Нужно отдать должное советскому судье – генерал-майору юстиции Ионе Тимофеевичу Никитченко – он проявил себя не только как юрист, но и как квалифицированный дипломат. В дискуссиях с другими судьями требовалось не только хорошее знание юриспруденции, но и умение отстаивать свою позицию, а когда нужно, то и проявлять достаточную гибкость. При этом надо признать, что положение Ионы Тимофеевича было более сложное, чем у судей из других стран, так как он все время вынужден был оглядываться на Москву, а периодически оттуда поступали указующие директивы, наверное, не всегда совпадающие с его собственным мнением.
Приведу его характеристику из книги одного из американских обвинителей Телфорда Тейлора "Анатомия нюрнбергских процессов": "Генерал Никитченко… был одновременно и непроницаем, и внушителен. Его способности в области диалектики были удивительные, его ответы, хотя и острые, никогда не были грубыми. Он никогда не поднимал голоса, не проявлял раздражения, был до предела терпелив…"
Я провел в Нюрнберге полгода. И сразу признаюсь: мало из того, что пришлось видеть и слышать за всю жизнь, оставило такой неизгладимый след в моем сознании, как свидетельства тех массовых убийств, которые были совершены нацистским режимом за сравнительно короткий срок в 13 лет, пока этот режим господствовал в Германии и в большей части Европы. По сравнению с этим бледнеет и святая инквизиция, и массовое уничтожение индейцев американцами и испанцами в Западном полушарии, и подавление восстаний крепостных крестьян в дореволюционной России, и все прочее.
Поостерегся бы я ставить на одну доску, как это сейчас нередко делается, сталинские репрессии и гитлеровский геноцид, равного которому не было в истории.
Конечно, сведения о фашистских зверствах получили достаточно широкое хождение еще в ходе войны. Но во-первых, многие воспринимали такого рода публикации как военную пропаганду и сомневались в ее достоверности, а во-вторых, в Нюрнберге речь уже шла не об отдельных публикациях, а о подлинных приказах и других документах, о кино– и фотосвидетельствах, об устных рассказах как жертв, так и самих палачей. Помнится, что вначале заместитель судьи от США Джон Паркер не мог поверить в достоверность свидетельств о массовом уничтожении детей в концентрационных лагерях, а потом он был просто морально подавлен, когда ему стало ясно, что даже эти свидетельства отражали реальность лишь в малой степени.
Вспоминается также, как реагировали сами подсудимые, когда в зале суда были показаны кинокадры с грудами мертвых тел, снятые в концлагерях сразу после освобождения. Многие из них отворачивались, другие смотрели в потолок, делая вид, что все это их не касается, все это, дескать, дело рук небольшой группы преступных элементов. Вскоре, однако, суду были представлены доказательства того, что ряд подсудимых имел прямое отношение к массовому истреблению людей.
Как в ходе процесса, так и в последующие годы особенно много внимания уделялось документальным материалам о поголовном уничтожении еврейского населения. Это и понятно, ибо только в отношении евреев нацистское руководство ставило задачу именно тотального истребления всех мужчин, женщин и детей этой национальности.
Но не многим лучше была судьба, уготованная русским, полякам, украинцам или белорусам. Вот только несколько фактов, ставших известными на Нюрнбергском процессе.
В докладе шефа гестапо, руководителя СС и министра внутренних дел Генриха Гиммлера, одобренном в мае 1940 года Гитлером, говорилось: "В восточных районах для негерманского населения не должно быть школ второй ступени. Для них будет достаточно четырехлетнего обучения в народных школах. В этих школах должны обучать простому счету, не более чем до 500, учить подписывать свое имя и верить в то, что Божья заповедь предписывает повиноваться немцам, быть честным, трудолюбивым и послушным". Гиммлер выражал надежду, что через несколько лет такие национальности, как евреи, украинцы, поляки и некоторые другие, вообще перестанут существовать на оккупированных территориях. Гитлер потребовал, чтобы была подорвана "биологическая сила" русских, чтобы они были лишены иммунотерапевтических прививок и защиты против эпидемий. Уровень жизни коренного населения должен был планово понижаться, а всякое градостроительство – прекратиться. Согласно немецкому плану "Ост", 30 миллионов (а впоследствии и 50 миллионов) славян переселялись в Сибирь.
В другом случае Гиммлер заявил, что население России должно сократиться до 30 миллионов человек, которые пребывали бы в информационном вакууме, никаких связей с прошлым – ни науки, ни искусства, ни религии.
