Поездки по монастырям на богомолье занимали все больше времени у Бориса Годунова. Государственные дела шли привычным чередом, в них уже всё было устроено, и Годунову оставалось пожинать плоды той политики, которую он настойчиво направлял и проводил в последние двадцать лет. Главным теперь для него была передача власти сыну, царевичу Федору Борисовичу. Поэтому царевич повсюду сопровождал отца, а подданные понемногу приучались видеть в нем своего будущего государя. Показательна эволюция празднования "шествия на осляти", утвердившегося со времен начала патриаршества в России. На Вербное воскресенье 17 апреля 1603 года царь Борис Федорович вместе с сыном шли крестным ходом в Иерусалимскую церковь. Во главе этой процессии двигалась колесница, на которой было устроено специально украшенное "пальмовое дерево". Между ветвями дерева стояли "пять отроков в белых рубашках и парчовой одежде, которые пели… "Слава в вышних"". В центре большой процессии из духовенства и бояр шли царь Борис Федорович и его сын, "один подле другого", ведя под уздцы патриаршую лошадь: "у царя на голове была царская корона, а в правой руке у каждого из них было по царскому посоху, в левой же по золотой пальмовой ветви". Ганзейские послы описали другую церемонию - "освящения полевых плодов" на третью неделю по Пасхе 21 мая 1603 года. В ней участвовал уже один царевич Федор Борисович. Как и отец, он оказывал особые знаки внимания иностранным дипломатам. Все это было зримым воплощением главного желания Бориса Годунова, пестовавшего будущего царя.
Особую любовь царя Бориса Федоровича к своему сыну приметили английские дипломаты. Они писали, что Борис Годунов постоянно "хотел иметь его у себя перед глазами": "Государем он был настолько же, насколько и отцом: все его речи, намерения, наблюдения, происки, решения и действия, казалось, имели в виду только жизнь его возлюбленного сына, без которого он никогда ничего не обсуждал, ничего не предпринимал и даже не молился". Борис охотно пускался в рассуждения об отцовской любви и власти; среди иноземцев ходил рассказ о том, как он ответил на предложение дать отдых царевичу Федору от многих государственных дел, которыми его не по летам нагружали: "Один сын, все равно, что ни одного сына; нет, я убежден, что и три сына были бы для меня в полсына, но имей я шестеро сыновей, тогда я смело сказал бы, что у меня есть сын. А теперь как я могу хоть на один миг с ним расстаться, когда я не уверен, что в этот миг он не перестанет быть моим?"
Дети царя Бориса Федоровича - царевич Федор и царевна Ксения - должны были и в самом деле радовать своего отца. Правда, о их тогдашней жизни сведений совсем немного; рассказать что-либо, помимо известных фактов участия младшего Годунова, по воле своего отца, в государственных делах, вряд ли получится. Известно, что Борис стремился окружить детей заботой, брал с собой в поездки на богомолье в разные монастыри, где они делали свои вклады, отмечал особым царским столом "царевнины именины" (24 января). О Федоре и Ксении мы больше узнаем из того, что случилось с ними позднее, перенося это знание на восприятие их детских и отроческих лет. Так, одна из самых ярких деталей, связанных с биографией Ксении Годуновой, - составленный ею "Плач", в котором она грустит о своей доле после смерти отца; но текст этот всего лишь приписан ей, хотя запись "песни" дочери Годунова сделана еще при жизни монахини Ольги (с этим именем Ксения-"Оксинья" постриглась в монашество). "Плач" Ксении Годуновой впервые был записан для англичанина Ричарда Джемса на Русском Севере в 1619–1620 годах:
А сплачетца на Москве Царевна,
Борисова дочь Годунова:
Ино Боже, Спас милосердой!
за что наше царьство загибло,
за батюшково ли согрешенье,
за матушкино ли немоленье?
С именем царевича Федора Борисовича обычно связывают создание чертежа Москвы. Всем памятна сцена из исторической драмы А. С. Пушкина, который использовал этот благодарный сюжет:
Царь:
А ты, мой сын, чем занят? Это что?
Феодор:
Чертеж земли московской; наше царство
Из края в край. Вот видишь: тут Москва,
Тут Новгород, тут Астрахань. Вот море,
Вот пермские дремучие леса,
А вот Сибирь.
Царь:
А это что такое
Узором здесь виется?
Феодор:
Это Волга.
Царь:
Как хорошо! Вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты можешь обозреть
Всё царство вдруг: границы, грады, реки.
