Выезжали в Аккерман, где возвышалась старинная крепость и где я играл побег отца Риверы из тюрьмы. Там в это же время Юткевич снимал "Отелло" с Сергеем Бондарчуком…
Экспедиция в Одессе подходила к концу. Мы должны были перебазироваться в Ялту. Оставалась последняя вечерняя "режимная" съемка возле Оперного театра, на улочке с задней стороны.
Я вышел из "Лондонской" и направился на съемочную площадку, которая находилась буквально в двух шагах за углом. Я увидел ее сразу. Она скромно стояла за веревочным оцеплением в толпе любопытствующих. Ее нельзя было не заметить. На вид лет шестнадцати-семнадцати, с огромной копной коричневых волос, лучезарными карими глазами, четко очерченными, чуть припухлыми губами и замечательной фигурой с тонкой осиной талией. Она была просто неотразима! Казалось, от нее веет морем и загаром. А загар ее, особенно при свете вечернего заходящего солнца, был просто золотым. Пройти мимо такой девочки невозможно!
Я подошел к человеку из съемочной группы, который руководил оцеплением, и сказал:
– Ты чего не пускаешь такую девочку?
И, взяв ее за руку, ввел на съемочную площадку.
– Вы не Джина Лоллобриджида? – не зная, что сказать, спросил ее.
Она улыбнулась и опустила голову.
– Ну все-таки, кто вы? – не унимался я. – Скажите хотя бы, как вас зовут?
– Меня зовут Лионелла.
– Значит, я угадал! Вы – итальянка!
– Да нет, я не итальянка. – Она рассмеялась, обнажив прекрасные зубы. – Просто мои родители – моряки. Конечно, в основном, папа. Он стармех, "дед". Они с мамой часто бывали в Италии и увидели там девочку, которую так звали. Она им очень понравилась. Вот и решили, когда у них родится дочь, назвать ее Лионеллой. Но обычно все зовут меня Линой.
– Это неправильное сокращение. Лина – это Ангелина. Вас точнее надо звать Неллой. – И, подумав, я добавил: – Я буду вас называть просто: Ли. А вообще-то имя у вас красивое…
Далее наш разговор прервался, ибо подскочил помреж и начал, как это называется в кинематографе, "поднимать волну".
– Уже все готово, – с невероятными причитаниями и придыханиями запричитал он. – Приехали пожарные машины! Репетируют дождь! Вас срочно требуют в кадр! Идемте!
Он просто утащил меня. А я даже не успел попросить эту милую девочку подождать меня до окончания съемок.
Начались репетиции перед камерой. С дождем и без него. Затем: "Дождь, съемка!" Дубли, дубли и прочее. Все быстро, в суматохе, ибо съемка "режимная" – на закате. Надо успевать до захода солнца.
Я не помню, сколько времени прошло. Наконец: "Съемка окончена!" Весь до нитки промокший прошел в раздевалку, насухо вытерся, переоделся в собственное одеяние, а грим решил снять в гостинице. Я торопился! Хотелось поскорее увидеть ее! По какой-то наивности я думал, что она ждет меня. Выскочил из раздевалки, побежал к тому месту, где оставил ее… Но ее там уже не было.
На следующий день вечером наша съемочная группа отплывала в Ялту. А днем я опять пришел на место, где мы с ней беседовали. Обошел оперный театр и "Пале Рояль", побродил по Дерибасовской. Естественно, ее нигде не было. Да и как я мог ее встретить?.. Глупо!
Вернулся в свою "Лондонскую", зачем-то долго сидел у телефона. Думал: "А вдруг?.. А может быть?.." Кидался на каждый звонок, но это были другие голоса.
Вечером под проливным дождем с чемоданом в руках я спустился по знаменитой Потемкинской лестнице, ведущей в порт, прошел по длинному молу туда, где в полном сиянии огней стояла "Победа" – знаменитый в те времена лайнер. Я поднялся по трапу на палубу. Как бы прощаясь с чем-то до боли дорогим и близким, в последний раз посмотрел на город. Он уже засыпал, один за другим гасли огни. Изредка доносились далекие гудки пароходов. И все время лил дождь. Но вот "Победа" дала первый гудок. Наша группа в ресторане уже праздновала окончание одесской экспедиции, а я не хотел да и не мог составить им компании. Спустился в свою каюту, заперся на ключ и бросился в койку. Меня обуревала дикая грусть и какая-то непонятная злость. И еще почему-то хотелось плакать.
