Во всей его обстановке поражала доведенная до педантизма аккуратность. В его маленькой зеленой гостиной все стояло на надлежащем месте, нигде не было тех следов умственной работы, на которые обыкновенно наталкиваешься в жилище писателя; то же наблюдалось и в его библиотеке в Буживале. В кабинете лежало лишь несколько книг; казалось, все следы работы были тщательно устранены. В гостиной прежде всего бросался в глаза огромный диван и несколько картин, – вся комната дышала особым комфортом. Я не знаю, были ли у Тургенева определенные часы для работы, но думаю, что едва ли.
Петр Дмитриевич Боборыкин:
Размеры комнат, простота отделки показывали нетребовательность в человеке богатом, барски воспитанном и в то время уже болезненном. Кто бы другой согласился, страдая подагрой, каждый день подниматься в верхний этаж и слушать с утра, часов с десяти, рулады и сольфеджии учениц г-жи Виардо, доносившиеся в спальню и кабинет его звонко и раздирающе? Москвичи в таких случаях говорят: "Точно пролито". Не знаю, как было и работать в таких условиях.
Елена Ивановна Апрелева:
Салон, куда весь артистический мир Парижа стремился попасть, был убран в строго выдержанном стиле. Ничего лишнего, много простора. Белая лакированная мебель, обшитая светлым шелком, не загромождала середины комнаты. Слева от рояля две ступеньки вводили в картинную галерею, освещенную сверху. Здесь помещался орган и находилось несколько немногочисленных, но очень ценных картин. Между ними превосходный портрет масляными красками Тургенева, работы Харламова, на мой взгляд, – лучший из всех мне известных портрет писателя, передававший и его черты, и характерное выражение его глаз и лица, не говоря уже о мастерском исполнении всего целого.
Салон, в который мы первоначально вошли, соединялся посредством раздвоенной стены с кабинетом г. Луи Виардо, мужа знаменитой певицы.
Дача "Les Frenes" ("Ясени") в Буживале под Парижем
Александра Григорьевна Олсуфьева:
"Les Frenes", большое поместье на горе, в былое время принадлежало поэтессе m-me Anais Segales. Тургенев приобрел эту землю и дом пополам с m-me Viardot, как он мне это сказал, но говорят в свете иначе: что он один все приобрел и подарил m-me Viardot. К большому дому две большие дороги, посыпанные крупным песком, ведут в гору… Везде цветы, кусты, расположенные группами по-старинному, с большим вкусом, тропинки под густою листвою великолепных деревьев, но что в особенности придавало какую-то странную прелесть этому уголку – это везде журчащая, поющая вода. Не только в бассейнах, но в кучах искусно набросанного камня, из-под мшистых стволов старых деревьев вытекают струйки чистой ключевой воды и журча тихонько текут по разным направлениям. Около большого дома стоит маленький "le chalet", собственность и жилище Ивана Сергеевича.
Елена Ивановна Апрелева:
Дача Тургенева находилась саженях в двадцати от дачи г-жи Виардо. Подниматься приходилось к обеим дачам от набережной Сены легким подъемом в гору, где на некоторой высоте белелась меж ясеней дача Полины Виардо, а на том же уровне, справа от нее, точно выступая из корзины цветущих фуксий и махровых пеларгоний, густою кустистою порослью обхвативших словно пестрым ярко-цветным поясом фундамент, бросался в глаза грациозный, изящный, как игрушка, резьбой украшенный "chalet" Ивана Сергеевича.
Швейцарский и русский стиль удачно соединялись во внешнем виде летнего приюта писателя, а внутри все отличалось строгою простотой и комфортом. <…> Кроме общего сохранившегося в памяти впечатления художественного сочетания красок и линий во всей обстановке, мне припоминаются артистически расписанные стекла в дверях с изображением картин из русской жизни, в разных ее проявлениях: зимние пейзажи, сцены охоты, избы, сани, тройки.
Но лучшим украшением этой очаровательной дачи был, несомненно, кабинет Тургенева во втором этаже, обширный, высокий, светлый, где темно-красным обоям соответствовали массивные, черного дерева кресла, стулья, диван, обтянутые красным сафьяном, художественной работы книжные шкафы, черного же дерева внушительных размеров письменный стол, крытый тоже красным сафьяном. Свет проникал с двух сторон. Три окна выходили в парк, а одно, более широкое, приспособленное для занятий живописью, было проделано в фасаде. Отсюда открывался вид на Сену и ее расцвеченные садами и кокетливыми дачками берега.
