Контингент, с которым работали Хоминский и Смирении, это колонна Первой русской национальной армии под командованием генерал-майора вермахта Артура Хольмстона. 494 человека пересекли 2 мая 1945 г. границу, сдались в плен и попросили убежища. По их душу и прибыла 16 августа 1945 г. из Берна в Вадуц советская репатриационная миссия. Ей удалось добиться от 104 чел. согласия вернуться в СССР. На не поддавшихся на уговоры комиссии никакого дальнейшего давления, в сущности, не оказывалось (в том числе и осенью, когда советские офицеры по репатриации настаивали на их принудительной репатриации), но вот само число оставшихся - все же существенно ниже, чем об этом было принято думать и писать: всего 134 человека, включая 20 женщин (трое за время интернирования умерли). Оставшиеся же действительно попали под сильную защиту.
"Таким образом, - подчеркивает Н. Толстой, - крошечный Лихтенштейн, где не было армии и полиция составляла 11 человек, сделал то, на что не решались другие европейские страны".
Особенно примечательно описание встречи обоих советских офицеров с представителями интернированных смысловцев. Первыми записались на репатриацию некто Анкудинов и Кушнарев (с ними же Астахов улетал в ноябре 1945 г. из Цюриха в Москву). Согласно Астахову, после того собрания на отъезд записалось 167 чел., по другим источникам - 104. Другой не менее интересный эпизод - откровения и угрозы пьяного подполковника собственноручно расстрелять всех предателей, - угрозы, оставленные трезвым Астаховым в том смысле без последствий, что от своего намерения репатриироваться в СССР он не отказался.
Все это предстоит уточнять исследователям и архивистам. И уж коль скоро все это предстоит уточнять, то не худо бы разобраться и в вопросе, мучавшем самого Астахова на протяжении всех этих лет: кем же в действительности были Георгий Крупович и Павел Иванов? Не советскими ли разведчиками?
Во всяком случае их явно неблагополучная, фильтрационная судьба никак не противоречит этой догадке: вспомним Анатолия Марковича Гуревича, героя-разведчика из "Красной капеллы" и старшего экономиста планово-производственной части воркутинского Речлага!
4.
О десятилетии, проведенном Петром Петровичем на различных островах ГУЛАГа, мы не будем долго распространяться. В конце концов, это совершенно другая тема. Но и тут записки П. П. Астахова не затеряются в общем потоке. Они привносят много нового и интересного, как в области фактографии (быт лагерной элиты, быт особых лагерей), так и в плане обобщающих жизненный опыт размышлений.
Петр Петрович Астахов как зэк выдержал множество испытаний. И самое главное - он выжил.
Но при этом просматривается определенная стратегия и тактика этого выживания, и она во многом соединяет ГУЛАГовскую фазу его судьбы с фазами военного плена и коллаборационизма.
Бросается в глаза, что где бы Астахов ни оказывался, в любой самой трудной ситуации, относительно скоро он выкарабкивается из нее и оказывается в сравнительно благополучном положении. Может ли это быть удивительным везением и многократной случайностью, как он утверждает? Пусть даже и в сочетании с личной добросовестностью на любых вверенных ему участках?
Думается, что этого все же недостаточно. За всем этим стоит, как представляется, некое интуитивное, даже подсознательное следование инстинкту выживания. Если присмотреться к тому, как получал он свои жизнесберегающие позиции, то всякий раз наталкиваешься на поступки, провоцирующие такого рода "везение". Ему не жалко было ни целую ночь шить в Воркуте рукавицы (в надежде, что его оставят на портновской должности), ни инвестировать свой сидор с хорошими американскими вещами в получение должности нормировщика. Умение рисовать и чертить - две палочки-выручалочки Астахова. И то, что в его учетных карточках значилось, что он чертежник, тоже было откровенным сигналом, посылаемым им кадровикам и прочим читателям карточек. И это срабатывало!
Добавим сюда ясную голову, превосходную обучаемость на ходу и щепотку авантюризма: однажды он был даже готов попробовать в себя в роли иллюстратора "Рогнеды", но вовремя отказался!
Важнейшим фактором такого поведения было, конечно же, ясное и трезвое понимание альтернатив и их, если угодно, самоубийственности. Альтернативы же у Астахова были неважные: у сытого коллаборационизма - голодный шталаг, у теплых помещений нормировщика, учетчика, каптера или чертежника - холодная шахта или лесоповал. Ни того, ни другого, ни третьего слабый астаховский организм не выдержал бы, почему эти альтернативы и были им, организмом, отвергнуты.