Вновь раздался гудок "Победы", как бы возвестив: "Прощай, милая красивая девочка Лионелла! Прощай, Ли!.."
Утром нас встречал Ялтинский порт знаменитым фокстротом "Рио-Рита", который разносился над всем городом. Очень знакомо, как будто я и не уезжал из Ялты с прошлого года. Гостиницу "Южная", находившуюся через дорогу от порта, было видно уже с корабля, и я обрадовался ей, как родной. Еще бы! В ней я прожил всю ялтинскую экспедицию по "Оводу".
В жизни множество совпадений. Вот и сейчас "Южная", все тот же номер-камера и длинный коридор, в конце которого туалет с единственным краном холодной воды. Зато наша группа пригнала из Москвы для съемок ворошиловский красавец "Кадиллак" 1929 года.
Для сцен, изображавших Мексику, выбрали Ай-Петри, где на высоком плоскогорье с крутыми склонами открывались замечательные широкие просторы. Там выстроили конюшню, завезли лошадей с обслугой. Из Одессы перебрались в Ялту и рано-рано утром, загримировавшись, поднимались на машинах на Ай-Петри. Каплуновский, оператор и я, конечно, на ворошиловском "Кадиллаке" с открытым верхом. Там нас уже ждали оседланные лошади, и начинался трудовой день, а с ним – пробы, разочарования, удачи. И так до вечера, пока оператор не скажет: "Стоп, солнце зашло".
Повсюду врыты кадки с экзотическими растениями, на мне, по замыслу, одна легонькая рубашонка. Промерзал утром на высокогорье до костей. Но виду показывать нельзя, что холодно – на тебя смотрит камера. Удавалось, сказывалась спортивная подготовка, весенние купания мальчишкой в студеной Москве-реке на Воробьевке.
И вдруг на Ай-Петри внезапно набегают тучи, перестаешь видеть даже близко стоящих людей. Поэтому спешили, поглядывая на небо. Как только туча настигала солнце, мигом залезали в машину и перебирались на новое солнечное место, где расторопно делали другой дубль. Если же туча накрывала нас во время съемок, значит, дубль запороли, проделанная работа пошла насмарку.
Когда рассказывают басни про артистов, что они много пьянствуют, бездельничают, посвящая большую часть жизни гулянкам, – удивляешься. Конечно, как и среди людей любой профессии, случалось и с артистами, что запивали. Но такой человек сразу пропадал как работник. Его никто не судил, не казнил, но никто и не приглашал на новые роли. Ведь в кадре очень много значат глаза. Обмануть зрителя невозможно, камера, как рентген, высвечивает твои зрачки, и сразу становится заметно, что перед тобой пьяный человек, и больше у него за душой ничего нет. Даже пьяницу, и того надо играть в трезвом виде.
Тем более не выпьешь, когда тебе вставать в пять утра, идти накладывать грим, потом подниматься по серпантину дороги вверх на Ай-Петри, где ждет четырнадцатичасовой рабочий день. Вернешься к ночи в свою "Южную" и волей-неволей превращайся из мексиканца в белого человека, смывай грим в общем туалете под единственным краном с холодной водой. Иной раз махнешь рукой, завалишься на кровать черный по пояс, только лицо немного омыв, и сразу засыпаешь. А утром снова за работу.
"В тот день, когда я впервые увидела Олега, я шла в поликлинику и вдруг увидела толпу. Кругом софиты – снимали фильм "Мексиканец". Я подошла поближе. В самом центре съемочной площадки стоял Стриженов. Ассистенты режиссера начали оттеснять публику, меня тоже попросили отойти. Стриженов повернулся, посмотрел на меня и сказал: "Ее не прогоняйте"…"
(Лионелла Пырьева)
Многие знаменитые боксеры шестидесятых годов говорили мне, что фильм "Мексиканец" стал для них толчком для того, чтобы посвятить жизнь боксу. Могу с уверенностью об этом говорить, потому что дружил с самыми прославленными среди них – Валерием Попенченко, Борисом Лагутиным, Борисом Никаноровым, Алексом Шокасом, Евгением Феофановым, Володей Сафроновым.