Два гнезда
Отец
Сергей Николаевич Тургенев
В. Колонтаева:
Тургеневы были небогатые помещики Орловской губернии; их было несколько братьев, все они отличались красивой наружностью. Отца Ивана Сергеевича звали Сергеем Николаевичем. Его родовое имение, село Тургенево, состояло из 100 душ крестьян, почему и не давало возможности ему называться вполне обеспеченным человеком. Но благодаря своей красивой наружности и блестящему мундиру Елисаветградского гусарского полка, он сумел понравиться своей богатой соседке, жившей от него в 15-ти верстах, девице Лутовиновой.
Олимпиада Васильевна Аргамакова:
Служил он в гусарах, был ремонтером и приехал к Варваре Петровне купить лошадей из ее завода. Он был молод, красив, ловок, почему и понравился хозяйке. В разговоре с ним Варвара Петровна, мешая дело с бездельем, предложила ему сыграть в карты с условием, что тот из них, кто выиграет, может по желанию назначить выигрыш. Выиграл Сергей Николаевич и, воспользовавшись случаем, просил ее руки. Она не отказала. В следующее его посещение он тоже выиграл и просил назначить день свадьбы. Свадьба состоялась. Спустя некоторое время, Сергей Николаевич, чтобы придать жене хоть какой-нибудь лоск, поехал с нею в Париж, где он, так сказать, ее нафранцузил.
Варвара Николаевна Житова (урожд. Богданович-Лутовинова; 1833–1900), воспитанница В. П. Тургеневой, мемуаристка:
О нем я слышала только, что он был ангельской доброты, а о красоте его мне несколько упоминала сама Варвара Петровна.
Когда-то и где-то за границей Сергей Николаевич Тургенев был представлен одной из владетельных принцесс Германии. Несколько лет спустя Варвара Петровна пила воды в Карлсбаде; там же находилась в то время и та самая принцесса. У источника случилось им стоять невдалеке друг от друга, и когда Варвара Петровна протянула с кружкой руку, на которой был браслет с портретом мужа, принцесса взяла ее за руку со словами: "Вы – жена Тургенева, я его помню. После императора Александра I, я не видала никого красивее вашего мужа".
Иван Сергеевич Тургенев. В записи Н. А. Островской:
Отец мой был красавец; я могу это сказать потому, что я нисколько на него не похож, – я похож лицом на мать. Он был очень хорош – настоящей русской красотой. Он обыкновенно держал себя холодно, неприступно, но стоило ему захотеть понравиться, – в его лице, в его манерах появлялось что-то неотразимо очаровательное. Особенно становился он таким с женщинами, которые ему нравились.
В. Колонтаева:
Сергей Николаевич <…> заболел продолжительной, тяжелой болезнью, от которой он впоследствии и умер. Доктора объявили, что у него каменная болезнь и что необходимо делать операцию, поэтому Тургеневы отправились в Париж, поместив старшего сына Николая в артиллерийское училище в Петербурге, а младшего, Ивана, в пансион в Москве. В течение нескольких лет они то жили за границею, то опять возвращались в Россию, и это так продолжалось до самой кончины Сергея Николаевича.
Иван Сергеевич Тургенев. В записи Н. А. Островской:
Отец мой только раз в жизни поцеловал меня: когда я выдержал выпускной, университетский экзамен. Последние годы перед смертью он лежал почти недвижим, а мы его больного, расслабленного все еще боялись, как огня. Каждое утро и каждый вечер мы обязаны были приходить, целовать у него руку, но затем уже больше не смели входить в его комнату. Бывало, если сверх положения нас позовут к отцу – мы уже дрожим: знаем, что недаром…
Мать Варвара Петровна Тургенева, урожденная Лутовинова
Варвара Николаевна Житова:
Детство и молодость ее прошли при таких тяжелых, возмутительных условиях, что неудивительно, если все эти несчастия раздражили ее характер и заглушили в ней те хорошие наклонности, которыми ее природа наделила.
В ней текла кровь Лутовиновых, необузданных и в то время почти полновластных бар. Род Лутовиновых был когда-то знаменит в уезде и в губернии помещичьим удальством и самоуправством, отличавшими во время оно и не одних Лутовиновых. <…>
Мать Варвары Петровны, Катерина Ивановна Лутовинова, тоже не отличалась мягкостью характера, и если признавать закон наследственности, что называется, врожденным, то нрав Варвары Петровны мог и по этому одному быть из крутых. Но его нельзя было назвать и злым, так как в Варваре Петровне обнаруживались иногда порывы нежности, доброты и гуманности, свидетельствовавшие о сердце далеко не бесчувственном.
