– Завтра у всех нас важный день, ― начал командир. ― В соответствии с распоряжением нашей партии и правительства мы отправимся на территорию атомной станции с тем, чтобы свернуть голову взбунтовавшемуся ядерному дракону и восстановить безопасную жизнь на нашей земле. Я ― сын трудового народа ― убежден, что мы успешно выполним поставленную перед нами задачу! И если для этого потребуется положить наши жизни, то мы сделаем это без колебаний, как пожертвовали своими жизнями ваши отцы и деды в минувшую отечественную войну!
Провозглашение себя сыном народа и обращение к героическому прошлому были постоянными атрибутами всех его выступлений.
– Я хочу предупредить вас, ― продолжал полковник, ― что дороги до станции очень узкие, не рассчитанные на свободное движение в двух направлениях. Поэтому колонна будет двигаться на минимальной скорости до тридцати километров в час, чтобы не мешать встречному движению грузового транспорта. Подъем с завтрашнего дня будет производиться в пять часов утра, с тем чтобы в шесть можно было начать выдвижение. На станции сложная радиационная обстановка. В ваших же интересах проявлять максимальную дисциплину и организованность. На всей территории тридцатикилометровой зоны вокруг станции вводится военное положение и "сухой закон". А это значит, что все случаи употребления алкогольных напитков, даже в самых незначительных дозах, будут беспощадно караться, вплоть до привлечения к суду военного трибунала. Со всей означенной территории выселено гражданское население. Неприкосновенность их имущества ― на нашей совести. Любые случаи мародерства будут рассматриваться судами военного трибунала, и наказание будет суровым! Дисциплина и самоотверженность! Вместе мы спасем нашу Родину! Я верю вам!
После построения Михаил, c разрешения комбата, прибавил к своему подразделению еще пять солдат и отправился вместе с ними рыть яму и закапывать зараженное обмундирование. Он также попросил у командира дозиметрический прибор, но просьба была отклонена. Мол, вам не нужна лишняя информация: задачу все равно надо выполнить любой ценой.
– Зачем мы закапываем все это в землю? Ведь будут заражены грунтовые воды, как только начнутся дожди! ― сказал фельдшер Коля. На гражданке он работал слесарем авторемонтного завода. "Очень толковый парень", ― заметил про себя Михаил.
– Приказы не обсуждаются! ― все же сухо оборвал он Колины рассуждения.
Вечером из Киева были доставлены бронированные разведывательно-дозиметрические машины, облицованные теперь свинцовыми листами. Лейтенант обратил внимание на их грозные силуэты, отсвечивающие тусклым розово-оранжевым светом в лучах заходящего солнца.
Вернувшись со штабного заседания только в два часа ночи, Михаил забылся в тревожном сне, лежа на тонком матрасе, постеленном на жестких нарах палатки. А в четыре часа утра уже необходимо было быть на пищеблоке. История с нехваткой консервов для супа снова повторилась. Для медицинского обеспечения батальона на марше Михаил отправил фельдшера Колю. Сам же отправился к заместителю командира батальона по тылу, чтобы выяснить причины недостачи консервов.
Палатка майора Сухих, заместителя командира батальона по тылу, располагалась в конце палаточного ряда. Чрезвычайно толстый майор с громадным животом, вылезающим из-под зеленой майки, сидел на раскладном стульчике и смотрел на лес. Ему было жарко. Ручейки пота стекали по его лицу на уже мокрую майку. Увидев подходящего лейтенанта, он нехотя приветствовал его вялым движением слегка приподнятой руки.
– Чем обязан? Может, компоту хочешь попить? У меня тут несколько банок венгерского компота завалялось, или, может, сгущенки? Классная сгущенка! ― с этими словами он открыл штык-ножом одну из банок и целиком залил ее в свой широко раскрытый рот.
– Товарищ майор, спасибо за приглашение. Откровенно говоря, в такую жару не хочется ничего сладкого. Я пришел выяснить, почему на полевой кухне не хватает банок с гречневой кашей и тушенкой? Кто отвечает за их поступление, и в чем причина недостачи?
Слова Михаила мгновенно вывели майора из расслабленного состояния. Он прищурился и зло сквозь зубы произнес:
– Послушай, лейтенант, ты бы не совал свой нос в чужие дела, а лучше следи за чистотой и гигиеной!
Михаил был взбешен его ответом, но старался держаться спокойно и с достоинством.
– Но ведь кто-то ворует эти консервы, а люди недополучают свои пайки!