Приходится констатировать, однако, что перед нами еще один пример большей силы воздействия художественного образа на восприятие истории. Многие историки не избежали обаяния этой легенды (и автор этих строк в том числе). Известный знаток истории Москвы С. К. Богоявленский писал: "Нет никаких оснований заподазривать правильность утверждения, что план Москвы был составлен при Борисе Годунове при участии его сына Федора". Но в обоснование этой мысли он мог привести только восторженные отзывы о талантах царевича Федора Борисовича современников - князя Хворостинина и князя Катырева-Ростовского (оба они писали, в частности, о его "книжном почитании"). Источником старинного заблуждения, как объяснил В. С. Кусов, является публикация перевода карты Русского государства голландским картографом Г. Гесселем в 1613 году (русский оригинал утрачен). Одним из ее элементов была карта Москвы, в подписи к которой читаются слова "Ad Architypum Foederi Borissowitsi", то есть: "По распоряжению Федора Борисовича". Эта карта воспроизводилась позднее и в других изданиях, в том числе в обратном переводе П. А. Дейриарда в пушкинские времена. Думать о Федоре Годунове как об авторе всей карты позволяла и другая, латинская, подпись в картуше ко всей карте "Tabula Russiae ex autographo, quod delineandum curavit Foeder filius Tsaris Boris…", которую можно перевести как: "Карта России по оригиналу, который начертить озаботился Федор, сын царя Бориса…" Вероятнее всего речь шла о какой-то работе русских картографов, возможно, законченной в недолгое правление царя Федора Борисовича.
Но историческая память вряд ли случайно наградила детей Годунова добродетельными чертами. Их жалеют не только из-за мученической судьбы. На царевича Федора Годунова не переносили тех грехов и преступлений, которые связывали с именем его отца. Напротив, окружающие могли надеяться на лучшее продолжение, которое могло быть у Московского царства, все дальше уходившего от времен тирании Грозного. Князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский в превосходных степенях писал о Федоре и Ксении Годуновых: "Царевич Федор, сын царя Бориса, отроча зело чюдно, благолепием цветущи, яко цвет дивный… Научен же бе от отца своего книжному почитанию, во ответех дивен и сладкоречив велми; пустошное же и гнило слово никогда же изо уст его исхождаше; о вере же и о поучении книжном со усердием прилежаше". О сестре же его говорится, что была она "отроковица чюдного домышления". Красота Ксении Годуновой описана так, как мог описать ее лишь тот, кто видел царевну: "…зелною красотою лепа, бела велми, ягодами румянна, червлена губами, очи имея черны велики, светлостию блистаяся; когда же в жалости слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостию зелною блисташе". Упоминается и о талантах царевны, которая была "писанию книжному навычна" и "гласы воспеваемыя любляше и песни духовныя любезне слышати любляше".
Все в одночасье изменилось для Бориса Годунова и его семьи, когда в Москве 15 октября 1604 года получили точные сведения о начавшемся походе самозваного царевича Дмитрия в Московское государство. Кроме этого, в миру появились подметные послания с "листом" Лжедмитрия I, отправленным Борису Годунову (одна из копий этого документа сохранилась в составе так называемых "татищевских известий"). Самозванец обвинял Годунова в похищении царства и напоминал ему о возмездии за кровавые дела: расправу с политическими противниками, покушение на его, царевича Дмитрия Ивановича, жизнь, спасенную доктором Симеоном, поджоги и наведение крымского хана на Москву, ослепление царя Симеона Бекбулатовича и проявленную уже по воцарении жестокость к Романовым, Черкасским и Шуйским. Как записали английские послы, в Москве "были получены столь тревожные вести", что все остальные дела были "оставлены без внимания, кроме принятия решения по поводу наступившей опасности". Появление претендента, говорившего о "наследственных правах" на престол, "привело в сильную тревогу государя и все царство", как писал анонимный автор описания посольства Томаса Смита. Он отмечал немедленно возникшие "бесчисленные россказни", обсуждение которых "волновало все слои общества". Даже английский посол испугался хода событий; "в страхе находились сам царь и правительство, хотя и надеявшиеся, что удастся убедить народ, что все это один дерзкий обман". Вскоре в Смоленске возникло дело по извету о том, что "посадские люди ужеснулись, и меж себя, ходя, и неведомо что шепчут". Природа этого вселенского страха была разной. Кто-то, как в Смоленске, боялся, что снова не будет хлеба, поскольку "комаричане мужики смутилися и заворовали". Но были и совсем иные, иррациональные, объяснения успехов самозванца. Нужно вспомнить, что в Москве Григория Отрепьева считали "чернокнижником". Автор Хронографа записал, что в царствование Годунова вели борьбу со всякими волхвами (вспомним, что именно на этом было основано обвинение Романовых): "зане же в то время царь сыскивал звездочетцев накрепко, и всяких волхвов до конца изводил, глаголют бо о нем (Григории Отрепьеве. - В. К.), яко тоя же ради вины из за порук уйде он в Литву". Откуда бы ни явилось это зло, оно, по образному сравнению автора Хронографа, встало "облаком" над головою царя Бориса, и именно из него возгремел "скрежет смертный".