А вот еще один красноречивый документ. Меморандум от 19 февраля 1942 года за подписью некоего доктора Гротиуса из Управления хозяйственных служб и вооружений Верховного командования германских вооруженных сил. "Нынешние трудности с рабочей силой не возникли бы, если бы мы вовремя решили широко использовать русских военнопленных. В свое время в нашем распоряжении было 9 900 000 русских, из них сейчас осталось всего 1 100 000. Только с ноября 1941 года по январь 1942 года умерло 500 000 русских. Вряд ли окажется возможным увеличить число русских военнопленных, используемых в качестве рабочей силы в настоящее время (400 000 человек)… Вместе с тем все большее значение приобретает использование на работах в Германии русских гражданских лиц… Здесь ограничителем служит вопрос транспортировки. Бессмысленно перевозить эту рабочую силу на открытых платформах или в холодных товарных вагонах лишь для того, чтобы потом выгружать трупы". Эта дьявольская бухгалтерия привела председателя трибунала лорда Лоуренса в состояние, близкое к шоку.
И это была политика государства со свободной рыночной экономикой и сильным средним классом, который, как теперь считается, должен обеспечить стабильность демократии и цивилизованных порядков.
Просто диву даешься, когда слышишь сегодня по радио и телевидению рассуждения некоторых представителей молодого поколения о том, что вот если бы немцы победили, то они, пожалуй, наладили бы жизнь в нашей стране, навели бы в ней порядок. Может быть, но это был бы кладбищенский порядок.
В Нюрнберге на сцене прошли в качестве свидетелей и непосредственные исполнители нацистских злодеяний. Здесь поражало и в то же время ужасало уже другое. Этот феномен подмечен в книге Ханны Арендт, в которой исследуется такое явление, как "банальность зла". Речь идет о том, что нацистская Германия сумела превратить массовое убийство людей в обычную правительственную программу, которую выполняли самые обычные люди, не видевшие в этом ничего особенно предосудительного.
Дает показания, например, комендант лагеря Освенцим Рудольф Хесс. Человек, похожий на самого обычного немецкого бюргера, – опрятный, непримечательный, и он начинает спокойным тоном, как будто отчитывается о делах своей лавки, рассказывать об уничтожении несметного количества человеческих существ. Он сообщил, что с начала 1940 года по 1 декабря 1943-го "было казнено и умерщвлено в газовых камерах и сожжено по крайней мере 2 500 000 человек, а еще полмиллиона погибли от голода и болезней, то есть всего около трех миллионов". Присутствующие поражены его безразличием к злу, а он спокойно возражает: "Мы, эсэсовцы, не должны были думать об этих вещах, мы были приучены выполнять приказы без размышлений, так что никому и в голову не могло прийти не выполнить приказа".
А вот другой свидетель – Отто Олендорф, показания которого весь зал слушал в состоянии гробового молчания. Это был довольно благообразный и сравнительно молодой человек, скорее даже интеллигентского толка. Считалось, что наряду с Шелленбергом, возглавлявшим внешнюю разведку, и некоторыми другими выдвиженцами он входил в группу молодых умников – любимцев Гиммлера.
Олендорф рассказал, что в начале войны против Советского Союза он взял на себя командование одной из четырех оперативных групп, которые двигались вслед за германскими войсками, наступавшими в глубь советской территории. Их задача заключалась в том, чтобы расстреливать на оккупированной земле всех евреев и коммунистов. Группа под его командованием в период с июня 1941 года по июнь 1942 года расстреляла 90 тысяч мужчин, женщин и детей.
На тех, кто присутствовал в зале в день начала процесса, особое впечатление произвел тот момент, когда одного за другим стали вводить обвиняемых. Каждому хотелось поскорее узнать, какие они на самом деле. Конечно, они были разные, но думаю, не ошибусь, если скажу, что, за редким исключением, природа наделила их достаточно высоким интеллектом. Да и могло ли быть иначе? Чтобы за короткий период времени одурачить большинство германского народа и завоевать большую часть Европы, надо было обладать недюжинным талантом.
Не знаю, в какой степени можно полагаться на те тесты, которыми пользуются психологи, чтобы определять интеллектуальный уровень людей. Но американский психолог доктор Г. М. Гилберт, который в течение всего процесса наблюдал за подсудимыми и часто беседовал с ними, получил следующие результаты своего тестирования (по этой системе 120 пунктов считается средним интеллектуальным уровнем): Шахт – 143, Зейсс-Инкварт – 141, Геринг – 138, Дёниц – 138, Папен – 134, Редер – 134, Франк – 130, Фритче – 130, Ширах – 130, Риббентроп – 129, Кейтель – 129, Шпеер – 128, Йодль – 127, Розенберг – 127, Нейрат – 125, Функ – 124, Фрик – 124, Гесс – 120, Заукель – 118, Кальтенбруннер – 113, Штрейхер – 106. Как видим, только у троих подсудимых был зарегистрирован интеллектуальный уровень ниже среднего. Между тем такие личности, как Шахт, Зейсс-Инкварт, Геринг и Дёниц, получили исключительно высокие баллы.