В сущности, поступками Астахова движет экзистенциальный императив: "Жить, жить и еще раз жить!" Настоящего выбора у него как бы и не было: не пойдешь против присяги - умрешь, не отдашь сидор - умрешь.
"Цитенгорст и Вустрау, - пишет Астахов - были тем пробковым поплавком, на котором можно было добраться до берега".
Верно, но берег здесь не швейцарский, а философский - и это ни много и ни мало: жизнь!
Этот императив не безразмерен: на подлость, приспособленчество, доносительство и предательство он никогда не шел, сколько бы его ни соблазняли.
Но экзистенциальный императив тем не менее близорук, он решал задачи текущего выживания, но он не стратегичен. И когда вдруг оказывается, что за тот или иной шаг, единственно правильный позавчера или вчера, сегодня надо платить как за неверный и платить по-крупному, - тогда и возникает та коллизия, то внешнее, смершевское, и внутреннее, астаховское, следствие и переследствие, а вслед за ними и суд, атмосферой которых напитаны эти записки.
В этих рассуждениях, к которым я пришел, внимательно читая и перечитывая записки Петра Петровича, нет ни грана осуждения. Я просто преклоняюсь перед открытостью и мужественностью этого человека, и тем важнее разобраться в траектории его удивительной жизни и в механизмах, ею управляющих.
5.
Начавшись в персидском Энзели, прометнувшись через бакинские дворы, голодные украинские шталаги, сытые немецкие лагеря "для своих", швейцарские лагеря и пансионы для интернированных, лихтенштейнские квартиры для репатриационной миссии, камеры советских тюрем и зоны советских лагерей, общежития для спецпоселенцев, записки Петра Астахова охватывают 35 лет и завершаются сценой его возвращения в Баку - домой, в объятия живых еще и вечно любящих его родителей. Своего рода возвращение блудного сына, но в высоком, рембрандтовском, смысле слова. Он был бы рад вернуться и раньше, и иначе, но иначе - а стало быть раньше - никак не получалось и не получилось.
Для того чтобы прожить такую богатую тусклыми событиями и одновременно такую яркую жизнь, надо было как минимум не умереть. И не случайно в последней, заключающей его воспоминания фразе, затесалось это: "всем смертям назло". Оно чрезвычайно уместно. Петр Астахов как будто в шахматы со смертью играл, неизменно опережая ее на один, но спасительный, ход.
Но для того, чтобы описать эту жизнь, от него потребовалось еще и нешуточное мужество. Без очищающей силы правды ему не удалось бы реализовать свое мемуаристское кредо - говорить о ней искренне и честно.
Но он нашел в себе силы и мужество, и вот мы держим в руках его записки.
Павел Полян
Примечания
1
Северный полюс.
2
Фабрично-заводское училище.
3
То есть азербайджанскую провинцию, "глубинку". - П.П.
4
Будет хуже для них… Они сами должны заявить об этом! (нем.).
5
Ты художник? (нем.).
6
Добровольцы свободных формирований (нем.).
7
"Восточное министерство для занятых восточных областей" (нем.).
8
Завтрака (нем.).
9
Бутерброды (нем.).
10
Без подданства (нем.).
11
Это фамилии двух ее основателей. - П.П.
12
Штеттинский вокзал (нем.).
13
Государственная опера (нем.).
14
Зоологический сад.
15
Тревога (нем.).
16
Подвал. Здесь: бомбоубежище (нем.).
17
"Внимание! Внимание! Передаем сводку состояния воздушного пространства…" (нем.).
18
Рождество (нем.).
19
Пивная, заведение (нем.).
20
Пьянящая сила (нем.).
21
Букв.: "Комната для больных" (нем.). Вероятно, имеется в виду все же, Krankenhaus - больница.
22
Предположительно городок Neuvevill в кантоне Нойшатель.
23
Попугай.
24
Неточность. Надо: 27 июля. - Ред.
25
В действительности интернирование этого соединения произошло 2 мая 1945 г. - Ред.
26
Уголовно-процессуальный кодекс.
27
Уголовный кодекс.
28
Отдельный лагерный пункт.
29
Технико-нормировочное бюро.
30
Учетно-распределительная часть.
31
Административно-технический персонал.
32
Барак усиленного режима.
33
Национально-трудовой союз.
34
Планово-производственная часть.
35
Культурно-воспитательная часть.
36
Центральный авторемонтный механический завод.
37
Так сокращенно называлось Московское высшее техническое училище им. Н. Баумана (МВТУ).
38
Горно-шахтного оборудования.
