Неплохие отношения у моей жены и у меня сложились и с другими членами императорской семьи, особенно с кронпринцем и кронпринцессой, которые впоследствии стали императором и императрицей. Сблизились мы с ними через теннис. Случилось так, что через пару лет после приезда в Токио я был избран президентом Токийского теннисного клуба, весьма престижного заведения, в который входили многие известные деятели. Почетными членами клуба были наследный принц и его супруга принцесса Мичико. Принцесса вышла из состоятельной, но не аристократической семьи, к тому же была весьма обаятельной женщиной. По-видимому, одна из причин этого неравного брака заключалась в том, чтобы избежать вырождения императорской семьи. Оба они были заядлыми теннисистами и часто приезжали поиграть в клубе, в атмосфере, свободной от какого-либо чинопочитания. Иногда и нам с женой приходилось играть с этими венценосными особами.
Другой нашей хорошей знакомой из императорской семьи была принцесса Чичибу, вдова одного из братьев императора. В данном случае путь к сближению был иной. Дело в том, что отец принцессы, как и мой отец, оба когда-то были послами своих стран в Соединенных Штатах. Более того, принцесса училась в той же вашингтонской школе, что и я, воспоминания о годах учебы способствовали приятельским отношениям.
Говоря об этих контактах с членами императорской семьи, я не хочу утверждать, что они оказывали какое-то особо благотворное влияние на советско-японские отношения. Но было другое. Слухи об этих знакомствах открывали двери в другие влиятельные японские дома. Я не могу согласиться с теми, кто утверждает, будто японцы закрыты и чураются контактов с иностранцами. Помню прощальный обед у норвежского посла, который с чувством обиды говорил в своем тосте, что он пробыл в Японии больше четырех лет и ни разу не был в частном японском доме. Но это зависело больше от него, чем от японцев. Мы с женой таких трудностей не испытывали. Скорее наоборот – из-за недостатка времени приходилось уклоняться от некоторых приглашений. Впрочем, для этого потребовалось, конечно, время и собственная открытость в завязывании знакомств.
Должен сказать, что большую помощь в этом мне оказывала жена, которая привлекала людей своим внешним видом, общительностью и тактичностью. Я иногда подозревал, что некоторые японцы шли на контакты не столько ради посла, сколько ради его жены. Помню один забавный случай во время приезда в Токио делегации Верховного Совета СССР. Выступая на банкете в честь делегации, председатель верхней палаты японского парламента Кендзо Коно в своей речи обратился в шутливой форме к нашим парламентариям с просьбой: "Если вы будете менять своего посла, просим не менять жену посла". Как видно, японцы не лишены чувства юмора!
Как-то на одном из совещаний в посольстве я высказал весьма спорную мысль, что при подборе кадров следует принимать во внимание возможности и жены кандидата. Это мое замечание было воспринято в штыки, и я не стал настаивать на нем. Однако я и сейчас убежден, что было бы полезно, чтобы перед командировкой за границу жены дипломатов проходили кое-какую подготовку (знание иностранных языков, вопросы протокола, хотя бы минимальные знания о стране).
Как бы там ни было, но через несколько лет нашего пребывания в Японии у нас образовался весьма обширный круг знакомств в самых различных слоях японского общества. Например, в доме депутата парламента Фукусимы мы регулярно встречались с Такэо Фукудой, одним из виднейших политических деятелей Японии, занимавшим посты и премьер-министра, и министра иностранных дел, и ряд других министерских постов. Постоянные контакты поддерживались нами с председателем верхней палаты парламента уже упомянутым Кендзо Коно, с Дзентаро Косакой, министром иностранных дел в ряде правительств, с бывшим министром иностранных дел Сииной, с будущим премьер-министром Накасонэ и со многими другими. О представителях делового мира речь пойдет отдельно.
Посол должен иметь хорошие контакты в стране пребывания. Это правило, не терпящее исключений. Конечно, вопрос не только в их наличии, но и в возможности их использовать в интересах своей страны. А между первым и вторым немалая дистанция. Иногда у меня возникало впечатление, что я увлекаюсь контактами ради контактов. Тогда я заставлял себя лучше готовиться к той или иной встрече. Иногда это давало эффект, иногда – нет. О некоторых случаях, когда эффект был налицо, я еще расскажу. Но в общем и целом считаю, что хорошие личные отношения необходимо поддерживать при любых условиях. Никогда не знаешь, как изменится ситуация или какой стороной обернется та или иная проблема. Я придерживался этой точки зрения и в Японии, и впоследствии в ООН, и в Китае.