Как вели себя на заседаниях суда подсудимые? Несмотря на ограниченные возможности общения между собой и на то, что каждый из них был прежде всего озабочен собственной судьбой, определенная степень дисциплины у них все же сохранилась. Геринг с самого начала взял на себя роль лидера, и это было воспринято остальными или большинством из них как его естественное право. Можно было подумать, что оставалось в силе известное завещание Гитлера, в котором говорилось, что в случае его смерти первым человеком Третьего рейха должен был стать Геринг. Когда возникал тот или иной сложный вопрос, было видно, что остальные ждали его реакции или указаний. Именно он дирижировал этим маленьким обреченным оркестром.
Это подтвердилось в ходе допроса Геринга. Он был уже не тот растолстевший, обрюзгший прожигатель жизни, каким мы его представляли и видели на фотографиях. За время пребывания в тюрьме он похудел, стал почти подтянутым, врачи излечили его от наркомании, постепенно сокращая дозу морфия и паракодеина.
Начал допрос Геринга Роберт Джексон, который построил его столь неудачно, что, по общему мнению, нацист № 2 выиграл его по очкам без особого труда. Американский обвинитель, вместо того чтобы сосредоточиться на конкретных злодеяниях, совершенных гитлеровским режимом и Герингом в том числе, ввязался в спор по псевдотеоретическим вопросам – область, в которой Геринг владел материалом значительно лучше, чем он. Уже первая фраза, произнесенная Джексоном, звучала как бы приглашением к теоретической беседе. Он заявил: "Вы, возможно, осознаете, что являетесь единственным оставшимся в живых человеком, который может объяснить нам, каковы были истинные цели нацистской партии и внутренние механизмы ее руководства". Геринг увидел в таком подходе возможность заняться пронацистской пропагандой и не преминул этим воспользоваться. Тем более что в области демагогии и популизма нацисты были мастерами.
К тому же наследник Гитлера сохранял хладнокровие – видимо, он хорошо понимал, что кому-кому, а ему не избежать высшей кары. Он даже бравировал тем, что был вторым человеком в Германии. Например, когда Джексон пытался доказать, что существовал своего рода сговор нацистской верхушки в выработке планов, направленных против других государств, против мира, Геринг давал ответы, сводящиеся к тому, что если мог быть какой-то сговор, то только между ним и фюрером. Он давал понять, что все другие были на несколько ступеней ниже его.
Единственно, чего Геринг пытался избежать, так это доказательств его прямого участия в различных массовых зверствах, совершенных гитлеровским режимом. Поэтому, только когда Джексон, обессиленный и подавленный, закончил допрос и к делу приступили другие обвинители – Максуэлл Файф от Великобритании и Руденко от Советского Союза, которые оперировали не абстрактными теоретическими построениями, а ссылками на конкретные преступления, только тогда Геринг стал нервничать и спотыкаться, а процесс вернулся в свое нормальное русло.
Один из наиболее захватывающих эпизодов нюрнбергского действа произошел 11 февраля 1946 года, когда старший советник юстиции Н. Д. Зоря, выступая от советского обвинения, заявил суду, что намерен зачитать письменные показания фельдмаршала Фридриха Паулюса, который, как все предполагали, находился в плену в России. Защитник подсудимого Кейтеля доктор Нельте тут же запротестовал, заявив, что Паулюс жив и вполне может дать устные показания в суде. Расчет заключался в том, что советское обвинение не решится привезти немецкого фельдмаршала в американскую зону оккупации и, таким образом, его свидетельские показания не будут использованы. Но в те первые месяцы после войны движение между оккупационными зонами было достаточно свободное, и Паулюса втайне от американцев привезли в Нюрнберг. Поэтому Зоря, напустив на себя самый безразличный вид, заявил, что Паулюс сможет приступить к даче показаний сразу после обеденного перерыва.
Это произвело подлинную сенсацию. Новость о предстоящем появлении Паулюса распространилась буквально со скоростью света, и после перерыва зал суда был забит до предела. Подсудимые по ряду причин ждали появления бывшего фельдмаршала с нервозностью, враждебностью и в то же время с чувством любопытства, словно перед ними должен был появиться призрак из прошлого.
