19 сент[ября]. Милая моя Наталочка, сегодня у меня был трудный день, но хороший: острые и горячие споры с Р. М[олинье] в присутствии и при участии Левы, Бласко, Эрвина [118] , Лезуаля и всех наших, здешних. Я много говорил, моментами очень резко, но не обидно, а по-отечески, и это всеми чувствовалось. Настроение создалось слитности, внимания, – и я почувствовал себя… стариком-учителем. Позже Левусятка [119] пришел ко мне в спальню, сперва несколько незначительных фраз, потом я сказал что-то о себе, он припал головой к моему плечу, обнял: "Папочка, я крепко люблю тебя". Совсем маленький. Я крепко обнял его и прижался щекой к его голове. Он почувствовал, что я взволнован, и на цыпочках вышел из комнаты… Потом опять была внизу, в столовой, беседа, но уже совсем не политическая, наоборот, спокойная и "задушевная" по тону. Все глаза так хорошо смотрели на меня, и я опять почувствовал себя "старцем", – но без горечи, а с теплотою, слегка разве с грустью. Во время этой беседы я часто ловил на себе горящие глаза Левусятки. Выглядит он не очень хорошо: бледен, землистый цвет лица. Сейчас Лезуаль и Бласко уехали (поездом), Раймон, Лева [120] и Бауэр уезжают завтра утром в автомобиле. Мне жаль, что Лева уезжает: ко мне здесь очень хорошо относятся, но все-таки нет никого совсем своего.
Устал все же от сегодняшнего дня и хочу лечь спать: сейчас половина десятого. Спокойной ночи, Наталочка моя, родненькая, хорошо ли спишь ты? С адалином или без? Будь здорова, будь спокойна.
Твой Л.[Троцкий]
20 [сентября 1933 г.]
Ночью просыпаясь, часто звал тебя вслух: Наталочка, где ты? Гете говорит, что старость не возвращает нас в детство, а застает еще настоящими детьми. После того, как я днем чувствовал себя вроде "мудрого старца", я ночью чувствовал себя покинутым мальчиком, который зовет свою маму.
Будьте здоровы, Наталочки милые [121] .
[Л.Д. Троцкий]
24 [сентября]
Снова пишу в кресле, в углу спальни, на колене… Новый наш охранитель, немецкий студент [122] , хорошо играет на рояле. Это вносит в дом новую струю. Я сквозь пол слушал, хоть смутно, но приятно. В газетах ("Возрождение" [123] из советской] печати) было вчера сообщение, что троцкисты "вместе с правыми и всякими мошенниками" овладели Свердловским советом; 24 человека исключено. Очень интересное сообщение; но что за ним скрывается в действительности?
Океан шумит за окном, дождь сегодня выпадал раза три в течение дня, осень… Как странно, что мы с тобой во Франции живем в разных концах. Вот чего мы с тобой не представляли, когда ехали сюда. Соскучился я по тебе, очень-очень соскучился, много "мечтаю" о тебе. Но теперь уж недолго. Пора мне ложиться, Наталочка, – пока засну, поговорю мысленно с тобой. Стар я становлюсь, Наталочка…
Надо отправить. Крепко-крепко обнимаю. Твой
[Л.Д. Троцкий]
25 сент[ября 1933 г.]
Где ты, Наташа? Опять горит лампа на ночном столике, вся комната во мраке, снизу звуки пианино, через окно шумит океан. Сегодня с утра дождь, потом яркое солнце, я гулял во дворе, лежал на скамье…
Третий день лечения против малярии, – без хинина : никакого шума в ушах, никаких вообще субъективных признаков того, что я "лечусь". Аппетит прекрасный. Через два дня это лечение кончается.
Где ты, Наталочка? Ужасно далеко. Мне кажется моментами, что я забыл твое лицо. Эта мысль вообще ужасно преследует меня за последние месяцы, со смерти 3[ины]. Очень-очень хочу видеть тебя. Скоро, может быть, нам удастся поселиться вместе.
27-го получил от тебя письмо (вместе с письмом для Веры, хорошо, что ты ей написала). Вчера приехал неожиданно Анри [124] : условиться об отдыхе в благоприятном месте. Сегодня в 101/2 часа утра он уже уехал. Это прекрасный человек, умный и дельный. Я сейчас занят по уши: готовлю всякие проекты постановлений и решений, хочу непременно сегодня вечером все это отправить.
Напрасно ты, Наталочка, милая, беспокоишься: я ни разу не озяб. Полутеплое белье я нашел в шкафу; к тому же здесь вовсе не холодно, я сижу сейчас в парусиновой куртке при обоих настежь открытых окнах, и мне жарко.
И Лева, и Жанна, видимо, очень рассеянные люди. Леве необходимо все же хоть немного упорядочить свои приемы. У него нет даже записной книжки (к[о]-т[о]рая должна лежать всегда в одном и том же кармане), он записывает на клочках, сует в разные карманы, теряет, нервничает.
Письмо я дал ему из рук в руки и попросил: "не забудь, пожалуйста". Потом перед отъездом спросил: "Не забудешь передать письмо?" Он хлопнул себя рассеянно по карману: "Нет, нет, что ты…" Он, видимо, переоделся. Я не сержусь, Наталочка, но ему необходимо дисциплинировать себя… Не огорчайся…
Крепко, крепко обнимаю и целую тебя, моя родненькая.
Твой [Л.Д. Троцкий]
Из статьи В. Волкова "Женщина в русской революции"
Письма Натальи Седовой к Льву Троцкому
Оказавшись на короткое время в Париже во время лечебной поездки, она [Наталья] сожалеет о молодости, о времени, когда они вместе жили в этом городе, наслаждаясь свободой и обаянием этой тогдашней столицы мира (письмо от 3 сентября 1933 г.).
"Огромная разница в себе, – говорит она, – в том, что было и есть – молодость и старость. Печально и жутко немножко, и тихо-радостно, что оказались возможности все снова увидеть, но как все воспринимается иначе с болью невозможности прежних переживаний. Походим еще с тобой по Парижу… возможно ли это? Это все равно что перечитывать прошлые письма… Трудно ступать – перечитывать".
В другом письме (от 9 октября 1933 г.) она упоминает о том, что жизнь у них вышла трудной, многое переломалось, через многое пришлось пройти: "Вот такую жизнь прожили с тобой – такой переплет, что нет возможности вернуться через все пройденное к прежней простоте – "одной комнате".
В письме от 12 сентября 1933 года Наталья упрекает Троцкого в чрезмерной работе, которая ведет к переутомлению: "…и богатырского сложения человек не может выдержать такой работы, какую ты делаешь – без отдыха, без перерыва, это немыслимо. Милый мой, ты предъявляешь к себе сверхчеловеческие требования и считаешь старостью то, чему в действительности надо поражаться, что ты можешь выносить на своих плечах столько! Нельзя доводить до предела свои внутренние физические возможности, особенно делать это систематически".
…В письме от 29 сентября 1933 года она рассуждает о непростом характере Жанны Молинье, жены Льва Седова, и здесь же говорит о нем самом: "Лева, мне кажется, вообще говоря, не рассеян, ни в Москве, ни в Алма-Ате, ни в Константинополе. (Помнишь?) я этого не могла как будто отметить, наоборот, он был точен и не был забывчив. Сейчас он какой-то задерганный, нервный. Подъем в настроении быстро сменяется упадком. Сейчас у него большие надежды на ближайшие успехи оппозиции".
Из писем Б.И. Николаевского [125] к А.м. Бургиной [126] [февраль 1933 г.]
Между прочим, переговорите с И.Г. [Церетели] [127] , не захочет ли он поговорить с Реноделем [128] , может быть, последний согласится похлопотать о визе для сына Троцкого. Его действительно жалко. Ему лет 28–29, и он уже третий раз вынужден обрывать свое учение в высшем техническом училище. Конечно, он принадлежит к "папиной партии", но сам совсем желторотый юнец и неплохой парень. Его высылают. Он готов дать формально обязательство не вмешиваться в политическую жизнь, хотя, когда его узнаешь, такое обязательство будет вызывать смех…
Архив Гуверовского института Коллекция Николаевского, ящик 478, папка 9, открытка от 16 февраля 1933 года
…Небольшой он человек, и только из-за своего происхождения вынужден страдать…
3 окт[ября 1933 г.]
Письмо Л.Д. к Н. Седовой
[24 февраля 1933 г.]
Наталочка, я не писал тебе дня три, отчасти ожидая писем от тебя, отчасти ожидая тебя самое, отчасти из-за статьи, к[о]т[о]рую заканчивал. Не знаю, что скажет молодежь (они в большинстве своем слишком беглые читатели), а мне кажется, что статья удалась…
Сегодня после завтрака (час дня) получил от тебя сразу два письма, от 29 и 1 окт[ября] с приложением двух открыток. Спасибо, Наталочка! Чтобы не забыть: Отто привез из Чехосл[овакии] в Париж фотографические] карточки и медикамент для меня. Не растащили бы карточки и не потеряли бы медикамент (очень важный!!). Я еще, впрочем, Леве напишу.
В П[ачука] к врачу я нисколько не стремлюсь, совсем наоборот. Забота моя одна: ликвидировать как можно скорее [дела] здесь, чтобы освободить Ж[анну] и В[еру]!
Если Анри приедет раньше, тем лучше!
Погода здесь стоит великолепная: теплая (я в парусине при откр[ытых] окнах), тихая. Время от времени пробежит совсем летний дождь… Хочу еще здесь написать статью о романе Мальро (до отъезда).
Последние дни отвечал на письма, много написал, а все еще остается много писем неотвеченных. Корреспонденция пугает меня своими размерами. А ведь только начинается…
Я раньше просил Анри привезти сюда парикмахера, потом отменил это, сейчас колеблюсь. Во всяком случае, хорошо бы иметь краску для волос. Может быть, ты, Наталочка, что-нибудь присоветуешь на этот счет Леве или Анри?..
…Будь здорова, скоро-скоро увидимся.
Обнимаю.
Твой Л.[Троцкий]
Письмо Л.Л. Седова Л.Д. Троцкому
Из полученного мною письма: "Вчера я встретил знакомую, приехавшую недавно из М[оск]вы. Она мне очень интересно рассказывала, как она до поездки в СССР ничего о троц[кис]тах не знала, считала их ренегатами, контрреволюционерами и т. д. Только там она столкнулась с партийцами, которые ее в этом разубедили! Ей приходилось часто сталкиваться с людьми этого лагеря – у нее получилось впечатление, что их (тр[оцкист]ов) там должно быть очень много. Узнав, что она приехала из-за границы, многие спрашивали, что она знает о Л.Д. [Троцком], что он пишет, правда ли, что он хворает, и т. д. У нее было впечатление, что на нее смотрят с упреком, потому что она ничего рассказать не смогла. Хочу подчеркнуть, что эта знакомая ничего не знает о моих настроениях"… (Она возвращается и хочет связаться со мною.)
Л. [Седов]
[Не датировано] 1934
Из книги "Милая моя Ресничка". Письма Сергея Седова
29/II 34 г.
Дорогие мои!
Наступили зимние каникулы. С 23 числа я уже свободен, сессия кончилась, но 7 февраля, увы, танец начинается снова.
Отдохнуть мне все же, конечно, не удастся – у меня целая куча всяких дел. Пять месяцев я все откладывал на зимние каникулы и теперь штопаю все дырки.
За свободные пять дней я, правда, успел уже дописать две статьи, обе начал больше года тому назад. Сейчас я начал писать третью.
Книга наша, по поступившим дополнительным сведениям, должна выйти только во втором квартале, что при оптимистическом взгляде на вещи означает июль месяц.
По части отдыха теперь все мои упования направлены на летние каникулы. Там будет целых два месяца, и хотя поехать никуда, очевидно, не удастся, но отдохнуть, конечно, можно и в Москве.
Я постепенно начинаю привыкать к своей преподавательской деятельности и нахожу в ней свои прелести. Последнее полугодие сентябрь – январь мне было особенно тяжело, т. к. я вел два новых предмета и читал лекции перед аудиторией в сто пятьдесят человек. Это отнимало у меня массу времени на подготовку и потрепало мне нервы.
Сейчас, с 7-го февраля, в новом семестре, мне будет несколько легче, т. к. накопился некоторый опыт, кроме того, у меня несколько упала "нагрузка", что имеет и свои отрицательные стороны.
Люлик пока находится еще в Тифлисе, но, очевидно, через месяц или полтора вернется в Москву, тогда я снова напишу Ане относительно ваших планов.
Лева! – твое письмо я получил и очень благодарен. Что касается книг, о которых ты пишешь, то т. к. у меня сейчас есть время, я надеюсь, что смогу все достать и выслать.
Александра Львов [на] последнее время себя плохо чувствует, дети все здоровы [129] . Сашенька находится здесь, в Москве, она очень смышленая и славная девочка. Не помню, писал ли я вам, что она этой зимой жила у нас около недели и оставила о себе самые приятные воспоминания.
Мама! Ты пишешь, что уже несколько раз спрашивала относительно вашей материальной помощи. Мне кажется наиболее целесообразным помогать больше Александре Львовне, а не мне, т. к. мое благосостояние, в общем, вполне удовлетворительно, тем более, что и ваше материальное положение, по моим представлениям, стоит на невысоком уровне.
Если вы все же захотите послать и это не идет никому в ущерб, то я, конечно, буду очень благодарен. Что касается форм – то, кажется, проще всего на Торгсин.
Крепко вас всех целую. Привет от Лели.
Сергей [130]
Письмо ЛД к Н. Седовой
[Апрель 1934 г.] [131]
Милая Наталочка, пишу страшно спешно. Раймон решил более не заезжать сюда, ехать прямо в Париж. В четверг, надеюсь, ты будешь уже здесь. Природа и климат очень хороши. Не знаю, как быть насчет моей одежды: парусина здесь не в ходу, буду выделяться, летнее пальто мое и шляпа тоже чрезмерно выделяются (у пальто подкладка сечется совсем), – пожалуй, нужно захватить и тяжелые ботинки для прогулок – или не стоит?
Ты сама решишь, да можно и позже, по почте, разрешить кое-какие из этих трудностей.
Обнимаю тебя крепко.
Привет и поцелуй Ж[анне] и Л[еве].
Твой [Л.Д. Троцкий]
Письма Сергея Седова
6/VI 34 г.
Дорогие мои!
Недели две тому назад послал вам письмо. Вскоре после этого получил письмо от мамы и совсем недавно от Левы с денежным переводом.
Судя по ситуации, вам предстоят большие расходы на путешествие, так что зря вы сейчас о нас беспокоитесь.
Неужели действительно придется ехать в Африку? [132]
Это будет похуже Алма-Аты. Надеюсь, что кончится чем-нибудь более благополучным – хотели же тогда из Италии выслать на о. Кубу.
У меня 17-го июня начинается сессия, и сейчас подготовительная горячка в самом разгаре. Каждый день я уезжаю из дому в 7 ч 30 м утра и возвращаюсь часто после 10 вечера.
Устаю очень и жду не дождусь каникул. Последняя комиссия, в которой я состою, будет 24 июня, еще 21 день, и можно будет отдохнуть. Поехать мне никуда, очевидно, не придется, возможно, правда, что устроюсь в доме отдыха под Москвой [133] .
Дорогой Лева! Прости, что не дослал остальных книг. Их нет сейчас в продаже, а разыскивать их по букинистам у меня сейчас совершенно времени нет.
Крепко вас всех обнимаю и целую.
Привет от Лели.
Ваш Сергей
5/VIII 34 г.
Дорогие мои!
Давно не писал вам, да и от вас почти два месяца нет вестей. Я вернулся несколько дней тому назад из дома отдыха . Время я там провел не слишком хорошо – по целому ряду причин: плохая погода, посредственная кормежка, несколько дней проболел ангиной – как раз в самые жаркие солнечные дни. Даже забавно, я зимой последние годы совсем не болею.
