- Пойдемте к Каледину, - предложил Дорофеев, - плохо с донцами, очень плохо, не хотят драться против большевиков. Вот идут бои под Ростовом: дерутся добровольцы, среди которых половина детей, кадет. Если бы не кубанцы, не знаю, что и вышло бы. Вы слыхали, что на Дон едут карательной экспедицией матросы? И с ними наверняка начнет переговоры войсковое правительство. А мы, добровольцы, в качестве гостей, никаких мер принять не можем. Существует здесь юнкерское училище. Почему бы не послать юнкеров под Ростов? Дрались бы вместе с нами против общего врага. А то вот вчера обратился генерал Алексеев к Каледину с просьбой выдать обмундировку для добровольцев. Что же вы думаете? Каледин ответил: "Не могу, у нас у самих в войске малый запас". Тут и Каледин не хозяин - войсковой Круг. Под Ростовом все время требуются пополнения. Люди есть, а послать не в чем. Пришел наконец приказ атамана - взять из юнкерского училища немного полушубков и гимнастерок. Так представьте себе: юнкера бурю подняли. Да, скверно, скверно, - повторял Дорофеев. - Как бы здесь не загубили лучших наших сил. Шныряют уже какие‑то темные личности, подстреливают из‑за угла офицеров. Убито несколько человек в Новочеркасске сзади, в затылок. А сами ничего не смеем без разрешения Каледина - ни обыска, ни ареста.
Простившись с Дорофеевым, я пошла к командиру Георгиевского полка, где меня ждали. В коридоре офицеры стали благодарить за письма, вещи и пособия, очень радовались орденам и револьверам. Подошел старый генерал, сказал, что у них из‑за меня сегодня праздник. Радуется и генерал Алексеев, что семьи офицерские обеспечены. С трудом прошла я в комнату Георгиевского полка к полковникам Святополк–Мирскому и Кириенко, Матвееву и другим.
Заглянул еще какой‑то полковник и рассказал, что объезжал караулы: люди замерзают в гимнастерках и рваных сапогах, необходимо послать сейчас же теплых вещей. Полковник Кириенко заявил, что исполнить это нет никакой возможности: одежды нет.
Рассказ взволновал меня. Я попросила пришедшего полковника обождать, обещая через полчаса привезти хоть немного вещей. Поехала в магазин и купила 10 теплых фуфаек, 20 пар шерстяных носков, 20 пар перчаток и 30 пар сапог. За все заплатила 3500 рублей. Вещи передала полковнику Матвееву и Козину, заведующему хозяйством полка, прося сейчас же все разослать в караулы. Больше купить я не могла, ничего другого не нашла в Новочеркасске. Пришел Андриенко, которого я послала к М. П. Богаевскому спросить, когда он меня примет. Андриенко принес записку: Богаевский ждал каждую минуту. Я тотчас поехала.
Меня всегда поражало очень грустное выражение лица у М. П. Богаевского, точно предчувствовал он свой трагический конец. Он повел к Каледину, принявшему меня очень ласково. Я доложила атаману подробно обо всем, о чем просил Н. Гучков. Когда я стала говорить об Оловянишникове, Каледин заметил: "Мерзавцы, денег дать не дадут, а только подведут Алексеева".
Я спросила атамана, почему казаки не хотят драться за свой же родной Дон? Он ответил, что слишком велика агитация большевиков, и денег у них много: уже успели разложить казачество. Теперь сами казаки большевиками стали, так чего же им и драться против большевиков!
Богаевский молчал как всегда, закрыв голову руками.
- Вот, слышали, - продолжал Каледин, - карательная экспедиция из матросов собирается в Новочеркасск? Придется с ними разговаривать.
- Зачем же разговаривать? - недоумевала я.
- Ничего не поделаешь, придется разговаривать. Слушая все это, страшно становилось за судьбу офицеров.
- Хорошо, - заметила я, - если карательная экспедиция потребует выдачи вождей Добровольческой армии, тогда, допустим, вы и ваше правительство не согласитесь с требованием, но если захотят того же сами казаки, тогда что сделаете?