Войдя в зал, Паулюс действительно походил на призрак, настолько он был бледен. Можно было представить себе, какие эмоции испытывал он, являясь перед лицом своих бывших – как их назвать? – коллег, товарищей по оружию, сопреступников… Но говорил он четко, по-военному. Главный смысл его показаний заключался в том, что в качестве заместителя начальника Генерального штаба он, начиная с 3 сентября 1940 года, непосредственно руководил разработкой плана нападения на Советский Союз, известного под названием "Барбаросса". А потому его свидетельства означали, что ни о какой превентивной войне не могло быть и речи, что нападение на СССР было заранее запланированной, ничем не спровоцированной агрессией. Конечно, доказательств на эту тему было представлено более чем достаточно, но слова Паулюса звучали особенно весомо.
После допроса Паулюса советским обвинением наступила очередь защитников, которые по подсказке подсудимых, особенно Геринга, Кейтеля и Йодля, делали все возможное, чтобы скомпрометировать свидетеля. Они задавали, например, такие вопросы: известно ли вам, что вы были любимым генералом Гитлера и, если бы не ваша капитуляция под Сталинградом, он назначил бы вас на одну из высших должностей в германской армии? Правда ли, что, сдавшись в плен, вы стали преподавать в высших советских военных академиях? Паулюс отвечал с достоинством, но видно было, что он находился в состоянии стресса. На первый из приведенных выше вопросов он ответил, что фюрер всегда относился к нему хорошо, но нет основания считать его "любимым генералом". Отвечая на второй вопрос, он сказал, что сам результат войны говорит о том, что ему нечему было учить советских военачальников.
В течение всего процесса в Нюрнберге было представлено огромное число документов и свидетельских показаний, которые не оставляют и тени сомнения в том, что война, начатая Германией 22 июня 1941 года, была войной агрессивной, развязанной в соответствии с замыслами, которые Гитлер вынашивал чуть ли не с самого начала своей политической деятельности. Тем не менее и сегодня еще продолжают появляться публикации вроде книги Суворова "Ледокол", делается попытка доказать недоказуемое – что война, развязанная нацистами, была войной если не спровоцированной, то, во всяком случае, не агрессивной, превентивной. То, что такие публикации время от времени появляются, не столь уж и сенсационно. Удивляет другое, а именно то, что они печатаются и находят сбыт в России. Видимо, желание очернить свою историю у некоторых личностей столь велико, что они готовы ради этого обелить даже Гитлера.
В связи с Нюрнбергским процессом периодически возникает еще один вопрос, на котором стоит остановиться. Некоторые средства информации как за рубежом, так и в России склонны изображать дело таким образом, что в ходе процесса главными были вопросы, неприятные для советской стороны, такие как пакт Молотова-Риббентропа и Катынское дело.
Что касается первого из этих вопросов, то он действительно время от времени всплывал в выступлениях некоторых подсудимых и их защитников. Но ситуация была такова, что другие вопросы, столь же или даже более неприятные для Великобритании и Франции, также возникали в ходе процесса: попустительское, если не сказать поощрительное, отношение этих держав к захвату Гитлером Австрии; Мюнхенский сговор, когда за спиной чехословацкого правительства был дан зеленый свет Германии на захват Судетской области, а затем и всей Чехословакии; некоторые до сих пор остающиеся непроясненными места в переговорах англичан с Гессом в мае 1941 года. И все же как непосредственный свидетель я могу твердо заявить, что как эти вопросы, так и советско-германский пакт 1939 года остались на заднем плане, главными темами были агрессивная политика гитлеровской Германии и зверства, которые были совершены фашистами в ходе войны.
Дело о расстреле польских офицеров в Катыни было действительно включено в обвинительное заключение, причем по настоянию советской стороны. В то время правда о Катыни еще не была известна, и я допускаю, что ее не знали даже сами советские обвинители, которые, поднимая этот вопрос, могли исходить из доклада официальной комиссии, состоявшей из весьма уважаемых представителей советской общественности.
Так или иначе, но трибуналу пришлось заняться Катынским делом. Это было в июне 1946 года. К тому времени я уже уехал из Нюрнберга. В суде были заслушаны аргументы как советского обвинителя, так и немецких защитников. Ни та ни другая сторона не предоставили неопровержимых доказательств, которые бы подтвердили, что это дело рук другой стороны. Все дело сводилось к дате расстрела польских офицеров – 1940 году, то есть до начала войны и прихода немцев, или осени 1941 года, когда те места уже были оккупированы. Вопрос этот остался непроясненным, а потому, заслушав обе стороны, трибунал решил вообще не включать его в приговор, что в тот момент скорее выглядело как неудача советского обвинения. Сегодня после обнародования записки Берии Сталину с предложением расстрелять более 12 тысяч польских офицеров вопрос этот ясен. Неясным остается, во всяком случае для меня, почему надо было расстреливать этих офицеров. Ведь многие другие польские офицеры оставались нетронутыми, а после начала войны с Германией генералу Андерсу была предоставлена возможности сформировать специальный корпус из поляков, находившихся на советской территории.