– Ты, жидовская морда, разве не видишь: все мы здесь ― пушечное мясо, и домой навряд ли кто вернется. Так что надо получать удовольствие, пока есть такая возможность. На всех вкусных вещей не хватит! Брось свои еврейские штучки ― не устраивай здесь расследований!
До начала ночного оперативного совещания Михаил подошел к заместителю комбата по политической части майору Огурцову и рассказал ему о своей последней встрече с замом по тылу. Огурцов внимательно выслушал лейтенанта и обещал разобраться, особенно с антисемитскими высказываниями майора Сухих.
На следующий день лейтенант обсудил эту историю с фельдшером Колей. Тот предостерег его от опасных и бесполезных действий: все начальники тут ― приятели! Как известно, рука руку моет ― правды не доискаться! Оставь это дело, командир!
Проблема водоснабжения бригады становилась все более тяжелой. На территории тридцатикилометровой зоны вода была заражена и непригодна для питья, поэтому ее доставляли из прилегающих к зоне колхозов и совхозов. Дороги были в основном грунтовые, не пригодные для грузового транспорта. Тяжелые армейские водовозы оставляли глубокие колеи на подъезде к водосборным резервуарам, тем самым лишая местное гражданское население возможности доставлять себе воду на обычных легких автоцистернах. Местное население, не видя другого способа спасти свои дороги, начало настоящую партизанскую войну. Они перекрывали дороги бревнами или вешали на заполненные водой емкости пудовые замки. Прибывших из далекой Московии солдат, население встречало неприветливо. Для них это была чужая атомная станция, о постройке которой их мнения не спрашивали. В результате аварии на этой станции многие их знакомые и родственники были выселены из своих домов, находившихся внутри тридцатикилометровой зоны. А теперь вот еще и разрушенные местные дороги…
После обеда Михаил отправился искать своего старого приятеля и сослуживца рентгенолога Владимира Ивановича Соколова, что давно собирался сделать. Он встретил его в просторной "штабной" палатке бригадного медицинского пункта. Они крепко обнялись. Обычно веселый Владимир в этот день был явно не в духе. Свое настроение он объяснил, рассказав неприятную историю:
– Сегодня утром отвозил в Киев одного из солдат четвертого батальона. Для этого мероприятия получил экстренный киевский пропуск. Короче, молодой парень тридцати пяти лет, находясь на станции, захотел посрать. Не найдя лучшего места, присел в кустах. Как потом оказалось ― на кусок графита с плутонием. Посидел с четверть часа, и встать сам уже не смог. Еще через двадцать минут несчастного обнаружили его же товарищи. Притащили ко мне в медпункт. Я, как мог быстрее в этих условиях, отвез его в Киев, в госпиталь. Парня постоянно рвало, он жаловался на сильную боль в промежности, периодически отключался и был очень слаб. Просил меня, чтобы я сообщил его жене, если он не доедет до больницы. По виду ― явно не жилец! Поверь мне: я ― в силу своей профессии ― немного разбираюсь в лучевых поражениях. Если бы у каждого солдата был свой дозиметр, тот же ДП-5, то этого бы не произошло!.. Кстати, что у тебя?
– Да так, всякие мелкие организационные дела и бесконечные заседания. Кручусь, как белка в колесе. Поспать почти не удается. А дел вроде никаких серьезных не делаю ― в основном, раздаю таблетки. Но с другой стороны, там, на станции, намного хуже. Так что грех жаловаться!
– Ничего, я жопой чую: у нас все еще впереди!
Между тем стали появляться первые больные, в основном с воспалением легких и различными травмами. Кашляющих пичкали антибиотиками и микстурами. Для травмированных Михаил получил три ящика с гипсовыми бинтами. Приходилось работать без рентгеновских снимков ― переломы диагностировать клинически, а устранение смещения проверять, ощупывая сломанное место перед наложением гипса. Люди с гипсовыми повязками на руках продолжали ездить на станцию.
Тогда же стала известна максимальная доза разрешенного облучения ― двадцать пять рентген. Поэтому для большинства мобилизованных рабочий день на станции был непродолжительным ― не более десяти минут. Задача состояла в поддевании совковой лопатой и перебрасывании в специально установленный контейнер осколков графитовых стержней, выброшенных из активной зоны реактора во время взрыва. Эти осколки были обильно покрыты радиоактивным плутонием и излучали десятки рентген в час. Все действие выполнялось бегом для уменьшения получаемой дозы. Солдаты не имели защитной одежды. За эти десять минут они получал пару рентген, записываемых в их индивидуальную карту облучения, и были свободны до следующего рабочего дня. Правда, всем, закончившим работу, приходилось ждать товарищей перед возвращением в лагерь. Маски и респираторы тоже не были в ходу: долго дышать через них в условиях установившейся жары было просто невозможно.