Ее эгоизм, властолюбие, а подчас и злоба развились вследствие жестокого и унизительного обращения с нею в детстве и юности и под влиянием горьких разочарований в старости.
Овдовевши еще почти молодою, мать Варвары Петровны вторично вышла замуж за Сомова, тоже вдовца и отца двух взрослых дочерей. Катерина Ивановна никогда не любила своей дочери от первого брака и сделалась, под влиянием своего второго мужа, мачехой для Варвары Петровны и матерью для девиц Сомовых, ее падчериц. Все детство Варвары Петровны было рядом унижений и оскорблений, были случаи даже жестокого обращения. Я слышала некоторые подробности, но рука отказывается повторять все ужасы, которым подвергалась она. Сомов ее ненавидел, заставлял в детстве подчиняться своим капризам и капризам своих дочерей, бил ее, всячески унижал и, после обильного употребления "ерофеича" и мятной сладкой водки, на Варваре Петровне срывал свой буйный хмель. Когда же ей минуло 16 лет, он начал преследовать ее иначе – это был человек Карамазовского (старика) пошиба. Во избежание позора самого унизительного наказания за несогласие на позор, Варваре Петровне удалось, с помощью преданной ей няни, Натальи Васильевны, бежать из дома отчима.
Всех подробностей побега я не слыхала. Известно мне только, что она пешком, полуодетая, прошла верст шестьдесят и нашла убежище в доме родного дяди своего, Ивана Ивановича Лутовинова, тогда владельца села Спасского.
Дядя принял ее под свою защиту и, несмотря на требования матери, не пустил ее обратно в дом отчима.
В. Колонтаева:
Дядя ее, Ив. Ив. Лутовинов, был вполне сыном своего века. Летом в деревне, а зимой в Орле он всегда жил роскошно, богатым барином. Хотя он был скуп, но, желая сделать для своей молодой племянницы жизнь у себя в доме приятною, он ежедневно принимал гостей. Как в деревне, так и в городе устраивались пиры, обеды, псовые охоты и даже театральные представления.
Преобладающей страстью старика Лутовинова была псовая охота. Его псарня состояла из нескольких сотен собак, которые находились в разных деревнях, так что, когда он приезжал в одну из них, то целые своры были к его услугам. <…>
Как ни любил ее Ив. Ив., но его рассеянная и беспорядочная жизнь, а главное, недостаточное умение взяться за дело и всякое отсутствие воспитательной системы не могли не отразиться на характере его племянницы и не наложить некоторой оригинальности и своеобразности; так как в доме старого холостяка, понятно, преобладало мужское общество, то Варвара Петровна невольно и бессознательно усвоила себе некоторые мужские приемы и вкусы. Стрельбу в цель, верховую езду, охоту и игру на бильярде – все это она предпочитала вышиванию по канве и вязанию бисерных кошельков. Особенно любила она игру на бильярде, которую настолько хорошо изучила, что даже в преклонных летах обыгрывала своих сыновей. Всю свою жизнь она как бы чувствовала некоторое стеснение в скромной рамке женской деятельности, что и выражалось в ее многочисленных фантазиях и в излишней для женщины самостоятельности.
Оставшись после смерти дяди полной владелицей огромного состояния, молодая, богатая девушка, понятно, скучала в Спасском, почему и переселилась в Орел, где окружила себя компаньонками и приживалками, от которых не требовалось ничего, кроме подобострастия и беспрекословного повиновения.
Олимпиада Васильевна Аргамакова:
Варвара Петровна была некрасива собой, небольшого роста, немного сутуловатая, имела длинный и вместе с тем широкий нос, с глубокими порами на коже, отчего он казался как бы немного изрытым; под старость нос получил синеву. Глаза у нее были черные, злые, неприятные, лицо смуглое, волосы черные. Она имела осанку гордую, надменную, поступь величавую, тяжелую.
В. Колонтаева:
Хотя она была некрасива, небольшого роста, рябовата и несколько сутуловата, но во всей ее особе было что-то привлекательное, а, главное, ее глаза, при каком-то особенном блеске, были совершенно черны и до такой степени выразительны, что по временам как бы искрились. Если прибавить к этому ее остроумие, любезность, умение одеваться со вкусом и ее эксцентричность, то нетрудно допустить, что брак Тургенева был вызван взаимным расположением молодых людей. Оригинальность и самостоятельность Варвары Петровны, по рассказам людей, помнивших о начале этого сватовства, выразилась и в этом случае особенно своеобразно. Так, подметив к себе расположение молодого Тургенева и его нерешительность просить ее руки, она через своих знакомых передала ему, чтоб он смело приступил к формальному предложению, потому что отказа не получит. Понятно, что Тургенев воспользовался этим случаем, действительно получил согласие Варвары Петровны и скоро стал ее мужем. Свадьба совершилась в Орле, после чего молодые несколько лет сряду жили в этом городе, где имели свой собственный дом. По выходе же Сергея Николаевича из военной службы в отставку, Тургеневы переехали в Спасское.