Мне нужно было добиться прямого ответа Каледина. Он задумался:
- Это может произойти только в случае нашего окружения в Новочеркасске. Ежели так - придется либо драться до последнего, либо распустить добровольцев кого куда…
- Но тогда их вырежут всех, вместе или поодиночке, - возразила я.
- Что делать? Выхода нет, - вздохнул Каледин.
Из всего я поняла, что мало доверяли Каледин и Богаевский казакам. После некоторого молчания Каледин начал опять, обращаясь ко мне:
- Вы говорите, нельзя ли не разговаривать с "карательной экспедицией"? Вы разумеете: нельзя ли встретить их как следует, дать пороху понюхать? Я того же мнения. Лучший был бы разговор. Но кто на это решится? На донцов надежды плохи, а ваши офицеры не сорганизованы. Жаль Алексеева. Много еще горя суждено ему и горсточке окружающих его героев. Не верю, чтобы наши толстосумы поняли трагизм положения… Но что же я‑то могу! - с отчаянием закончил Каледин.
Уже в тот день я почувствовала близость катастрофы. Простившись с атаманом и М. П. Богаевским, отправилась на Барочную. Начальник контрразведки капитан Алексеев ждал меня на улице у атаманского дворца.
- Знаете, раскрыто покушение на Алексеева и Каледина. Большевики не теряют времени.
На Барочной мы встретили Эрдели и Дорофеева. Я передала разговор мой с Калединым. Генерал Эрдели советовал все пересказать генералу Алексееву. Пришел поручик Гринберг, ехавший в Кисловодск, я передала ему пакет Н. И. Гучкова к брату. Дорофеев показал мне расписки офицеров, получивших по 50 рублей пособия. Полков–ник Кириенко попросил меня выйти к офицерам, уходившим на позиции под Ростовом. Они толпились в коридоре Какой‑то полковник заявил мне, что все уходят с чувством благодарности, спокойные за участь своих семей. Но многие этой радостной вести не дождались… И, вынув из кармана письмо, найденное на убитом поручике Тимофееве, он прочел:
- "Посвящаю дорогой сестре М. А. Нестерович".
Долины залиты братской кровью, Вся русская стонет земля Тогда к нам с сердечной любовью На помощь сестрица пришла Жалея солдат, изнуренных походом, Израненных в тяжком бою, Посвятила сестрица Марыля заботам Всю добрую душу свою…
Стихи были написаны карандашом, не окончены.
- Этот голос из гроба не лучшее ли доказательство привязанности к вам офицеров? - добавил полковник.
Все молчали, слушая чтение старого полковника в солдатской шинели, с винтовкой через плечо, идущего в бой простым солдатом. Полковник снял фуражку, просил меня благословить всех офицерских матерей, жен, сестер, детей и поцеловал мне руку. И так подходил ко мне каждый офицер.
Потом они отправились на вокзал грузиться. Мы вернулись в кабинет генерала Эрдели, которого эта сцена взволновала. Я продолжала прерванный доклад.
- Да, дело с карательной экспедицией у генерала Алексеева и у меня - вот где (он показал на шею), если так продолжится, всех нас вырежут. Я вот что думаю: пока не поздно, придется вам, Марья Антоновна, съездить к Дутову.
- Именно что поздно, - отозвался Дорофеев.
- Наведайтесь сейчас к генералу Алексееву, - предложил Эрдели.
Но я попросила его обойтись без меня, так как падала от усталости, да и рассчитывала увидеть генерала Алексеева завтра на похоронах добровольцев. На прощанье генерал передал мне список раненых офицеров, просивших меня позаботиться об их семьях.
- Когда уезжаете, Марья Антоновна? - спросил он.
- Завтра после похорон.
Когда я выходила, меня позвали к телефону. Говорил М. П. Богаевский:
- Марья Антоновна, расскажите кому следует, что в Новочеркасске обретается Керенский, переодетый матросом. Я его не принял и советовал ему поскорей убираться из Новочеркасска.