Возвращавшиеся со станции солдаты приносили на своих сапогах и на колесах привезших их автомобилей десятки килограмм радиоактивной пыли. Вскоре радиационная обстановка в лагере стала немногим отличатся от положения на станции. Михаил и другие офицеры на оперативных совещаниях неоднократно предлагали развернуть ряд промывочных станций по дороге, но это требовало утверждения в высших инстанциях, так как задерживала и без того медленное продвижение колонны. Решение ее растянулось на многие дни. В связи с наличием большого количества радиоактивной пыли на лагерной почве, было отменено незыблемое до этого правило ― переход на строевой шаг при отдании чести за десять метров до каждого встречаемого офицера.
Скоро появилась новая проблема, связанная с формой войск химической защиты. Эта форма имела особую пропитку, задерживающую проникновение отравляющих веществ оружия массового поражения. Это не мешало зимой, но летом… В жару люди потели, и все больше и больше стали обращаться в медицинские пункты со странной массивной сыпью по всему телу, вызывающей жестокий, до крови зуд. Врачи бригады пытались решить эту проблему широким применением гормональных мазей, но они плохо помогали. Количество пораженных росло, как снежный ком, и офицеры медицинской службы обратились к комбригу с просьбой решить этот вопрос. Решение было найдено не стандартное. Впервые за мировую историю весь личный состав переодели в клетчатые, гражданские рубашки, одного цвета и фасона, так что военный лагерь стал напоминать летнюю загородную базу отдыха. Форму оставили только для торжественных случаев.
Глава 3
Из официальной справки (середина мая 1986 года):
"…Эвакуировано из зоны более 90 тысяч жителей…
…Потеряно 48 тысяч гектаров земельных угодий…
…Выведено из строя 14 промышленных предприятий, 15 строительных организаций…
…Потеряно 900 тысяч квадратных метров жилья, 10 400 частных домов…"
Через две недели большинство кадровых офицеров получило максимально допустимую дозу облучения, и они перестали выезжать на станцию. Кто-то должен был продолжать командовать солдатами, работавшими на станции и территории зоны. Чтобы не мобилизовать новых офицеров, руководство бригады решило задачу очень просто ― был издан приказ о двойной квалификации всех офицеров вспомогательных служб ― медицинской, инженерной, связи. На них были возложены дополнительные функции офицеров химической защиты. Все получили по два комплекта погон ― химических войск и специальных.
Тогда же разрешили переписку. Заработала полевая почта. Первое письмо Михаил написал Нине.
"Дорогая Нина! Я все время думаю о тебе. Не сердись, что долго не давал о себе знать. Мы были изолированы от внешнего мира, почтовой и телефонной связи. Как ты, вероятно, слышала, на Украине произошла авария на атомной станции. Волею судьбы я оказался в этом опасном месте. Работать приходится с утра до ночи, без выходных. Украинская весна великолепна, но нет времени любоваться ею. Когда мы встретимся, расскажу обо всем подробнее. Постараюсь, насколько это возможно, быть осторожным, не получать лишнего облучения. С нетерпением буду ждать твоего ответа. Твой Миша".
Теперь рабочий график Михаила стал еще более напряженным: подъем в четыре утра с инспекцией кухни, поездка с солдатами на станцию, возвращение в шесть вечера, прием больных, оперативное совещание в штабе батальона до одиннадцати, а затем еще одно заседание до двух-трех часов ночи в штабе бригады. Время сна сократилось до часа-полутора в сутки. Он сильно похудел и осунулся. Часто болела и кружилась голова. По пути на станцию и обратно, сидя в кабине грузовика, он постоянно клевал носом на ухабах разбитой дороги. Хроническая ссадина на лбу, полученная от ударов о железную рукоятку перед лобовым стеклом, казалось, никогда не заживет.
В один из таких вечеров, после его возвращения со станции, к нему обратился фельдшер Коля: "Товарищ лейтенант, вы так скоро свалитесь. Мы с ребятами подумали, что отдохнуть вам надо. Пока вас не было, мы тут неподалеку в лесу землянку выкопали и замаскировали ее еловыми ветками. Там вас никто не найдет. Поспите хотя бы до оперативных совещаний. Я вас разбужу. А то здесь больные вам все равно отдохнуть не дадут. А если будут спрашивать где вы, то скажем, что доктор ушел осматривать санитарное состояние территории". Михаил не заставил себя долго уговаривать. Он сам чувствовал, что так долго не протянет. В сопровождении Коли он добрался до землянки, упал в зеленые хвойные ветки, испытав непередаваемое наслаждение, и отключился. Проснулся утром от пения птиц и от энергичного тормошения за плечо. Над ним склонившись стоял Коля. "Пора вставать, ― произнес Николай, ― еще успеете поесть перед выездом на станцию".
