Генерал Каледин принял нас очень серьезно, сказал, что, работая в полном согласии с генералом Алексеевым, он убежден, что генералу Алексееву удастся сформировать хорошую Добровольческую армию, а ему - Донскую. Затем он сказал, что очень рад приезду на Дон целой группы генералов, которые помогут наладить организационную работу, но, прибавил генерал Каледин, "имена генералов Корнилова, Деникина, Лукомского и Маркова настолько для массы связаны со страхом контрреволюции, что я рекомендовал бы вам обоим и приезжавшему генералу Маркову пока активно не выступать. Было бы даже лучше, если б вы временно уехали из пределов Дона".
После этого генерал Каледин добавил:
- Я отнюдь не настаиваю, чтобы вы уезжали с Дона. Если вас это не устраивает, то оставайтесь, и вы будете гостями донского казачества. Но я, зная обстановку, счел своим долгом высказать, что вам лучше временно уехать. Я убежден, что в самом ближайшем будущем ваше присутствие здесь будет совершенно необходимо. Тогда вы вернетесь, и мы вместе будем работать.
Деникин, Марков и я решили уехать из Новочеркасска.
Генералы Деникин и Марков решили ехать в Екатеринодар, а я во Владикавказ.
Выехав из Новочеркасска 26 ноября (9 декабря), мы благополучно проскочили через Ростов.
27 ноября (10 декабря) в Ростове произошло выступление местных большевиков, к которому присоединились бывшие в городе солдаты и матросы.
Город был в их руках несколько дней.
В подавлении восстания приняла участие первая сформированная в Новочеркасске рота будущей Добровольческой армии.
* * *
За два дня до бегства из Быхова я послал вестового с вещами к моей жене, бывшей в имении у знакомых под Харьковом. Я ей написал, что буду пробираться в Новочеркасск, и прошу ее, как только будет возможно, доставить мне туда вещи.
Получив мое письмо и зная из газет, что мы из Быхова бежали и что большевики отдали распоряжение нас задержать в пути, она решила немедленно проехать в Новочеркасск самой.
Приехав в Ростов 27 ноября (10 декабря) утром, она в ожидании поезда в Новочеркасск сдала все вещи на хранение, а сама прошла в зал 1–го класса.
Как раз в это время произошло в Ростове выступление большевиков, и они, заняв город, двинулись к вокзалу.
На вокзале началась паника, и бывшим там пассажирам объявили, что, кто хочет спасаться от большевиков, может воспользоваться поездом, отходящим в Таганрог.
Моя жена едва успела вскочить в отходящий поезд и проехала в Таганрог.
5(18) декабря, когда движение опять восстановилось, она поехала через Ростов в Новочеркасск.
Но в Ростове из вещей, сданных на хранение, на складе оказались только два взрезанных и пустых чемодана. Все вещи, как мои, так и ее, пропали.
Приехав в Новочеркасск, про меня она ничего узнать не могла, так как те лица, которые знали, что я поехал во Владикавказ, почему‑то считали, что об этом никому говорить нельзя, и моя жена в полной неизвестности принуждена была жить в Новочеркасске.
* * *
Приехав во Владикавказ, я поселился в небольшой гостинице и страшно скучал, ожидая вестей из Новочеркасска.
Один мой знакомый просил меня занести во Владикавказе письмо к Тану Чермоеву, председателю "Союза горцев".
Чермоев меня очень любезно принял и в разговоре спросил, не согласился бы я помочь горцам организоваться и устроить приличную армию.
Я отказался, сказав, что теперь обстановка такова, что можно ожидать резню между горцами и терскими казаками и что в этом случае мое положение могло бы оказаться более чем странным.
Настроение во Владикавказе было напряженное. Почти каждую ночь разбойники–осетины делали набеги на город и грабили магазины.
По вечерам я часто бывал у атамана Терского казачьего войска Караулова, от него узнавал обстановку.
В этот период началось движение в тыл отдельных частей с Кавказского фронта. Терская область и Ставропольская губерния стали наполняться большевистски настроенными солдатами. То там, то здесь начинали вспыхивать беспорядки. Началось брожение и в некоторых станицах Терского казачьего войска.
Атаман Караулов постоянно разъезжал и, насколько возможно, поддерживал порядок.
Во время одной из таких поездок, около половины конца декабря, на станции Прохладной взбунтовавшаяся толпа отцепила его вагон от поезда, и он был убит.
12(25) декабря я получил телеграмму от Завойко (бывший ординарец Корнилова), что он вместе с генералом Корниловым будут во Владикавказе 13(26) декабря.
В этот день Завойко приехал, но один.
Он мне сказал, что генерал Корнилов после неимоверно трудного путешествия 6(19) декабря приехал в Новочеркасск; что, познакомившись с обстановкой, сложившейся в Новочеркасске, генерал Корнилов решил, что ему там нечего делать, и решил проехать во Владикавказ, где сговориться со мной, вызвать из Екатеринодара генерала Деникина и решить, что делать дальше; что все к отъезду было готово, но в последнюю минуту генерал Корнилов под давлением московских общественных деятелей изменил свое решение и остался в Новочеркасске.
14(27) декабря я получил телеграмму от генерала Эрдели, что генерал Корнилов меня вызывает.
В Новочеркасск я приехал 16(29) декабря; из Екатеринодара приехали туда же генералы Деникин и Марков.
Я застал генерала Корнилова в большом колебании.
Формирование Добровольческой армии было уже начато генералом Алексеевым.
По характеру генералы Алексеев и Корнилов мало подходили друг к другу.
Генерал Корнилов считал, что дело может пойти успешно лишь при условии, если во главе будет стоять один человек. Генерал Алексеев говорил, что роли можно распределить; он указывал, что в его руках останутся финансовые вопросы и политика (внешняя и внутренняя), а генерал Корнилов всецело займется формированием армии и ее управлением.
Генерал Корнилов доказывал, что их параллельная деятельность будет вызывать постоянные трения, и прежде всего в финансовых вопросах, так как каждую копейку на организацию и нужды армии придется ему испрашивать у генерала Алексеева. Затем генерал Корнилов указывал, что с развитием дела ему, как командующему армией, придется вплотную подойти к внутренней политике, которая будет находиться в ведении генерала Алексеева, что это опять‑таки породит недоразумения и трения.
В сущности говоря, это сознавал и генерал Алексеев, предложивший генералу Корнилову такое решение:
- Вы, Лавр Георгиевич, поезжайте в Екатеринодар и там совершенно самостоятельно приступайте к формированию частей Добровольческой армии, а я буду формировать на Дону.
Генерал Корнилов категорически от этого отказался, сказав, что это не выход, что это было бы еще хуже.
- Если б я на это согласился, то, находясь на таком близком расстоянии один от другого, мы, Михаил Васильевич, уподобились бы с вами двум содержателям балаганов, зазывающих к себе публику на одной и той же ярмарке.
Генерал Корнилов хотел ехать на Волгу, а оттуда в Сибирь. Он считал более правильным, чтобы генерал Алексеев оставался на юге России, а ему дали бы возможность вести работу в Сибири.
Он доказывал, что для дела это будет лучше, что один другому они мешать не будут, и верил, что ему удастся создать в Сибири большое дело.
Он рвался на простор, где возможна была самостоятельная работа.
Но приехавшие в Новочеркасск из Москвы представители "Национального центра" (в Новочеркасск приехали: князь Григорий Николаевич Трубецкой, Петр Бернгардович Струве, Михаил Михайлович Федоров, Николай Николаевич Львов, Г. Белоусов и Павел Николаевич Милюков. Наезжали на несколько дней и другие, но фамилий их не помню. - А.Л.) настаивали на том, чтобы Корнилов оставался на Юге России и работал совместно с Алексеевым и Калединым.
Так как Корнилов не соглашался, то было заявлено, что московские общественные организации совершенно определенно поручили заявить, что руководители антибольшевистского движения могут рассчитывать на моральную и материальную помощь лишь при условии, что все они (Алексеев, Корнилов и Каледин) будут работать на юге России совместно, распределив между собой роли и подписав составленное между собой соглашение; при этом было указано, что только после того, как это соглашение состоится и, подписанное всеми тремя генералами, будет передано представителям Англии и Франции, можно рассчитывать на получение денежной помощи от союзников.
Генерал Корнилов принужден был согласиться, и несколько позже было составлено, подписано и передано представителям московских общественных организаций соглашение, по которому генерал Алексеев принимал на себя заведывание всем финансовым делом и вопросами, касающимися внешней и внутренней политики; генерал Корнилов принимал на себя организацию и командование Добровольческой армией; а генерал Каледин - формирование Донской армии и управление всеми делами и вопросами, касающимися Войска Донского.
Принципиальные вопросы они должны были разрешать совместно.
Рассказав мне все это, генерал Корнилов предложил мне быть у него начальником штаба.