- Спасибо, передам, - ответила я.
- Завтра после похорон зайдите ко мне, буду вас ждать во дворце у атамана.
Я прошла к генералу Эрдели сказать о Керенском. Он тотчас сообщил Алексееву, который в свою очередь вызвал капитана Алексеева и полковника Дорофеева и поручил им во что бы то ни стало найти Керенского в Новочеркасске. Не знаю, что было бы с Керенским, если бы его и впрямь нашел капитан Алексеев! Но поиски оказались напрасными. Его не нашли.
Я простилась с генералом Эрдели и вместе с моей офицерской стражей смертельно усталая вернулась в гостиницу. Было уже 11 часов вечера. Мы продолжали разговаривать с Андриенко. Вдруг постучался и вошел, прося извинения за позднее время, генерал Эрдели. Андриенко хотел выйти, думая, что у генерала секретное дело, но генерал его удержал. Он сказал, что сейчас от генерала Алексеева, просившего узнать завтра у Богаевского, когда ждут экспедицию матросов и где будут вести переговоры, на какой станции.
- Все узнайте и сообщите генералу, он ждет вас после похорон. Уснула я не скоро.
На следующий день, 17 ноября, ранним утром послала я Андриенко заказать венок из белых цветов с надписью на национальной ленте: "Павшим за родину героям–офицерам от солдат, бежавших из плена".
За мною явились офицеры, с которыми мы и отправились в собор. Соборная площадь была полна народу. Без помощи офицеров пройти в храм было немыслимо. Собрался тут весь Новочеркасск. Панихида уже началась. Посреди храма стояло шесть гробов, покрытых цветами, около каждого - караул из раненых офицеров. Эта подробность производила очень тягостное впечатление. Андриенко принес венок, я положила его между гробами, став на колени и крестясь по–католически. В гробах покоились вечным сном два капитана, один юнкер и три кадета. Казалось, все в храм горестно молились и просили Бога упокоить чистые души убиенных. Многие офицеры плакали.
Кто эти мертвые герои - никто толком не знал. Не было при них документов. Потом только узнались имена и фамилии.
Я стояла около атамана Каледина, познакомившего меня со своей женой. В стороне, среди толпы, стоял генерал Алексеев. Кто не знал в лицо генерала, невольно обращал на него внимание, так усердно молился старик, опустившись на колени.
Панихиду служил новочеркасский митрополит и много духовенства. Митрополит сказал проповедь:
- Да будут прокляты те, чьи руки обагрены кровью этих невинных детей… - И, обращаясь к покойным: - Нам и нашему Тихому Дону вы отдали все, отдали жизнь свою. Но вы не умерли, вы будете жить среди нас и в сердцах наших. Молчите, не отвечайте нам! То, что вы здесь, указывает нам - что нужно делать. Нужно делать то, что делали вы, защищая церковь и родину. Объявлена война всему христианству. Вот первые мученики. Дети, - и митрополит, а за ним все в соборе опустились на колени, - простите нас и примите последний поклон от нас, вы, отдавшие жизнь свою за Христа. Христос с вами!..
В храме послышались рыдания. Перед выносом тел генерал Алексеев первый подошел и простился с убитыми, за ним остальные генералы.
Когда мы выходили на паперть, я заметила Родзянко, бывшего председателя Государственной Думы. Стали выносить гроб за гробом, ставили на катафалки. Оркестры играли "Коль славен". За последним гробом вышел генерал Алексеев. Процессия тронулась к кладбищу. Меня сопровождали многие офицеры из привезенных мною. Генерал Алексеев, заметив меня, просил заглянуть потом на Барочную. Окружающие не советовали идти на кладбище, до которого было не близко. На углу одной из улиц, где помещается Московская гостиница, разыгралась тяжелая сцена. В толпе стоял какой‑то отставной генерал. Сняв фуражку, дрожащей рукой он крестил каждый гроб. Плача навзрыд, он говорил: "Детки, детки мои, за что вас убивают!"