Другой областью, в которой посольство старалось культивировать знакомства, была журналистика. У нас наладились периодические встречи с главными редакторами крупных газет – "Асахи", "Майнити" и "Иомиури", а с главным редактором первой из них г-ном Хираокой они стали регулярными. Япония – читающая страна, и тут японцы сродни нам. Достаточно проехать в токийском метро, чтобы убедиться в этом, наблюдая, как почти весь вагон погружен в чтение. Поэтому и тиражи японских газет огромные. У основных трех газет, упомянутых выше, они достигали 9–10 миллионов экземпляров. Это больше, чем где-либо в мире, и может сравниться только с тиражами русских газет, правда, во времена не столь отдаленные.
Помимо этого, особенно к концу моего пребывания в Японии, сотрудники основных газет, специализирующиеся на Советском Союзе, выразили пожелание, чтобы посол встречался с ними каждые две-три недели. Обычно это была группа из 20–25 человек. Многие из них раньше работали корреспондентами в Москве, многие знали русский язык. Я им рассказывал о последних новостях, они задавали вопросы. Иногда, чтобы заинтересовать их и проверить, насколько на них можно было положиться, я сообщал какую-нибудь сравнительно невинную информацию с предупреждением, что это для их личного сведения, а не для публикации. Должен сказать, что не было случая, когда кто-либо из них нарушил это эмбарго.
Когда я прибыл в Японию, премьер-министром был Эйсаку Сато. Он занимал этот пост в течение восьми лет – срок необычно долгий для Японии. Сато считался представителем правого крыла правящей Либерально-демократической партии. Но это разделение на правых и левых было весьма относительным. Тем более что кардинальные вопросы внутренней и внешней политики страны в Японии решаются консенсусом с участием основных политических деятелей и лидеров делового мира. Во всяком случае, так обстояло дело в годы моего пребывания в Японии. Полагаю, что и сейчас немногое в этом плане изменилось. Недаром американские бизнесмены, которых бесила непробиваемость японского рынка, называли всю Японию одним большим акционерным обществом.
У читателя может, естественно, возникнуть вопрос: не мешало ли установлению знакомств с японцами незнание японского языка. Да, мешало. Вопреки распространенному мнению, знание английского языка в Японии – удел лишь сравнительно узких групп населения. Это работники Министерства иностранных дел, сотрудники внешнеторговых организаций, представители интеллигенции, учившиеся за границей.
Японский язык нелегок, и потому отсутствие его знания у иностранцев здесь мало кого удивляет. Послы, как правило, работают с переводчиками. Однако обширный круг знакомств позволял мне работать и с английским языком. Через какое-то время я стал ходить в Министерство иностранных дел один, без сопровождения. Поначалу подобное шокировало некоторых сотрудников нашего посольства, преимущественно старой закваски. Они предостерегали меня, что это может плохо кончиться, что японцы устроят мне какую-нибудь провокацию. Но я продолжал ходить один (за исключением особо важных дел), и ничего плохого за девять лет со мной так и не случилось.
При Сато особо острых моментов в наших отношениях не возникало. Это был период грандиозной ссоры между Советским Союзом и Китаем, а японский премьер-министр, следуя в фарватере США, в свою очередь ориентировался на Тайвань. Кроме того, одна из основных задач японского правительства в то время заключалась в том, чтобы добиться возвращения Окинавы, которая с 1945 года находилась под управлением Соединенных Штатов. Поэтому Сато меньше внимания обращал на проблему Курил, видимо считая, что после решения вопроса об Окинаве у Японии появятся дополнительные аргументы в территориальном споре с Советским Союзом.
Временами он прямо-таки удивлял меня. Помнится, в 1968 году, когда советские войска были введены в Чехословакию, я получил из Москвы указание изложить премьеру наши доводы по этому вопросу. Доводы были неубедительные. Да они и не могли быть убедительными. Мне казалось тогда и кажется сейчас, что это была одна из крупных ошибок брежневского периода. Тем не менее я исполнил имевшееся поручение, "предвкушая" неприятный разговор. К моему удивлению, Сато ограничился примерно следующей сентенцией: советское правительство не могло не предвидеть все неприятные для него последствия этой акции. Тем не менее оно сочло возможным ее осуществить. Из этого можно сделать вывод, что оно не видело иного выхода из создавшегося положения. На этом, к моему удивлению, наш разговор на чехословацкую тему закончился.
Хорошее впечатление от Сато осталось у Громыко после визита в Японию в 1972 году. Этот визит прошел в благожелательной атмосфере прежде всего потому, что наш министр иностранных дел прибыл с небольшим подарком – заявлением о готовности Советского Союза передать два из четырех островов, на которые претендовала Япония. Для японской стороны это было недостаточным, но в тот момент им показалось, что лед тронулся.