При следующем нашем свидании, когда мы разбирались в том, что было уже сделано и что надо делать дальше, генерал Корнилов вновь заговорил о том, что он останется на юге России по принуждению; что он согласился на это только по настоянию представителей московских общественных деятелей; что он боится за успех работы, когда во главе дела будет стоять не один полноправный распорядитель, а два (не считая генерала Каледина, который в вопросы формирования Добровольческой армии не вмешивался. - А.Л.) равноправных, не подчиненных один другому: что он опасается возникновения постоянных недоразумений, особенно по финансовым вопросам; что он, наконец, мало верит в успех работы на юге России, где придется создавать дело на территории казачьих войск и в значительной степени зависеть от войсковых атаманов.
Закончил генерал Корнилов так: "Сибирь я знаю, в Сибирь я верю; я убежден, что там можно будет поставить дело широко. Здесь же с делом легко справится и один генерал Алексеев. Я убежден, что долго здесь оставаться я буду не в силах. Жалею только, что меня задерживают теперь и не пускают в Сибирь, где необходимо начинать работу возможно скорей, чтобы не упустить время".
Этот взгляд генерала Корнилова отразился на всей его работе в новочеркасский период. Он всей душой и сердцем стремился в Сибирь, хотел, чтобы его отпустили, и к работе по формированию Добровольческой армии на Дону относился без особого интереса.
Придавая большое значение Сибири и Поволжью, генерал Корнилов послал в Сибирь ряд писем к местным политическим деятелям (в том числе Пепеляеву), и, по его просьбе, генералом Алексеевым был командирован туда генерал Флуг, на которого была возложена задача ознакомить сибирских политических деятелей с тем, что делается на юге России, постараться объединить офицеров и настоять на создании там противобольшевистского фронта. На Волгу - в Нижний Новгород, Казань, Самару, Царицын и Астрахань - были командированы офицеры с целью сорганизовать там противобольшевистские силы и постараться, подняв восстание против большевиков, захватить в свои руки эти пункты.
У генерала Корнилова зрел очень широкий план: он не ограничивался идеей борьбы с большевиками. Он, веря в Сибирь и Поволжье, был убежден, что можно будет не только смести большевиков, но и воссоздать фронт для борьбы с Германией.
Работа на Дону ему представлялась работой сравнительно мелкой, местного характера; работа же на Востоке - работой крупного, европейского масштаба.
К сожалению, опасения Корнилова, что у него будут трения и недоразумения с Алексеевым, оправдались с первых же дней их совместной работы.
Трения происходили и из‑за невозможности точно разграничить круг ведения одного от другого и по разрешению различных вопросов, связанных с денежными отпусками.
Я лично считал, что лучше предоставить генералу Корнилову свободу действий и не возражать против его желания ехать в Сибирь, но бывшие в Новочеркасске московские общественные деятели продолжали считать необходимым, чтобы генерал Корнилов оставался на юге России. Они считали, что если уедет Корнилов, то за ним в Сибирь поедут очень многие из вступивших в ряды Добровольческой армии, и дело, начатое в Новочеркасске, может развалиться.
П. Б. Струве, П. Н. Милюков, князь Г. Н. Трубецкой, М. М. Федоров и А. И. Деникин несколько раз выступали в роли миротворцев и налаживали отношения между генералами Корниловым и Алексеевым.
Во второй половине (конце) декабря в Новочеркасск из Екатеринодара приехал Савинков.
Сначала Савинков посетил генерала Каледина, а затем генерала Алексеева.
Он заявил, что считает свое участие в работе по созданию Добровольческой армии не только желательным, но для дела безусловно необходимым.
Он указал на то, что, по его глубокому убеждению, возглавление борьбы с большевиками одними генералами более чем ошибочно; что из этого ничего серьезного не выйдет; что масса отнесется в этом случае к начатому делу как к контрреволюционному; что необходимо при генерале Алексееве создать политическое совещание, в состав которого должен войти он, Савинков; что присутствие его в составе этого политического совещания, работающего рука об руку с Л. Г. Корниловым, ясно покажет всем, что начатое дело есть дело чисто патриотическое, чуждое каких‑либо контрреволюционных замыслов.
Л. Г. Корнилов, к которому обратились генералы Алексеев и Каледин, сначала ответил категорическим отказом работать вместе с Савинковым.
Но затем Алексеев и Каледин убедили Корнилова согласиться.
Главный мотив, которым удалось в конце концов убедить Корнилова, заключался в том, что если Савинков будет работать с нами, то он будет полезен; если же отвергнут его предложение, то он может, работая отдельно, сильно повредить начатому нами делу.
А. Г. Корнилов согласился.
При генерале Алексееве было решено образовать политическое совещание в составе: председатель - Алексеев; члены - Корнилов, Каледин, Деникин, Лукомский, Романовский, Струве, Милюков, князь Григорий Трубецкой, Федоров и Савинков.