Всех детей у них было трое. Старший Николай, второй Иван и третий младший Сергей, умерший в очень молодых летах от падучей болезни.
Варвара Николаевна Житова:
Вышедши замуж, Варвара Петровна зажила тою широкою, барскою жизнью, какою живали наши дворяне в былые времена. Богатство, красота ее мужа, ее собственный ум и умение жить привлекли в их дом все, что было только знатного и богатого в Орловской губернии. Свой оркестр, свои певчие, свой театр с крепостными актерами – все было в вековом Спасском для того, чтобы каждый добивался чести быть там гостем.
И настолько была умна и приятна, – скажу даже больше, обаятельна, – Варвара Петровна, что, не будучи ни красивою, ни молодою, даже с лицом, несколько испорченным оспой, она при всем том всегда имела толпу поклонников.
После долгих страданий и продолжительной неволи сознание собственной силы развило в Варваре Петровне тот эгоизм и жажду власти, которые так многих из окружавших ее заставляли страдать.
Но своими помещичьими правами она никогда не пользовалась так грубо, жестоко, как это делали другие.
В. Колонтаева:
Варвара Петровна была женщина далеко не глупая и даже недюженная, но избалованная своим блестящим положением и окружающей ее средой. Ей в жизни все удавалось, а ее материальные средства давали ей возможность достигать того, чего она желала. Вот почему, при никогда не дремлющей фантазии, у ней являлись подчас совершенно причудливые капризы, и малейшее препятствие в их исполнении вызывало у ней слезы, гнев и даже истерические припадки. <…> На вид она казалась деспотичной, но эта деспотичность не была у ней принципом, а результатом ее избалованности. <…> Временами она воображала себя Бальзаковской женщиной, временами усидчиво писала свой дневник, тетрадями которого были наполнены целые сундуки.
Олимпиада Васильевна Аргамакова:
В домашней обстановке своей она старалась подражать коронованным особам. Так, крепостные люди ее, исполнявшие ту или другую обязанность при ней, назывались не только придворными званиями, но даже фамилиями тех министров, которые занимали соответствующие должности при высочайшем дворе. Так, например, дворецкий звался министром двора и ему была придана фамилия тогдашнего шефа жандармов генерала Бенкендорфа. Мальчик лет 14, заведывавший с несколькими помощниками получением и отправкою писем и газет, назывался министром почт. <…>
Без инициативы со стороны самой Варвары Петровны с ней никто не смел заговорить. Например, министр ее двора являлся с докладом, останавливался у дверей и ждал разрешительного знака говорить, и если этого знака Варвара Петровна минуты с две не подавала, то это значило, что доклада она в то время выслушивать не желала, и министр ретировался.
Приход почты возвещал большой колокол. Почтальоны с колокольчиками бегали по коридорам большого дома, а министр почт, одетый по форме, преподносил на серебряном подносе газеты и письма, адресованные на имя Варвары Петровны.
Варвара Николаевна Житова:
Штат ее личной домовой прислуги был многочисленный, человек сорок, но никаких необыкновенных названий никто не носил. Был дворецкий, буфетчик, камердинер, конторщики, кассир, поверенный по делам, были и мальчики – но не "казачки" и без сердец на груди. Обязанность их состояла в том, что они стояли по дежурству у двери и передавали приказания барыни, или были посылаемы позвать кого-нибудь. Из женской прислуги одна только ее главная горничная носила название фрейлины или камер-фрейлины госпожи. Но это было в то время весьма обыкновенное название: у всех помещиц главная горничная называлась так. Остальные были: кастелянша, прачки, швеи, портнихи, пялечницы и просто девушки.
Управляющие были и немцы, и русские, и назывались своими крещеными именами, а одного из греков просто звали Зосимыч. "Позвать Зосимыча", – говаривала Варвара Петровна.
Вся ее прислуга, окружавшая ее, должна была быть грамотною, и одну даже девочку вместе со мной учили по-французски, а именно списывать с книги, потому что Варвара Петровна, читавшая только французские романы, любила делать из них выписки. <…>
По-русски говорила она только с прислугой, и вообще все мы тогда читали, писали, говорили, думали и даже молились на французском языке.
В. Колонтаева: