В своих мемуарах и Рокоссовский, и Василевский, и Жуков очень тепло отзываются об Александре Горбатове. Не было ли это выражением их восхищения стойкостью одного из немногих офицеров, ни на кого не писавшего доносов? В своих собственных воспоминаниях – "Годы и войны" – Горбатов описал страшную атмосферу, создавшуюся в армии в период Большого террора, когда многие доносили друг на друга, когда старшие командиры унижались, даря лошадей особистам – то есть сотрудникам особых отделов НКВД в армии. Много места отведено фантасмагорическим разговорам, услышанным им в тюремных камерах. Заключенные убеждали его, что лучше подписать признание и доносить, доносить без остановки, потому что чем больше людей будет арестовано, тем скорее руководители страны поймут, что Ежов – платный агент врагов Советского Союза. После вынесения приговора Горбатова отправили в Магадан – самое страшное место ГУЛАГа, откуда он писал письма Сталину, не получив ответа ни на одно. Затем его этапировали в Москву, пересмотрели дело и освободили, ничего не объяснив. На следующий день он был вызван к Тимошенко, занимавшему тогда пост наркома обороны. Тот принял его сердечно и сообщил, что распорядился выплатить ему содержание по занимаемой должности за все тридцать месяцев "отсутствия". Потом, с фальшивым видом, который восхитил бы Кафку, объявил вернувшемуся из Магадана вчерашнему заключенному, что тот получит путевку в "шикарный" санаторий, чтобы восстановить силы после "продолжительной и опасной командировки".
Знает ли Сталин, что происходит?
Эти возвращения в строй – а в армию таким образом будут возвращены 10 000 офицеров – имели ясную цель: помогать и этим людям, и их коллегам оставаться сталинистами, веря, что хозяин Кремля не знает о происходящем, что вина за все ложится на горстку руководящих работников НКВД. Тот же Рокоссовский, который был арестован и подвергался на допросах жестоким избиениям, всю жизнь будет говорить о Сталине с восхищением. Он даже заявит, что забыл, что ему выбили зубы. В интервью, данном им Владимиру Поликарпову 8 октября 1966 года, он рассказал о своем приезде на дачу Сталина летом 1948 года. Они откровенно обсудили репрессии 1937 года. Сталин будто бы сказал своему собеседнику, что ему стыдно смотреть ему в глаза. Перед отъездом Рокоссовского и его супруги Сталин подарил жене маршала букет роз. Поликарпов выразил свое удивление тому, с каким волнением Рокоссовский вспоминал об этом эпизоде двадцатилетней давности. Со слезами на глазах старый маршал пояснил, что Сталин сам срывал розы, и поэтому его руки были в крови от уколов шипов.
Жуков не дойдет до такой патологической забывчивости, до такого фанатичного обожествления. Его мнение о Сталине всегда будет двойственным. Но вину за чистки он возложит напрямую на диктатора и в своих мемуарах, откуда соответствующие места вырежет брежневская цензура, и в беседах с Симоновым: "Когда под Москвой немцы наступали, 200–300 человек высшего комсостава сидели с 1937 года в подвалах на Лубянке. И тут их всех расстреляли. Такие люди погибли! А на фронте в это время полками командовали лейтенанты". Или Миркиной: "Некоторые говорят, что он [Сталин] ничего не знал о репрессиях 37-го года, – это неверно, знал". За время пребывания на посту министра обороны он проявит большую энергию в борьбе за реабилитацию тысяч несчастных, убитых в застенках НКВД. Именно на Сталина он возложит – и обоснованно – основную ответственность за поражения 1941 года. Вместе с тем, до последнего своего вздоха он будет верить, что Сталин являлся для него отцом, который мог быть грубым и несправедливым, совершать ошибки, но при этом и проявлять великодушие.
То, что Жуков так и не сумел до конца понять причины Большого террора, легко объяснимо: ведь и по сей день историки не могут прийти к единому мнению относительно его причин и целей. Прежде чем доискиваться до целей, надо рассмотреть все чистки и все проявления террора, и тогда мы увидим, что с момента создания большевистского режима в 1917 году не было года, чтобы террор не обрушивался на ту или иную часть советского общества. Чистки и террор были не чрезвычайными ситуациями, не отклонениями, а нормой управления при этом строе.