Генерал Деникин категорически отказался участвовать в составе совещания и ни на одно из заседаний не приходил.
Я также не склонен был работать совместно с Савинковым, но генерал Корнилов в конце концов меня уговорил.
Он мне сказал:
- Мне очень жаль, что Антон Иванович Деникин решительно отказался от участия в совещании. Но если и вы, будучи моим начальником штаба, не захотите бывать на совещании, то это отразится вредно на деле. Теперь внутренняя политика будет так переплетена с военным делом, что вы, как начальник штаба, должны быть в курсе всего, что делается. Поверьте, что я не менее остро, чем вы, чувствую ненормальность нашей будущей работы с Савинковым. Еще слишком для нас болезненно воспоминание о работе Савинкова совместно с Керенским - после всей мерзости и подлости, которые Керенский проявил по отношению к нам. Но я переборол себя и решил это забыть, так как для меня прежде всего важно спасти ро–дину, а не сводить личные счеты. Переломите себя и давайте вместе работать.
Как мне передавали, Савинков в Екатеринодаре, говоря о Корниловском выступлении и обвиняя меня в создании заговора в Ставке, в который я якобы вовлек генерала Корнилова, сказал:
- Этого я простить Лукомскому не могу и считаю его смертельным моим врагом. Если мы когда‑нибудь встретимся, то один из нас в живых не останется.
Насколько передаваемое мне было справедливо, я не знаю, но я решил при первом же свидании с Савинковым поставить ему вопрос, как он относится к нашей совместной работе.
Я, несколько запоздав на первое заседание политического совещания, войдя в комнату, где все собравшиеся уже сидели за столом, подошел к Савинкову, который при моем к нему приближении встал.
- После всего того, что произошло в Могилеве, судьба нас снова свела, и мы сегодня встретились. Прежде чем сесть за этот стол, я хотел бы знать ваше откровенное мнение о возможности нам с вами совместно работать. Я хочу знать, не отразится ли на работе ваше отношение ко мне и не повредит ли оно делу, нами здесь начатому.
Савинков на это ответил:
- Генерал, я знаю отлично все несходство наших политических убеждений. Но теперь у нас одна дорога, одна цель - это свергнуть большевиков и спасти Россию. В будущем мы, конечно, станем опять политическими врагами, но пока, я определенно это заявляю и обещаю, что с моей стороны не будет никаких противодействий вашей работе, которые могли бы основываться на каких‑либо личных отношениях.
На первом же заседании Савинков возбудил вопрос о необходимости выработать воззвание к народу, в котором ясно и определенно указать цели борьбы и политическую физиономию Добровольческой армии.
После обсуждения основных положений проектируемого воззвания было поручено Савинкову его составить и представить на обсуждение совещания.
На следующем заседании проект воззвания был оглашен Савинковым, но встретились некоторые возражения, и в конце воззвания было неясно указано, о каком Учредительном собрании, которое должно будет решить форму правления в России, идет речь: о новом или об Учредительном собрании 1917 года.
По последнему вопросу все высказались единодушно, что об Учредительном собрании 1917 года не может быть и речи; что выборы
в это собрание были произведены под давлением большевиков и что состав этого собрания не может быть выразителем мнения России.
П. Н. Милюков вызвался пересоставить воззвание.
Пересоставленное воззвание было одобрено, напечатано, и были приняты меры к широкому его распространению.
Савинков пробыл в Новочеркасске недолго.
Перед его отъездом в Москву, около 10(23) января 1918 года, произошел следующий случай.
Как‑то вечером А. И. Деникин, которого перед тем вызвал генерал Алексеев, заехал за мной и просил немедленно ехать с ним к Алексееву.
По дороге он рассказал, что его вызвал генерал Алексеев и что идет речь о раскрытии будто бы готовящихся покушений на Савинкова и Алексеева.
Когда мы приехали, генерал Алексеев нам рассказал, что кто‑то из чинов контрразведки предупредил о готовящемся покушении на Савинкова, а последнему сообщили, что готовится покушение и на него - Алексеева; что во всем этом надо разобраться совместно с Савинковым, который должен сейчас приехать.
Генерал Деникин, не желавший встречаться с Савинковым, прошел в другое помещение, а я остался в кабинете генерала Алексеева.
Приехавший Савинков подтвердил то, что было сказано генералом Алексеевым. Вызванный офицер контрразведки, от которого были получены эти сведения, ничего определенного сказать не мог.
Кончилось это тем, что было приказано принять меры для охраны господина Савинкова, выяснить более точно источник этих слухов и постараться его проверить.