Незадолго до 1964 года, когда восхваление отца разрослось безудержно, Гречко решил внести свою лепту. Ему, к тому времени уже ставшему маршалом Советского Союза, пришла идея осчастливить и отца. Об их встрече отец рассказывал не раз. Аргументы у маршала звучали по-солдатски прямолинейно: отец, как его в начале войны произвели в генерал-лейтенанты, так ее и закончил. В нынешние времена ситуация в корне поменялась - он теперь Первый секретарь ЦК, Председатель Совета министров СССР, главнокомандующий Вооруженными силами. Чин же генерал-лейтенанта подобной должности не соответствует. Недосмотр следует поправить.
- Мы, военные, люди своеобразные, - убеждал Гречко отца, - нам не по душе, если команды отдает младший по званию. Вот если вам присвоить звание маршала, все станет на свои места.
Он замолк, ожидая реакции. Она оказалась явно не той, которая ожидалась. Отцу предложение пришлось не по душе, и он пробурчал:
- Не занимайтесь глупостями, маршал. Воевать мы не собираемся, а в мирное время я с вами и в генеральском звании управлюсь. Если же, не дай бог, война, тогда и решать будем. Звание не самое сложное дело.
И эта выдумка Гречко осталась без неприятных последствий. У отца лишь появилась новая тема для шуток. Гречко не забыл о своей идее. К ней он снова вернулся, уже став министром обороны. Новый Верховный главнокомандующий Брежнев предложение благосклонно одобрил.
Несмотря на все накладки, отец с Булганиным остались довольны визитом. Он прошел в духе Женевы, казалось, европейская политика всерьез начала разворачиваться к миру.
В День Победы 9 мая 1956 года газеты опубликовали проект закона о пенсиях. Его давно вынашивал отец, перетряхивая бюджет, выискивал крохи, чтобы хоть немного улучшить поистине нищенскую жизнь стариков. А денег требовалось много и отобрать их у могущественных ведомств стоило большого труда. Оборонные министерства пожирали астрономические суммы.
Источником высвобождения омертвленных средств стал пересмотр нашей военной доктрины. Свои основные надежды отец возлагал на ракеты. Их, правда, можно было пересчитать по пальцам, качество тоже оставляло желать лучшего, да и задачи они решали ограниченные, но отец с оптимизмом смотрел в будущее. Он готовился к грандиозному сокращению вооруженных сил. Чтобы стране распрямиться, необходимо снять груз с ее плеч.
Сокращение вооруженных сил сулило многое. Но главным капиталом отец по-прежнему считал рабочие руки здоровых, работящих молодых людей, способных на многое и в сельском хозяйстве, и в промышленности. А если к этому еще добавить технику! Отец потребовал справку: сколько грузовиков, тракторов, тягочей стоит без дела в арсеналах.
Представленные цифры его просто потрясли. "Раскулачивание" военных стало одной из ближайших задач. А она была не из легких. В те дни продолжала действовать старая установка - все, даже мелочи, в первую очередь примеривались на военный мундир.
Призрак войны отцу приходилось выдавливать из пор государственного организма, вытряхивать из щелей, дело оказалось хлопотным. Его попытки сократить армию, уменьшить производство военной техники воспринимались почти как предательство.
Решение о новом сокращении вооруженных сил к началу мая обросло деталями, превратилось из политической декларации в добротный бюрократический документ. Дело было за окончательным решением. Тут многое, если не все, зависело от визита в Великобританию. Посланцы вернулись с миром.
В кабинете на Старой площади отца ожидали подготовленные в его отсутствие последние варианты. Они показались ему куцыми. Военные жались. Пришлось переделывать самому. Наконец определилась окончательная цифра: миллион двести тысяч человек, даже чуть больше, чем отец называл в январе… Но каких трудов это стоило. Вместе с прошлогодними сокращениями вооруженные силы уменьшились без малого более чем на два миллиона. Правда, истинной численности вооруженных сил тогда не называли.
Объявить о принятом решении собрались 15 мая, в день прибытия в Москву с государственным визитом премьер-министра Французской Республики Ги Молле. Впервые после начала "холодной войны" в Москву пожаловал западный политический деятель такого ранга. Дух Женевы согревал не хуже весеннего солнышка.
Правда, в Женеве приглашение принял премьер-министр Эдгар Фор, но в те годы французские премьеры удерживались в своем кресле не более нескольких месяцев. На Внуковском аэродроме встречали уже его преемника. Переговоры с Ги Молле прошли успешно. Отец отозвался о нем как о человеке сдержанном, трезвом государственном деятеле.