О причинах, побудивших Сталина уничтожить верхушку командных кадров Красной армии, идут оживленные дебаты. Мы можем сослаться на цепочку доказательств российского историка Николая Черушева, отвергающего утверждения некоторых своих коллег о том, что "военно-фашистский заговор" в Красной армии все-таки существовал. Тогда, может быть, террор был превентивным ударом, призванным пресечь в армии любые бонапартистские искушения? Мы уже неоднократно отмечали, страх перед бонапартизмом был для большевистских лидеров навязчивой идеей. На пленуме ЦК в июне 1937 года Ежов, не боясь выставить себя на посмешище, докладывал, как во время визита в Париж Тухачевский посетил гробницу Наполеона в Пантеоне [эт'с] и отрезал кусок ткани, покрывающей катафалк [мс] (гробница Наполеона находится в Доме инвалидов; на саркофаге (из карельского кварцита) нет никакой ткани. – Пер.), чтобы сделать его своим амулетом. Согласно составленным в НКВД документам, "заговорщики" якобы называли Тухачевского "Наполеоном нашего времени". Но ни один историк не обнаружил в Красной армии никаких бонапартистских тенденций, в чем она была верна традициям своей предшественницы – царской армии.
Еще одна версия видит в Большом терроре сознательное обновление правящего слоя. Проводя чистку на высшем уровне, Сталин будто бы хотел сменить элиту как Красной армии, так и всего советского общества, создав новую, более послушную его абсолютной власти и лучше соответствующую потребностям только что народившегося индустриального общества. Элита Красной армии в том виде, в каком она существовала ко времени начала Большого террора, была создана не Сталиным, а Фрунзе. Когда тот, при поддержке Каменева и Зиновьева, возглавил военное ведомство, то командующими военными округами назначил своих друзей. Эти люди – Тухачевский, Якир, Уборевич, Фельдман – вели себя, с точки зрения Сталина, чересчур независимо. Существует много свидетельств того, что они не одобряли коллективизацию сельского хозяйства и сдержанно относились к различным чисткам. Борис Бажанов, бывший секретарь Сталина, которому удалось в 1928 году бежать за границу, приводит вот такое интересное свидетельство по этой теме: "При случае я спросил у Мехлиса, приходилось ли ему слышать мнение Сталина о новых военных назначениях [произведенных Фрунзе]. Я делал при этом невинный вид: "Сталин всегда так интересуется военными делами". – "Что думает Сталин? – спросил Мехлис. – Ничего хорошего. Посмотри на список: все эти тухачевские, корки, уборевичи, авксентьевские – какие это коммунисты. Всё это хорошо для 18 брюмера, а не для Красной армии". Я поинтересовался: "Это ты от себя или это – сталинское мнение?" Мехлис надулся и с важностью ответил: "Конечно, и его, и мое"".
Еще одно объяснение мотивации Сталина, предложенное недавно, в частности, российским историком Олегом Хлевнюком, связывает сталинскую уверенность в том, что надвигается война (к тому же на два фронта: с Германией и/или Польшей на западе и с Японией на востоке), с опасениями, что пятая колонна подорвет военные усилия Советского Союза. В конце концов, опыт Первой мировой войны показал большевикам, что ни царь, ни Временное правительство не могли вести войну успешно при наличии внутренней оппозиции. И первый, и второе были свергнуты в результате проблем в тылу. По этому поводу Сталин и другие большевистские лидеры постоянно говорили о необходимости "морально-политического единства советского общества" и "единства фронта и тыла"; эти же выражения часто встречаются в мемуарах Жукова. Из советских архивных документов по войне в Испании, например, ясно видно, что Сталин связывал поражение республиканцев с отсутствием "морально-политического единства". Тот факт, что в рядах республиканцев были широко представлены троцкисты, мог дать ему дополнительные основания заранее уничтожить у себя в стране потенциальную пятую колонну.