Генерала под руки увели из толпы. Подобные сцены повторялись несколько раз. На кладбище я не пошла. Надо было еще в штаб на Барочную, а затем - готовиться в новый путь. Мы уезжали вечером.
В комнате Георгиевского полка собралось много офицеров, умолявших все рассказать о нужде их генералу Алексееву, не знавшему многих мелочей. В 5 часов пришел за мною генерал Эрдели, мы прошли в его кабинет, где уже ждал Алексеев.
- Мне передавал генерал Эрдели, - начал Алексеев, - что вы обеспечили семьи многих офицеров и привезли расписки. Как важно, что вы это сделали! Ведь я, к сожалению, сделать ничего не могу - нет средств. Благодарю вас. Вы оказали неоценимую услугу армии… Расскажите мне, о чем говорили с атаманом?
Пока я рассказывала, Алексеев делал пометки.
- Да, все это я знаю, - сказал он, - но что я могу! Атаман тоже бессилен. Всецело зависит от войскового Круга, в котором много большевиков. Если бы здесь был только Каледин, все было бы иначе…
Я почувствовала глубокое страдание генерала Алексеева за гонимое офицерство. Пришел капитан Алексеев из контрразведки. Генерал отдал ему какие‑то приказания. Затем, обратившись ко мне, сказал:
- Прошу вас сегодня же узнать, когда ждут карательную экспедицию с матросами и где думают вести с ними переговоры. Обо всем передайте, пожалуйста, генералу Эрдели.
Простившись с нами, он удалился. За мной пришел полковник Дорофеев и передал, что хочет со мной познакомиться полковник Новосильцов (председатель Союза офицеров армии и флота при Ставке). Полковник Новосильцов, в свою очередь, начал благодарить за помощь офицерам и предложил посредничество его союза на выдачу этих пособий. Впрочем, он оставался всего одну минуту, так как спешил на свою лекцию - "Корнилов - Керенский". Я тоже торопилась. Предстояло увидеть Богаевского, дабы исполнить поручение генерала Алексеева. Богаевский принял меня в атаманском дворце. Зная, какой он порядочный человек, я решила говорить с ним совсем открыто, не подбирая фраз.
- Прошу вас - не правда ли? - оставить наш разговор между нами. Я зашла узнать, когда вы ждете эту пресловутую карательную экспедицию с матросами?
Богаевский пристально посмотрел на меня:
- Одна уже стоит в Лисках, а другая должна прибыть со стороны Ростова. Точно сказать вам, когда они прибудут и вообще прибудут ли, я не берусь, ведь они могут и пассажирским через Новочеркасск. Вы хотите приготовить им достойную встречу? Смотрите, как бы по ошибке не взорвать пассажирского поезда. Во всяком случае, нужно ждать их из Лисок, где - я точно знаю - орудует сейчас несколько сот матросов. Таковы сегодняшние сведения из Черткова. До свидания! Желаю от всей души добровольцам успеха.
После Богаевского я поехала на Барочную сообщить о моем разговоре генералу Эрдели, который сказал, что вряд ли я могу уехать сегодня: предстоит серьезная разведка и желательно мое участие. Генерал сообщил, что надо пробраться как можно ближе к Ростову… по важному делу.
- По нашим сведениям, в Нахичевани находится четыре раненых добровольца, захваченных местными большевиками. Необходимо отбить. Поезд пойдет за этими ранеными, вы - в качестве сестры.
Я согласилась ехать.
* * *
В час ночи явились есаул и сотник. С ними и с полковником Матвеевым я и отправилась на вокзал, где ждал уже поезд. На вокзале встретил капитан Алексеев, в вагоне были казаки и офицеры (фамилий их не запомнила).
Нахичевань являлась центром большевиков. По точным сведениям, заседал там совет, в котором председательствовал студент Цуркин. Насколько вспоминаю сейчас, кроме того, чтобы отбить раненых, на нас возложена была задача взорвать поезд с карательной экспедицией, стоявший около Нахичевани.