Главной темой, как и в Великобритании, продолжал оставаться Ближний и Средний Восток. Начавшиеся там революции волновали французов не меньше, чем англичан. С неизбежностью процесса деколонизации в Париже смирились лишь много позже, для отрезвления понадобились кровопролития и в Африке, и в Азии.
Вслед за Антони Иденом Ги Молле пытался склонить советское руководство хотя бы к нейтралитету. Тут коса нашла на камень. Советско-французское заявление лишь констатировало сложившуюся в этом регионе расстановку сил, призывало к благоразумию, решению спорных вопросов не силой оружия, а за столом переговоров.
События в регионе тем временем развивались своим чередом. В середине июня завершилась эвакуация английских войск из Египта. Советские руководители направили полковнику Гамаль Абдель Насеру телеграмму с теплыми поздравлениями по случаю его избрания президентом республики. Из королевства Фарука Египет превратился в республику Насера. В Каир на празднование национального праздника отправилась высокая советская делегация во главе с вновь назначенным министром иностранных дел Дмитрием Трофимовичем Шепиловым, "восходящей звездой" в окружении отца.
Москва готовилась к приезду Иосипа Броз Тито. Его ожидали в начале лета. Этим визитом подводилась черта под многолетней конфронтацией, взаимными оскорблениями и даже попытками убить строптивого партизанского лидера. За месяцы, прошедшие с первой встречи отца с Тито, на югославской земле многое переменилось. Мы признали, что у них строится социалистическое общество.
Правда, академики от марксизма морщились: самоуправление, рабочие советы, отсутствие монополии внешней торговли не укладывались в окостеневшую схему их представлений о праведности. Они писали записки в ЦК, но вступить в открытую схватку с отцом не решались. Он же рассуждал просто: собственность у них - народная, капиталистов - нет, значит, "наши". У ортодоксов имелась мощная поддержка, далеко не все члены Президиума ЦК приветствовали реабилитацию вчерашних "ренегатов". Правда, в открытую спорил с отцом лишь Молотов. Он на дух не принимал югославский социализм, а руководителей соседнего государства продолжал считать предателями рабочего класса.
Тито относился к Молотову не лучше. Он вообще не хотел иметь с ним дела. И у отца разногласия с Вячеславом Михайловичем разрастались с каждым днем. Особенно обострились отношения после возвращения нашей делегации из Лондона. При обсуждении результатов переговоров Молотов обрушился на отца за то, что он оттеснял Булганина на вторые роли, тем самым, по его мнению, неправомочно принижал статус Председателя Совета министров. Да и вообще, руководителем делегации Президиум ЦК утвердил Булганина, а не Хрущева. Отец немедленно перешел в наступление: он спасал положение, отстаивая наши принципы, тут уж не до оглядок на протокол. Перепалка разгоралась, грозила вылиться в серьезный конфликт, но страсти погасил сам Булганин. Он заявил, что они с отцом договаривались, кто и когда будет говорить. Буря улеглась, но осадок на душе у Булганина остался.
Слухи о столкновениях в Кремле просочились сквозь высокие стены, и "московские осведомленные круги" долго судачили по поводу из ряда вон выходящего происшествия.
А тут еще визит Тито. Отец предложил разделить посты первого заместителя Председателя Совета министров и министра иностранных дел. Министром он предложил Шепилова. Отец высоко его ценил, считал человеком инициативным и ловким, что немаловажно на дипломатическом поприще, с уважением отзывался о его незаурядном уме, умении, в отличие от предшественника, самостоятельно проводить политику, а не только следовать в фарватере указаний и директив. Молотову в самостоятельности мышления отец отказывал напрочь, его главными достоинствами числились непримиримость и упорство. Наверное, высоко бы вознесла судьба Шепилова, не случись промашки в июне 1957 года, не присоединись он в последний момент, когда, казалось, судьба отца окончательно решилась, к могущественному большинству. А так он остался в истории ни там ни сям, человеком с самой длинной фамилией - "примкнувший к ним Шепилов".
Нашим собственным ортодоксам вторили "настоящие" коммунисты, эмигрировавшие после 1947 года из Югославии в Советский Союз. Одни искренне поверили Сталину, другие надеялись в случае вторжения советских войск выловить в мутной воде крупную рыбину, а подобная возможность тогда отнюдь не считалась фантастической. И именно их руки примут власть в Белграде. Что и говорить, инициатива отца грозила не только крахом их честолюбивых планов, но и ставила под сомнение возможность безбедного существования.
Отец не знал, как от них избавиться, югославские эмигранты стали для него подобно больному зубу. За прошедшие годы эмиграция оформилась, создалась обширная пропагандистская сеть. Радио, вещавшее на Югославию, разоблачало кровавые преступления клики Тито - Ранковича, выходившие в Москве газеты призывали к свержению "фашистского режима". Теперь трудившиеся там сотни боевиков идеологического фронта оказались не у дел. Они не собирались сдаваться, требовали продолжения священной борьбы против титоизма. Отец понимал - пока не ликвидируется этот источник напряженности, отношения с Белградом будет постоянно лихорадить. Но что делать?