Несмотря на не совсем удачные условия, я все-таки отдохнул хорошо, т. к. физическое самочувствие у меня было хорошее и до отъезда, а мое переутомление от учебного года в доме отдыха быстро отлетело.
Двадцать пять суток ни о чем абсолютно не думать – это иногда бывает крайне полезно.
Сейчас я с нетерпением жду приезда товарища, мы собираемся с ним выпускать задачник по курсу двигателей внутреннего сгорания.
Осенний семестр у меня опять (увы!) будет очень тяжелый: с одной стороны, большая нагрузка вообще – в среднем часов на семь в день; с другой – заведование кабинетом, и, наконец, подготовка к занятиям – у меня два новых предмета, к которым придется усиленно готовиться.
С нетерпением жду от вас вестей, давно ничего нет. Люлик сейчас на даче, поэтому о нем ничего не пишу.
Леля последнее время болеет, у ней сильные боли в области поясницы – невралгического характера. Она вам кланяется.
Крепко всех целую.
Сергей
[Октябрь 1934] [134]
Дорогие мои!
Наконец-то получил от вас письмо (мамино письмо от 9/IX).
У меня с 1 сентября начались занятия в институте. Взялся вести два новых предмета – теплопередачу и теорию авиационных двигателей. Приходится в связи с этим много заниматься – составлять задачи, готовиться.
Согласился я на это по двум соображениям: первое и основное заключается в том, что я делаюсь "халтурщиком" по тем дисциплинам, которые я вел до сих пор, т. к. изучил их в достаточной степени и мой рост остановился; вторая заключается в том, что с января месяца – со второго семестра число групп по моим основным предметам уменьшается, и, т[аким] о[бразом], я просто беспокоюсь о хлебе насущном (первая причина, как видите, высоко моральная, а вторая более низменная – утилитарная).
Работы, в общем, много.
С неделю тому назад держал в руках сигнальный номер нашей книги, внешность у нее довольно сносная, хотя и без переплета. Мы составили к ней "скорбный лист" – перечень опечаток, и я надеюсь, что недели через две смогу выслать вам один экземпляр.
Мама, ты пишешь относительно Люлика, о его поездке к вам. Ани сейчас нет, по ее возвращении я поговорю с ней по этому вопросу, но я совершенно уверен, что согласия она не даст.
Ты спрашиваешь, почему я так мало последнее время пишу о Леле. Дело в том, что мы с ней разошлись, хотя и продолжаем жить в одной комнате. При московском жилищном кризисе и это оказывается возможным. О причинах в письме сообщать очень трудно, тем более, что одной причины нет, а это является результатом целого комплекса различных явлений, которые трудно рассказать даже в беседе, в письме же все это описать попросту невозможно.
Событие это насчитывает уже большую давность – почти полтора года. Мы настолько оторвались сейчас друг от друга и настолько не в курсе житейских событий, что я до сих пор не информировал вас об этом. Сообщить без комментарий, как я это делаю сейчас, мне казалось странным, изложить же все понятно и членораздельно – невозможным.
Крепко вас всех обнимаю и целую.
Сергей
Письмо проносил в кармане пять дней, никак не мог попасть на почту.
9/XII 34
Милая мамочка!
Очень давно получил твое письмо и до сих пор не удосужился ответить. Очень это, конечно, нехорошо. С одной стороны, много у меня сейчас работы (идет защита проектов, работаю над задачником и пр.); с другой стороны, как-то не было настроения, хотелось написать подробно и хорошо – но, очевидно, ничего из этого не выйдет.
Твои письма – Леле и мне – оба очень теплые, искренние и трогательные, пришли.
Но увы, не в упрек будь тебе сказано, они только несколько усложнили и так неотрадное положение.
Т. к. я не писал тебе о причинах, то ты решила, что произошли какие-то события, что я погорячился и что все это поправимо.
Если бы все это было так, то полуторагодичного срока хватило бы с большим избытком для охлаждения всякой горячности.