Валера Попенченко был очень скромным человеком, на вид косолапым и неуклюжим. Занимаясь боксом, он одновременно учился в Ленинграде в военной академии, получил звание капитана третьего ранга. Однажды я ему пожаловался: "Валер, ты так быстро кончаешь с противником, что не успеваю полюбоваться боем". "Я тебе по секрету скажу, – оправдывался он, – у меня от природы не очень хорошее сердце, и длинный бой переношу тяжело. Мне надо быстрее крутить противника, сломить его на первых минутах". Попенченко считал самым трудным своим соперником Евгения Феофанова, ни разу его не нокаутировал, еле-еле выигрывал по очкам, потому что Женя был здоров как бык.
Дружен я стал и с Геннадием Степановым, своим партнером по "Мексиканцу". Его брат Анатолий играл с Переверзевым в фильме "Первая перчатка". Был в их семье и старший брат Виктор, как и младшие, заслуженный мастер спорта, чемпион по боксу. Геннадий выиграл свой последний чемпионат страны не у кого-нибудь, а у своего брата Анатолия.
Знакомство со спортом и спортсменами волей-неволей продолжалось и дальше. Иван Александрович Пырьев, когда снимали "Белые ночи", говорил: "Что, мы не можем на уровне Голливуда?" – "Сможем, – отвечаю, – даже лучше".
У меня в картине большая сцена фехтования. Иван Александрович пригласил литовского фехтовальщика Иозеса Удраса и известного тренера Блоха. И мы тренировались, словно мне предстояло не в кино сниматься, а выступать на Олимпиаде.
Дружили мы с заслуженным мастером спорта баскетболистом Аркадием Бочкаревым, который в составе нашей сборной в пятидесятом году получил золотую олимпийскую медаль.
Нас с Переверзевым как актеров, участвовавших в фильмах, прославляющих бокс, часто приглашали на торжественные мероприятия в "Крылья Советов" – колыбель советского бокса.
Самые популярные виды спорта моего детства – футбол и бокс. Потом меня Аркадий Бочкарев заразил баскетболом, и я стал страстным поклонником этого вида спорта. У нас немного любителей баскетбола, а за границей, особенно в США, это один из самых популярных видов спорта.
Наверное, в судьбах спортсменов и артистов есть нечто общее, гладиаторское. Лермонтов писал:
Что знатным и толпе сраженный гладиатор?
Он презрен и забыт… освистанный актер.
Меня всегда поражало, когда ходил смотреть боксерские поединки друзей, что находятся зрители, которые свистят, орут: "Бей чемпиона"! Разозлишься на крикуна: "Почему надо бить чемпиона? Он тебе в борщ, что ли, нагадил? Чемпионов любить и уважать надо".
Толпа не знает, сколько чемпион работает, чтобы стать лучше других и удержать это высокое звание. Толпе – давай нового, старый надоел.
Хороший актер всегда понимает спортсмена.
Особая близость всегда была с футболистами. Михаил Михайлович Яншин всю жизнь дружил со Старостиными, особенно с Андреем Петровичем, знаменитым капитаном "Спартака" тридцатых годов. Яншин познакомил меня и со Старостиными, и с другими нашими корифеями футбола.
Кино имело большое влияние на развитие спорта. Когда мы, мальчишки, увидели фильм "Первая перчатка", многие пошли в секции заниматься боксом. Мастерили самодельные перчатки и устраивали дворовые соревнования.
Многие советские фильмы не только призывали укреплять здоровье, но через спорт воспитывали любовь к родине, закаляли характер.
Михаил Светлов смешно иронизировал над культуристами, вся цель тренировок которых – нарастить мускулы: "Он делает все, чтобы умереть здоровым".
Дружить со спортом я не переставал всю жизнь. Конечно, не занимался им профессионально, не накачивался, как Шварценеггер, но зарядку, плавание, пешие прогулки никогда не забывал. Если бы я нарастил себе мускулы, как нынешние представители театрализованного вида спорта бодибилдинга, то стал бы безработным. Таких артистов раньше никуда не брали, разве только в сторожа. Актеру нужны классические параметры, он должен походить на акробата, а не на гориллу. Нужно с утра в меру позаниматься с гантельками, попрыгать через скакалочку, порастягивать резину или эспандер и обязательно облиться холодной водой.