Наш поезд остановился на третьем пути, недалеко от станции. Офицеры и казаки в штатском вышли на разведку. Кругом шныряло множество вооруженных весьма подозрительных личностей. Официально - местная охрана, неофициально - большевики. К нашему поезду стали со всех сторон подходить паровозы, на что сначала никто не обратил внимания. Но не прошло часу, как раздались тревожные гудки всех окружавших нас паровозов, и они забили густым паром, так что от нас ничего нельзя было видеть. Все мы толпились в дверях вагонов. Что происходило на станции! Бегали вооруженные люди, иные суетились в одном белье. Скверно оборачивалось наше дело… Не знаю, чем бы обернулось, если бы не удивительная храбрость нашего сотника.
Рабочие лезли на наш паровоз с красной тряпкой. Сотник стал на ступеньках вагона и закричал, что если они не успокоятся, вся Нахичевань взлетит на воздух, - поезд, де, полон динамита! Он держал в руках две жестяные коробки с консервами и вопил:
- Сейчас бомбы брошу!
Со станции раздались возгласы: "Разойдись, товарищи!" Перед вооруженной толпою встал в позу матрос и произнес речь:
- Товарищи, успокойтесь. На что кровь! Вступим в переговоры. Разойдись, товарищи, дай дорогу.
Все наши стояли возле поезда. Жутко было среди этой полусумасшедшей толпы. Храбрый сотник, угрожая консервными коробками, двинулся к толпе, за ним несколько офицеров и казаков, с "лимонкой" в каждой руке. Минута была критическая; я стояла на ступеньках вагона с оставшимися в поезде.
- Где раненые добровольцы? - закричал сотник. Молчание.
- Выходи из толпы кто будет вести переговоры, да поживей! Из толпы вышло несколько человек местной охраны, к которым присоединился говоривший раньше матрос.
- Так вот, знайте, - продолжал сотник, - если кто в нас выстрелит - все взлетим. Динамиту хватить на всю Нахичевань. Поняли?
- Поняли, поняли! - кричала толпа и все дальше пятилась от сотника.
Тогда он обратился к переговорщикам и потребовал доставки раненых на вокзал через полчаса.
- А на Цуркина даю 20 минут. Или мне Цуркина, или всех вас взорву к чертовой матери. Не на то приехал, чтобы шутки шутить.
Мы вернулись к поезду, сотник уселся на ступеньках вагона… Не прошло и двадцати минут, как со стороны вокзала пришли к нам те добровольцы, за которыми мы приехали, и к великому нашему удивлению - все невредимы, ни один не был ранен. Они рассказали, что просидели под арестом около суток в доме близ станции.
Прошло еще двадцать минут. Цуркин не появлялся. Но вернулись переговорщики, все пять человек, и заявили, что Цуркина нигде не найти.
- Тогда айда все с нами в поезд, - скомандовал сотник, - коли нет Цуркина!
Тут неизвестно откуда взялись кубанские казаки - случайно попавший сюда казачий разъезд, душ 30 верхом. Влетели на станцию и окружили переговорщиков. Так как последние были исключительно рабочими, не представлявшими ценной добычи, то полковник Матвеев и сотник настаивали на захвате главарей. Как не использовать момента! Один из переговорщиков заявил:
- Мы‑то ни за большевиков, ни за добровольцев. Пусть казаки пойдут с нами, укажем главарей.
Совет помещался в одном из домов неподалеку от вокзала: как раз в том доме, где сидели наши добровольцы. Казаки его оцепили. Без единого выстрела удалось захватить четырех членов совета. Среди них была некая ярая еврейка–большевичка, сестра милосердия, из‑за которой в Ростове много было расстреляно офицеров, да кажется, она и сама расстреливала. Привели всех на станцию. Я была уверена, что это тоже наши - отбитые у большевиков. Когда арестованные приблизились к сотнику, я подошла, естественно, к сестре. Но та, не говоря худого слова, плюнула мне в лицо. Сначала я никак сообразить не могла, что бы это значило! Один из казаков тут же вытянул ее несколько раз нагайкой.