– А как же оперативное совещание?! ― испуганно произнес лейтенант.
– Они присылали за вами, но мы сказали, что вы плохо себя чувствуете, и они разрешили вас не трогать.
Не скрывая благодарности, Михаил сердечно пожал Колину руку.
* * *
На станции Михаил, вместе со взводом вверенных ему солдат срочной службы или резервистов, участвовал в дезактивации и бетонировании территории. Его группа в тридцать человек работала чаще на открытой местности, иногда ― недалеко от разрушенного реактора.
Помимо поездок на станцию подразделения бригады выполняли рейды по дезактивации внутри тридцатикилометровой зоны. В нескольких из таких рейдов лейтенант Векслер и его подразделение также принимали участие.
Был получен приказ произвести окапывание одной из деревень, расположенных в тридцатикилометровой зоне. Жители были выселены из своих домов еще в конце апреля, а оставленные собаки и кошки ликвидированы специальным подразделением санитарной службы. По пустым дворам бегали только одичавшие куры. Стояла весна и в садах цвели фруктовые деревья, на крышах оставленных домов свили огромные гнезда аисты. Михаилом овладело лирическое настроение. Стихи родились сами собой:
Прохладный ветерок ― то нежность
Беды не понявшей Земли…
Постойте: голубое небо
И птичий хор в ветвях звенит.
А на обочинах дороги
Такая сочная трава!
Но люди непривычно строги
И крайне скупы на слова.
Цветут каштаны, вишни, груши ―
Весна на празднике своем!
Лишь одиноко аист кружит
Над спешно брошеным жильем…
Взвод лейтенанта Векслера следовал за подразделением, которое обмывало крыши домов. Его команде было предписано обходить двор за двором и переворачивать грунт около этих домов, и тем самым снижать местный радиоактивный фон. С каждым новым выбросом изотопов из разрушенного реактора перекопанный ранее грунт и крыши опять покрывались налетом стронция, и фон вновь возрастал. Труд ликвидаторов был воистину сизифовым! Но как ни бесполезной казалась поставленная задача, приказ есть приказ.
Во дворе одного из домов солдаты обнаружили одинокую кошку, которая с жадностью доедала оставленные кем-то в миске рыбные консервы.
– Интересно, кто это позаботился о божьей твари, ведь жители деревни уже две недели как выселены? ― с подозрительностью в голосе произнес один из солдат. Скоро виновник нашелся. За гигантским кустом черной смородины пряталась восьмидесятилетняя бабка, тощая в темных кофте и юбке. Голова ее была повязана черной косынкой. Когда солдаты вытащили сопротивляющуюся бабку из-за куста, та, как в бреду, не переставала креститься и бормотать слова из Откровения Иоанна Богослова: "Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно факелу, и пала на третью часть рек и источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки". Пожилая женщина не желала разговаривать и отказалась объяснять свое поведение. Костлявые, скрюченные кисти ее рук дрожали, а забеленные катарактой глаза казались безумными. Солдаты по рации вызвали милиционера с машиной, и когда тот приехал и увез с собой старуху, расположились на перекур у деревянного почерневшего и растрескавшегося от старости стола перед домом.
– Есть что-то в том, что бабка говорила, ― затянувшись сигаретой и выпустив изо рта дым, сказал один из солдат, ― я слышал от ребят-разведчиков из нашего батальона, что сейчас на станции переполох ― там боятся, что вся эта радиоактивная зараза просочится в грунтовые воды и тогда отравится масса народа. Чтобы этого избежать, собираются строить бетонную охлаждаемую подушку под взорвавшимся реактором. Нагнали сюда метростроевцев и шахтеров ― несчастным предстоит серьезно облучиться! Кроме того начали окапывать и бетонировать подступы к реке Припять, это ведь приток Днепра.
– А что она несла про эту полынь? ― спросил другой солдат.
– Я где-то слышал, что название города "Чернобыль" возникло от названия растения чернобыльника ― горькой полыни. Здесь его полно растет.
– Ой, не нравится мне все это, мужики! ― резюмировал третий солдат.