В восемьдесят четвертом году снимали фильм "Господин Великий Новгород". Приехали в Старую Руссу. Вокруг – болота, что и нужно по сценарию. Как я войду в студеную воду? К этому же надо себя приучить, чтобы не дрожать от холода, когда на тебя направлена камера. Или надо плыть в одежде через холодный Волхов. Горжусь, что ни разу не заболел на съемках и даже не кашлянул.
"Сорок первый"
Артур, с которого начался мой путь в кинематографе, – герой мелодраматический. И произведение Э. Войнич считается мелодраматическим. Я же играл героя романтического, потому что считал своим долгом по возможности дальше уйти от мелодрамы. Трагический образ в "Оводе" – кардинал Монтанелли, каким и играл его настоящий русский трагик Николай Симонов.
Но это отнюдь не значит, что у моих героев не было трагических черт. Взять хотя бы поручика Говоруху-Отрока из фильма "Сорок первый". Что такое амплуа героя? Оно должно быть как можно более емким, разнообразным. Мне кажется, за основу надо брать героя драматического, а в него вмещать и романтику, и лирику, и смешное, и трагическое, чтобы получился живой персонаж.
Но давайте разберемся все-таки в понятии романтического героя. У нас существует и такое мнение, что он вроде бы исключает психологию. Это не так! Я говорил, что если вы меня считаете романтиком, то никогда не думайте, что я герой "плаща и шпаги". А в нашем сознании прежде всего возникает чисто внешняя сторона: таинственная маска, шпага, шляпа с пером… Какое отношение имеет все это к тому же поручику Говорухе-Отроку?
В "Оводе" я играл романтического героя, и романтическая же окраска нашла свое выражение в трактовке образа Риверы – героя Джека Лондона. Были сыграны две роли, объединенные одной темой, темой революции – итальянской и мексиканской. После этого меня хотели использовать в кино в этом же плане и другие. Из меня пытались создать вариант западноевропейского "романтического" киногероя. А для меня романтиками всегда оставались Байрон, Пушкин, Лермонтов, Гёте, Гюго… Их герои!
До сих пор я играл мало похожих на себя людей – Артура, Риверу. Видя успех этих ролей у зрителя, режиссеры стали и дальше предлагать нечто подобное. А мне хотелось сыграть русского человека, на которого я похож. Похож хотя бы внешне. Опостылели брюнеты, грим по всему телу. Мечтал создать на экране сложный психологический образ.
Я думаю, Григорий Чухрай выбрал меня на роль поручика Говорухи-Отрока не по типажу, а как известного популярного артиста. Образ героя я придумывал сам: и манеру держаться, и все детали поведения.
Наконец-то остались свои светлые волосы, своя, а не накладная бородка. Сделали пробы с Изольдой Извицкой, всем понравилось, и начались съемки.
О "Сорок первом" говорить одновременно и трудно, и легко. Не хочется влезать в разборы, которые присущи коммунальным кухням, где собирается десяток соседок позлословить и посплетничать о тех, кого нет рядом. И все же нельзя не вспомнить об этом неординарном фильме и людях, что создали его.
Начнем с того, что Чухрай хотел получить меня на этот фильм. Это была его первая самостоятельная работа, картина числилась как внеплановая. Сам Чухрай – никому не известный до этого ассистент режиссера с Киевской киностудии. И все же я пошел к нему. Пошел, потому что мечтал сыграть поручика в "Сорок первом", еще когда учился в вахтанговской школе.
Чухрай очень смело пошел на изменение сценария, в чем я его поддержал. Первоначально в фильме были намечены беспомощные сцены, из-за которых он потерял бы свою трагическую окраску и стал бы походить на идеологический революционный боевик. Например, сидит Марютка одна, а к ней являются тени умерших по дороге красноармейцев и даже самого комиссара Евсюкова, который говорит ей: "Как ты посмела полюбить белого офицера? Как посмела изменить нашему красному делу"? И грозная тень начинает исчезать, а Марютка продолжает сидеть, размышляя о своем "контрреволюционном" поступке. И это далеко не единственная сцена, которую Григорий просто-напросто выбросил из сценария.