли. Государства Закавказья оказались в этот момент перед еще более тяжелым выбором: им грозила полная потеря независимости. Ко всему добавлялись вопросы веры, так как обычная война дополнялась мотивами религиозной вражды между мусульманами и христианами. Русское государство, с принятием патриаршества громко заявившее о вселенском характере московского православия, не могло не вмешаться в конфликт.
Кавказское притяжение оказалось слишком сильным для тех русских правителей, кто впервые познакомился с этой землей, благословенной в первые века христианства. Первым дорогу на Кавказ начал торить своими завоеваниями Казани и Астрахани Иван Грозный. Одна из его жен - Мария Темрюковна - происходила из рода кабардинских князей. Традиционные связи с кабардинскими князьями - ставшими в России князьями Черкасскими - продолжились и в начале правления Федора Ивановича. В Москве они сразу занимали самые высокие места, выше многих членов Боярской думы. Иван Грозный построил город на Тереке и разрешил казакам воевать на Кавказе. Однако Терский острог "на устье Сунчи-реки (Сунжи. - В. К.)", несмотря на отговорки, что он поставлен в земле кабардинского князя Темрюка, под турецким давлением пришлось оставить. В 1588 году русские люди вернулись на Терек и построили новый Терский город ("Терки") в устье Терека.
Появление русских на Кавказе стало возможным благодаря тесным контактам с Грузинской землей и приведением к присяге кахетинского царя Александра II. 28 сентября 1587 года он вместе со своими детьми дал обещание в том, чтобы "всей моей Иверской земле" быть "под царскою рукою". С тех пор его владения называли в московском дипломатическом языке одним из "новоприбылых государств". Гребенские казаки (жившие по гребням гор) защищали "Александра царя" и ставили свои "сторбжи" в ущельях Кавказских гор, чтобы обороняться от самого опасного турецкого вассала - Тарковского шамхала ("шевкала") в Дагестане. Когда в 1587 и 1589 годах ездили посланники в Кахетию, то казакам было поручено сначала проводить их с охраною, а потом и встретить на обратном пути. Контроль над дорогой в земли царя Александра II был жизненно необходим для обеспечения торгового пути в Персию, поэтому в Москве были так заинтересованы в существовании передовых укреплений на Кавказе.
Однако попытки правительства Годунова утвердиться в "Шевкальской земле" особенного успеха не имели. Персидские властители манили русских царей возможной уступкой Баку и Дербента. Для обсуждения вопроса о "соединенье" в борьбе против турецкого султана из Москвы в Персию в 1589 году было отправлено посольство Григория Борисовича Васильчикова. Чувствительным поражением окончилась посылка воеводы князя Андрея Ивановича Хворостинина на Тарки в 1594 году. Автор "Нового летописца" писал, что тогда погибло до трех тысяч ратных людей. Все, что удалось в ходе экспедиции, - так это поставить еще один "городок" Койсу. Но московская дипломатия изображала положение дел на своей границе с Кавказом как сплошные победы. В наказе Григорию Микулину, отправленному в Англию в 1600 году, давалась инструкция, как отвечать на вопрос об отношениях московского царя с "Турским Маамет салтаном" (Мухаммедом III) и Кизылбашским (Персидским) шахом Аббасом. В обоих случаях посол должен был вспомнить про "городы блиско Турского городов на Терке, и на Сунше, и на Койсе"; их строительство перекрыло обычную дорогу, по которой крымский царь посылал свое войско на помощь турецкому султану для войны с Персией. Все это делалось во имя дружеских отношений с шахом Аббасом. Посла же турецкого султана - "чеуша" Резвана, приезжавшего в октябре 1593 года жаловаться на убытки "Дербени" (Дербента) от действий русских людей, - царь Федор Иванович отпустил ни с чем. Султану ответили позже, в июле 1594 года: при этом ссылались на то, что "на Терке, на Сунше, в Кабардинской земле и в Шевкальской городы наши велели есмя поставить для того, что горские кабардинские черкасы служат нашему царскому величеству и под нашею царскою рукою живут и по нашей царской воле из наших царских рук на княженье их сажати велим". С избранием на царство Бориса Годунова ничего не изменилось. Как писал С. А. Белокуров, "Москва все также благоволила Кахетинскому царю Александру и старалась теснить Шевкала".