Современников должно было смутить еще одно обстоятельство - то, с каким чрезмерным усердием Борис Годунов принялся организовывать отпор наемному войску самозванца, состоявшему из нескольких тысяч казаков и небольших отрядов шляхты. Все, что удалось поначалу Лжедмитрию, вторгшемуся в пределы Московского государства, - так это захватить несколько не самых значительных городов в Северской земле. За царем же Борисом Федоровичем была мощь армии всего Русского государства, которую он и обрушил на Лжедмитрия. Сохранилась "Роспись русского войска, посланного против самозванца в 1604 году"; из нее вырисовывается масштабная работа по созыву поместной конницы и даточных людей. Центром сбора войска первоначально был избран Брянск, где в поход "против Ростриги" должны были собираться царские полки во главе с боярином князем Федором Ивановичем Мстиславским. Даже в обычное время развернуть целую армию было делом очень сложным, а здесь все усугублялось тем, что война начиналась глубокой осенью, когда было сложно даже проехать из конца в конец страны.
Тем не менее с этой первой задачей царь Борис Федорович справился. Недюжинную энергию проявил его приближенный, новгород-северский воевода Петр Федорович Басманов, немедленно ставший годуновским фаворитом (спустя какое-то время его личный фавор повторится у Лжедмитрия!). Басманов несколько недель сдерживал войско самозваного "царевича" под Новгородом-Северским, обеспечив возможность сбора главных сил. Первое крупное сражение армии Бориса Годунова с наемным войском самозванца произошло у этого города 21 декабря 1604 года. Московские воеводы донесли о победе, чем чрезвычайно обрадовали царя Бориса Федоровича. Он хорошо умел организовывать триумфы. Так случилось и на этот раз, к войску был послан с милостивым словом и для раздачи наградных золотых царский чашник Никита Дмитриевич Вельяминов. Вскоре, правда, выяснилось, что победа над самозванцем не была такой безоговорочной, а главный воевода князь Федор Иванович Мстиславский получил серьезные ранения в бою ("по голове ранили во многих местех"). За это царь Борис выговорил второму воеводе и своему свояку боярину князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому: "И вы то делаете не гораздо, и вам бы к нам о том отписать вскоре подлинно". Потом использовавший любую возможность для умаления деяний Бориса Годунова автор "Нового летописца" даже запишет, что "под Новым же городком бысть бой, и гневом Божиим руских людей побили".
Решающим стал бой "на Севере, в селе Добрыничах под острожком под Чемлижом", пришедшийся, по сообщению разрядных книг, на 20 января 1605 года. Участник той битвы капитан Жак Маржерет описал бегство польских и русских сторонников самозванца: "Пять или шесть тысяч всадников преследовали их более семи или восьми верст. Дмитрий потерял почти всю свою пехоту, пятнадцать знамен и штандартов, тридцать пушек и пять или шесть тысяч человек убитыми, не считая пленных, из которых все, оказавшиеся русскими, были повешены среди армии, другие со знаменами и штандартами, трубами и барабанами были с триумфом уведены в город Москву". Во время этого сражения самозванец едва не был захвачен в плен, он вынужден был бежать сначала к Рыльску, а потом к Путивлю, где удержался с остатками своих сторонников на несколько месяцев.
В начале февраля 1605 года, до начала Великого поста (11 февраля), для царя Бориса Федоровича наступила небольшая передышка в войне с самозванцем. Он продолжал действовать так, как привык. "Сеунщика" Михаила Борисовича Шеина, приехавшего с победной вестью ("сеунчом") в Троице-Сергиев монастырь, царь наградил чином окольничего. По словам "Нового летописца", царь "слышав же такую на врагов победу, рад бысть и нача пети молебная". 8 февраля 1605 года были устроены отдельные торжества по поводу победы над самозванцем. Народу показали его пленных сторонников. Не забыли пригласить и членов английского посольства, которые оставили следующее известие: "Мы видели, как три тысячи несчастных пленных, семнадцать неприятельских знамен и одиннадцать барабанов были доставлены в Москву с торжественностью, превосходившею, однако ж, значение празднуемой победы". Особые почести были оказаны герою новгород-северской обороны воеводе Петру Басманову. Рассказывали о том, что однажды, принимая его во дворце, царь в уважение к его ранам спустился с трона и помог ему подняться (чего никогда прежде не делали русские цари), после того как Басманов коленопреклоненно бил челом об отпуске его в новый поход. В описании английского посольства содержится свидетельство о том, что царь Борис Годунов сам намеревался двинуться во главе войска против самозванца. Если так, то это многое бы объяснило в последовавших событиях. Определенно можно сказать только, что царские воеводы чего-то выжидали и медлили.