Сато обладал чувством юмора. Да и Громыко, когда обстановка этого требовала, мог удачно сострить. Помнится, на обеде в резиденции японского премьера Сато сказал, что на следующий день он должен принять испанского министра иностранных дел, который, как он слышал, является то ли правой, то ли левой рукой генералиссимуса Франко. На это министр не моргнув глазом сказал: "Вот как, а я думал, у Франко обе руки правые".
После того как Сато ушел с поста премьер-министра, он был награжден Нобелевской премией мира, что немало удивило многих японцев, которые иронизировали по этому поводу и строили различные догадки, каким образом была получена столь высокая награда.
Однажды, уже находясь в отставке, Сато в разговоре со мной завел речь о том, что теперь он хотел бы заняться улучшением отношений Японии с Советским Союзом. Упомянул он о возможности создания какого-нибудь общественного комитета или группы, которую он был бы готов возглавить. Я поддержал его в этом начинании и думаю, что он мог бы кое-что сделать в этом плане. Однако этому не суждено было осуществиться: Сато вскоре скоропостижно скончался во время какого-то банкета в одном из японских ресторанов.
После отставки Сато пост премьера занял Какуэй Танака. Это был человек совсем иного склада. Выходец из бедной семьи, человек, сделавший себя сам, как говорят американцы, сколотил большое состояние и создал самую многочисленную в Либерально-демократической партии фракцию.
Со временем я близко познакомился с Танакой, а его дочь с мужем даже посещала нас позже в Пекине, когда я работал там. Танака был чрезвычайно энергичный, можно сказать, пробивной человек, не брезговавший средствами для достижения цели, что его в конечном итоге и погубило. Его познания во внешней политике, как и общеобразовательный уровень, были ограничены. Посол Польши жаловался мне, что во время их первой беседы японский премьер неожиданно встал, подошел к висевшей на стене карте и попросил посла показать ему, где находится "эта ваша Польша". Посол, естественно, был оскорблен до глубины души.
Запомнился мне еще такой случай. Вскоре после назначения премьером Танака явился на прием, устроенный президентом Торгово-промышленной палаты Японии Сигео Нагано, одним из наиболее влиятельных и уважаемых руководителей делового мира. Одновременно он был сопредседателем советско-японского комитета экономического сотрудничества. На этом приеме в основном присутствовали представители тех компаний, которые вели торговлю с Советским Союзом. В своем выступлении новый премьер-министр, говоря о заинтересованности Японии в развитии отношений с нашей страной, заявил полушутя-полусерьезно, что правительство будет действовать так, как того хочет господин Нагано. Эта фраза показалась мне многообещающей, поскольку Нагано был сторонником развития всесторонних отношений с нашей страной. Однако, как вскоре выяснилось, слова Танаки были применимы только к торгово-экономической сфере.
Что касается наших политических отношений с Японией, то здесь особого улучшения не замечалось – скорее наоборот. Особенно после решения вопроса об Окинаве в пользу Японии территориальный вопрос стал все чаще возникать во многих беседах, официальных и неофициальных, дружественных и напряженных. Особенно жесткую позицию занимали чиновники японского министерства иностранных дел. Многие из них, по-видимому, считали, что сама судьба назначила их хранителями и защитниками национальных интересов Японии. На каком-то этапе я даже предложил пронумеровать их и наши аргументы, чтобы не повторять каждый раз одни и те же слова.
Был и такой случай. Пришло предписание из Москвы срочно посетить министра иностранных дел (тогда это был Аити), информировать его о вооруженном столкновении между советскими и китайскими частями на острове Даманский и подчеркнуть, что инициатором была китайская сторона. Я встретился с министром в здании парламента и изложил ему обстоятельства дела.
Аити вкратце выразил сожаление по поводу случившегося и сразу же, без какого-либо логического перехода заговорил о японских претензиях на "северные территории", как в Японии обычно называли четыре острова. Я понял это как намек на то, что при наличии территориального спора с Советским Союзом Япония не намерена занимать чью-либо сторону в советско-китайском конфликте. После краткого обмена обычными аргументами по этому вопросу Аити сказал, что намерен передать в печать сообщение о нашей беседе, в том числе и о "северных территориях". Тут я запротестовал, заявив, что не вижу, какое отношение второе имеет к первому. После дискуссии Аити с явной неохотой согласился снять абзац, относящийся к разговору о пресловутых островах.