39
В конце 1944 г. в Цитенгорсте была размещена подготовительная офицерская школа РОА. В марте 1943 г. около 10 слушателей лагеря Вустрау во главе с генералом Трухиным были переведены преподавателями на курсы пропагандистов РОА, организованные в Дабендорфе.
40
См.: Драгунов Г. П. Советские военнопленные, интернированные в Швейцарии // Вопросы истории. 1995. № 2. С. 123–132; Полян П. Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине. М., 2002. С. 492–496.
41
По швейцарским данным - около 270 тыс. чел., из них около 10 тыс. - советские военнопленные. Однако сообразуясь со своими интересами и возможностями, Швейцария принимала далеко не всех и далеко не всегда (Россия - Швейцария. Russie - Suisse. Russland - Schweiz. 1813–1955: Документы и материалы. M., 1995. С. 398). Впрочем, не следует забывать и того обстоятельства, что, начиная с ноября 1942 года, Швейцария была полностью опоясана границами стран оси или подконтрольных им территорий.
42
Первые официальные упоминания об интернированных советских военнопленных относятся к сентябрю 1942, а неофициальные - к сентябрю 1941 г. См.: Драгунов Г. П. Советские военнопленные, интернированные в Швейцарии // Вопросы истории. 1995. № 2. С. 125–127.
43
По другим сведениям - Лучшее (Россия - Швейцария. Russie - Suisse. Russland - Schweiz. 1813–1955: Документы и материалы. M., 1995. С. 396).
44
Его настоящее имя - Борис Алексеевич Смысловский. Родился в 1897 г. в Финляндии, в 1917 г. - офицер царской гвардии, а затем Белой армии. После Гражданской войны поселился в Польше, стал польским гражданином и предпринимателем. Слушатель немецкой секретной военной академии, капитан Смысловский с первых дней войны против СССР был на передовой, занимаясь организацией русских разведывательных и агентурных батальонов. Работал под псевдонимами "фон Регенау", а затем "Артур Хольмстон", который сохранил и в послевоенное время. "Первая Русская Национальная армия" в составе вермахта (это название соединение под командованием генерал-майора Хольмстона-Смысловского получило только 4.04.1945) была наголову разгромлена под Бреслау, и из окружения вместе с Хольмстоном и его штабом сумел выйти приблизительно батальон солдат. Следуя через Мемминген, Кемптен, Оберштауфен и Фельдкирх (где его едва не перехватили французы), Смысловский, по совету швейцарского журналиста Х. Блумера, направлялся именно в Лихтенштейн, где у него было больше всего шансов не быть выданным союзникам и далее в СССР. Опасаясь выдачи французам, а затем в СССР, он поначалу весьма нервничал в Лихтенштейне и даже, по утверждению П. Гайгера, чуть ли не готовил покушение на члена местного правительства, от которого это до известной степени зависело. В Аргентине, куда он перебрался в 1947 г. из Лихтенштейна, он вновь занялся предпринимательской деятельностью. Умер в Вадуце в 1988 г. (Geiger Р., Schlapp М. Russen in Lichtenstein. Flucht und Internierung der Wehrmacht-Armee Holmstons 1945–1948. Vaduz: Schalun Verlag / Zurich: Chronos Verlag, 1996).
45
В сохранившемся дневнике офицера Георгия Томина эти репатрианты образно названы "добровольцами смерти" (Geiger Р., Schlapp M. Russen in Lichtenstein. Flucht und Internierung der Wehrmacht-Armee Holmstons 1945–1948. Vaduz: Schalun Verlag / Zürich: Chronos Verlag, 1996. S. 345–346.).
46
См. исследования лихтенштейнских историков: Vogelsang H. von. Nach Lichtenstein - in die Freiheit. Der abenteuerliche Weg der "1. Russischen Nationalarmee der Deutschen Wehrmacht" ins Asyl im Forstentum Lichtenstein. 1980, 64 S.; Vogelsang H. von. Kriegsende - im Liechtenstein. Das Schicksal der Ersten Russischen Nationalarmee der Deutschen Wehrmacht / Herderbbcherei. Bd.1193. Freiburg, 1985, 126 s.; GRimm С Internierte Russen in Liechtenstein // Jahrbuch des Historisches Vereins for das Forstentum Liechtenstein. Band 71. Vaduz. S. 41–100; Geiger P., Schlapp M. Russen in Lichtenstein. Flucht und Internierung der Wehrmacht-Armee Holmstons 1945–1948. Vaduz: Schalun Verlag / Zürich: Chronos Verlag, 1996.
47
Толстой H. Жертвы Ялты / Пер. с англ. Е. С. Гессен // Исследования новейшей русской истории. Париж: YMCA-Press, 1988. Т.7. С. 437.