Опубликованные в 1990-х годах архивные документы позволяют выявить в рядах РККА эти "потенциально антисоветские элементы", эти "группы риска", по мнению Сталина. В первую очередь речь идет о национальных меньшинствах, чужих в Советском Союзе. Действительно, объектом становились высокопоставленные военные польского, латышского, немецкого или финского происхождения. Константина Рокоссовского, чей отец был поляком, арестовали 17 августа 1937 года как польского и японского шпиона. Его долго избивали на допросах, выбили половину зубов, целых три года он просидел в переполненной тюремной камере, а в марте 1940 года был освобожден без каких бы то ни было объяснений. К жертвам "этнической чистки" можно причислить и серба Данило Сердича, арестованного 15 июля 1937 года. Жуков вспоминает свое изумление, когда ему стало известно, что Сердич объявлен "врагом народа". "Что же это за враг народа? – спрашивает он в нецензурованной версии своих "Воспоминаний". – Д. Сердич по национальности серб. С первых дней создания Красной Армии он встал под ее знамена и непрерывно сражался в рядах Первой конной армии. […] Это был храбрейший командир, которому верили и смело шли за ним в бой прославленные конармейцы. […] Д. Сердич вписал своими смелыми, боевыми подвигами много славных страниц в летопись немеркнущих и блистательных побед. […] И вдруг Сердич оказался "врагом народа". Кто из хорошо знавших Сердича мог поверить в его виновность?" С устранением из армии офицеров польского, немецкого, прибалтийского, финского происхождения связано и выселение в Среднюю Азию десятков тысяч семей, принадлежавших к тем же этническим группам. Точно так же после того, как СССР 21 августа 1937 года подписал с Китаем договор о ненападении, направленный против Японии, НКВД в тот же день предпринял массовые аресты и депортации корейцев, проживавших на русском Дальнем Востоке. Те автоматически рассматривались как агенты Японии, которая аннексировала Корею еще в 1910 году.
Другим основанием для арестов была принадлежность в прошлом к небольшевистским социалистическим партиям. Переписка между Сталиным и Ежовым показывает, что диктатор особо подчеркивал необходимость того, чтобы были арестованы все военные – бывшие члены партии эсеров. И.П. Белов, сменивший в Белоруссии Уборевича, сам будет арестован 7 января 1938 года. Под чистку попало большинство военных, побывавших в служебных командировках за границей (атташе или советники) либо участвовавших в боевых действиях за пределами СССР – в Испании (за исключением Павлова, Мерецкова, Батова, Кузнецова и Малиновского), в Монгольской народной республике, в Китае (за исключением Рыбалко и Чуйкова, будущего Сталинградского Льва) или же в Берлине во времена сотрудничества с рейхсвером (видное исключение – Тимошенко).
Еще одним основанием для чистки было происхождение не из пролетариев и не из беднейших крестьян. Однако, сын священника Василевский, сын царского офицера Антонов и сын кулака Конев не пострадали. Были уничтожены последние военспецы во главе с Егоровым. Самым ярким исключением являлся Борис Шапошников.
Помимо этих крупных категорий, следует принять во внимание, что каждый несчастный случай в Красной армии непременно приписывался деятельности иностранных шпионов и вызывал волну арестов. Обычно речь шла о катастрофах самолетов, чуть ли не ежедневных, но также и о банальных пищевых отравлениях. В адресованном Ворошилову письме от 17 мая 1937 года Сталин писал: "…нужно также привлечь к ответу т. Уборевича, который не умеет беречь и истребляет кадры летчиков. Это у него не первый случай". Большое число аварий в Белорусском военном округе, приводивших к гибели пилотов, легко объяснимо – ведь в округе была сосредоточена большая часть советской авиации.
Доносчики и счастливчики
Перед биографом встает трудноразрешимый вопрос: почему Жуков пережил Большой террор? Он командовал дивизией, а из командиров этой категории выжили только 32 %. Его шанс, вернее, шансы оказаться в этой трети заключались в том, что он был русским, происходил из бедных крестьян и не поддерживал слишком тесных контактов с группой Тухачевского или с кружком Уборевича. Но, возможно, подлинная причина заключена в ответе бывшего офицера НКВД, который, будучи, в свою очередь, арестован, сказал сидевшему с ним в одной камере физику Алексу Вайсбергу:
– Некоторых из нас выпустят только для того, чтобы все поверили, что наступили перемены; остальные пойдут в лагерь и будут отбывать назначенное наказание.