В тот период советская дипломатия пыталась маневрировать, чтобы найти выход из создавшегося полутупикового положения в политических отношениях с Японией. Когда в 1972 году в Токио прибыл Громыко, гвоздем его визита, как я уже упомянул, было заявление о готовности советского правительства рассмотреть вопрос о передаче Японии двух из четырех островов, на которые она претендовала. Это означало возврат к позиции, которую Москва заняла в 1956 году, когда были восстановлены советско-японские отношения. Японцы восприняли это с большим удовлетворением. Выступая на банкете в честь советского гостя, тогдашний министр иностранных дел Японии Такэо Фукуда даже заявил, что если раньше Андрей Громыко был известен в Японии как "мистер Ньет", то отныне его можно будет называть "мистером Да". Однако позднее в частной беседе со мной Фукуда вполне определенно заявил, что два острова – недостаточно. Эти слова можно было понять так, что Япония, отталкиваясь от заявления о двух островах, была намерена усилить давление по территориальному спору.
В октябре следующего, 1973 года Танака и новый министр иностранных дел Охира отправились с официальным визитом в Москву. Согласование заключительного совместного документа началось еще в Токио между посольством и министерством иностранных дел Японии. Не требовалось особой прозорливости, чтобы понять, что главная цель поездки японского премьера – добиться каких-нибудь дополнительных сдвигов в территориальном вопросе. Поэтому, как и следовало ожидать, в проекте заключительного документа оставалось несколько белых пятен по существенным вопросам советско-японских отношений, которые предстояло заполнить уже в Москве.
Не совсем удачным оказалось и время визита, так как буквально накануне приезда японских руководителей и их первой встречи с Брежневым, Косыгиным и Громыко началась очередная война между Египтом и Израилем. Внимание советских руководителей раздвоилось. Были моменты, когда во время переговоров им передавали новые сообщения из Каира, требовавшие срочного ответа. Наша тройка начинала перешептываться между собой в то самое время, когда Танака высказывался по тому или иному вопросу. Это, разумеется, раздражало японцев, у них создавалось впечатление, что они говорят впустую, что их слова проходят мимо ушей сидящих напротив них кремлевских руководителей. В конце концов Танака, повысив голос, заявил, что просит внимательно выслушать и записать на бумаге то, что он скажет. После чего, отчеканивая каждое слово, он повторил известное японское требование о передаче Японии четырех островов.
Несколько развязная манера, в которой это было сказано, возмутила Брежнева. Он предложил прервать заседание и, вставая из-за стола, довольно громко сказал: "Ничего мы им не дадим". Вскоре для обеих сторон стало ясно то, что должно было быть ясно с самого начала: никакого реального продвижения вперед в территориальном вопросе на данном этапе не будет. Тем не менее ни Танака, ни советские руководители не были заинтересованы в полном провале. Начались поиски душеспасительной формулы, приемлемой для обеих сторон. После того как различные варианты были обсуждены, испробованы на запах и на вкус и отвергнуты одной или другой делегацией, японцы предложили формулировку, которая показалась заманчивой. Ключевая фраза этой формулировки гласила: "Сознавая, что урегулирование нерешенных вопросов, оставшихся со времен Второй мировой войны, и заключение мирного договора внесет вклад в установление подлинно добрососедских и дружественных отношений между обеими странами, стороны провели переговоры по вопросам, касающимся содержания мирного договора. Обе стороны договорились продолжить переговоры о заключении мирного договора между обеими странами в соответствующий период 1974 года".
При обсуждении этой формулировки уже в своем кругу, с участием Брежнева, Косыгина, Громыко и моим, выяснилось, что глава нашего правительства считал, и не без основания, что эти слова будут интерпретироваться японцами как обязательство Советского Союза продолжить обсуждение территориального вопроса. Косыгина убеждали, что эти слова не исключали и иную интерпретацию, а именно что после войны остался нерешенным не вопрос о четырех островах, а совсем другие вопросы. В итоге Косыгин не стал возражать, хотя было видно, что он остался при своих сомнениях.
В конце визита перед пресс-конференцией Танаки я посоветовал послу Ниидзеки рекомендовать премьер-министру не пытаться публично интерпретировать заключительный документ в свою пользу, чтобы не вызвать негативной реакции с советской стороны. Видимо, он так и сделал, потому что прояпонские интерпретации документа начались уже после возвращения японских руководителей домой.
Какуэй Танака плохо кончил. Он был осужден по шумному делу о получении рядом японских деятелей крупных взяток от известной американской корпорации "Локхид" и провел часть своей последующей жизни в тюрьме. Тем не менее ему удалось, благодаря крупным суммам денег, которые он тратил на политическую игру, держать под контролем свою фракцию депутатов практически до самой смерти.