– По какому же принципу производится отбор?
– Наугад. Люди всегда пытаются все объяснить какими-то точными правилами. Но когда вы заглянули за кулисы, как это сделал я, вы прекрасно знаете, что в нашей стране жизнями людей управляет слепой случай.
Илья Эренбург дает такой же ответ по поводу загадки собственного выживания. Как он – сибарит, интеллектуал-космополит, уцелел во время Большого террора вопреки "всем правилам той эпохи", когда все, кто его окружал, были арестованы и расстреляны за тесные связи со "шпионами" Андре Жидом и Андре Мальро? Выжил он один. В своих мемуарах писатель объяснил это так: "Я выжил – не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею".
Примером случайности выбора жертв может служить судьба Конева. В 1921 году он "подправил" свою биографию, назвавшись сыном крестьянина-бедняка и сообщив, что с 12 лет работал лесорубом. Весной 1937 года он баллотировался в Верховный Совет СССР. И вдруг приходит письмо, изобличающее его подлог и ложь. Военные политорганы обратились к властям Архангельской области, откуда родом семья Коневых, с просьбой провести расследование. "Конев Иван Степанович, 1897 года рождения… Из зажиточных крестьян, рабочий… По имеющимся официальным материалам, И.С. Конев характеризуется как активный защитник и покровитель врагов народа. Конев в автобиографии скрывает, что его отец кулак, что его родной дядя Ф.И. Конев являлся долгое время урядником, издевался над крестьянами, был в 1929 году арестован органами ОГПУ, при аресте пытался покончить жизнь самоубийством, ранил себя ножом. и умер в тюрьме". Коневу повезло, что этот ответ попал к Мехлису только в начале 1938 года, когда Сталин решил остановить аресты.
Сын священника Василевский тоже мог пострадать от террора. Несмотря на то что прервал все контакты с родственниками, с самого начала 1930-х годов он жил в тревожном ожидании, поскольку его заявление о приеме в партию, поданное в 1928 году, было рассмотрено в положительном смысле только в 1938 году – явный признак того, что в отношении его существовали подозрения. У Малиновского вероятность закончить плохо была еще выше. Ведь он в составе Русского экспедиционного корпуса воевал в 1916 году во Франции, где получил Военный крест. Он был военным советником республиканцев во время войны в Испании. Его дважды вызывали в Москву, но он притворялся глухим. Можно вообразить себе его страх, когда двое его коллег, Берзин и Сташевский, вызванные на родину, были там расстреляны. Он вернулся только после третьего вызова и угрозы, что в случае отказа будет объявлен дезертиром. И тут произошло чудо: в мае 1938 года Малиновского в Москве ждала не расстрельная команда, а орден Ленина и орден Красного Знамени. Почему? Этому нет никакого рационального объяснения. Остается объяснять происшедшее его удачей, случайным замедлением в темпе репрессий, каким-то сбоем в работе огромной репрессивной машины…
А мог ли Жуков помогать своей фортуне или счастливому случаю, донося на коллег? Но те, кто доносил на других, либо сами уже находились под следствием, либо ставили себя в опасное положение, потому что должны были открыть источники своей информации. Донос далеко не всегда был выгодным делом. После смерти Сталина, особенно в период правления Хрущева между 1957 и 1964 годами, а затем после развала СССР, историки активно искали в архивах прямые доказательства причастности покорителя Берлина к Большому террору. Они решили, что достигли желанной цели, в 1989 году, когда писатель Владимир Карпов опубликовал донос, якобы подписанный Жуковым. В адресованном Ворошилову письме содержатся сведения, порочащие бывшего полковника царской армии и бывшего члена партии эсеров Александра Егорова, в то время занимавшего пост заместителя наркома обороны. По мнению Бориса Соколова, еще одного российского биографа маршала, это письмо могло стать причиной возбуждения против Егорова дела, вследствие которого 27 марта 1938-го он был арестован, а 23 февраля 1939 года казнен.