Ему пришла в голову мысль помирить эмигрантов с Тито, получить для них индульгенцию и отправить их с миром домой. Что и говорить, затея выглядела фантастичной, но отец в нее поверил и принялся за ее реализацию. Однако сразу столкнулся с трудностями. Эмигранты уезжать не хотели, кто боялся, кто из принципа, а кому просто пришлось по душе безбедное существование в Москве. "Отказников" возглавил генерал Михайлов. Лишь малая толика согласилась с отцом, но на условиях полного прощения и обеспечения безопасности дома. Тито тоже совсем не жаждал получить подобный подарок. Он не сомневался, эти люди до конца своих дней останутся верными исполнителями приказов Москвы.
Но отец надеялся на успех. Уже на следующий день по прибытии гостя в Москву он завел речь о Михайлове и его людях. Тито категорически отказался встречаться с ними, - если они хотят вернуться, это их дело. Дома предателей отдадут под суд. Отец попытался его уговорить, но никакие аргументы не действовали. Тито стоял на своем: они совершили государственное преступление и достойны наказания.
Отец попал в безвыходное положение: останься эти люди в СССР, неприятностей не оберешься. Он продолжал добиваться от Тито гарантий, вновь и вновь уговаривал его встретиться с Михайловым. Все напрасно.
Тогда отец решился на последний шаг. Когда они с Тито направлялись в Киев, он приказал привезти туда делегацию югославских эмигрантов. Он буквально столкнул Тито с ними нос к носу. Отступать оказалось некуда, встреча состоялась. Отец вырвал согласие. Тито сквозь зубы обещал, что те, кто не совершил преступлений против своего народа, преследоваться не будут. Вскоре после визита югославская эмиграция потеряла свой юридический статус в нашей стране. Газеты закрыли, радиопередачи запретили уже давно, еще до первой поездки отца в Белград, а теперь прекратило существование и землячество. Оставалось или возвращаться домой, или переходить на положение советских граждан. Такую возможность им предоставили. Большинство уехали, правда, с неохотой, знали, что дома встретят не цветами. Так и вышло. После пересечения границы всех изолировали, не арестовали, но лишили права передвижения и долго и придирчиво допрашивали, кое-кого отпускали, а многим пришлось предстать перед судом. Отец попытался вмешаться, но тщетно. Правда, он не проявлял особой настойчивости, не хотел дополнительных осложнений с Тито.
Тем, кто остался на свободе, тоже пришлось несладко. Предателей нигде не жалуют.
Пока же Тито не спеша двигался поездом от западных границ к Москве. На каждой станции его встречали хлебом-солью. Вчерашний "фашист и убийца" возвращался "верным ленинцем".
В гостях югославы пробыли долго, более трех недель. Тогда вообще визиты наносились обстоятельно. Тито неспешно вел переговоры, объездил всю страну. Отцу хотелось продемонстрировать ему наши достижения. Внешне представлялось: отношения не только двух стран, но и двух партий - на это делался особый нажим - становятся почти идиллическими.
Но только внешне. Меня настораживали отдельные реплики отца, хотя он и продолжал очень тепло отзываться о Тито, видел в восстановлении дружбы с Югославией еще одну свою победу. Я чувствовал, что-то его гнетет, тревожит. На мои расспросы отец реагировал необычно вяло, отвечал неохотно. Мало-помалу я уяснил себе: отец все больше приходил к мысли, что Белград претендует на роль некоторого альтернативного по отношению к Москве центра коммунистического движения.
Сталинисты злорадствовали. Кое-где даже стали звучать, пока еще робкие, намеки на оппортунизм отца. По тем временам обвинение грозное. Было от чего приуныть.
Отец пока и сам еще не созрел к восприятию иных, отличных от выработанных на Старой площади, точек зрения. До плюрализма еще предстояло шагать и шагать. Демократия, гласность едва выбрались из подвалов Лубянки и настороженно озирались, как бы не отправили обратно. Тито же подчеркнуто афишировал свою самостоятельность. Его суждения о событиях, происходивших в странах народной демократии, не только не совпадали во многом с нашими, но порой диаметрально расходились. Обе партии сохраняли единство в одном: будущее мира за социализмом. Но за каким? До сего дня мир знал лишь одну неоспоримую, как говорили, модель - советскую. А тут возникла еще и югославская. Кое-кому она представлялась более привлекательной. Оказавшиеся на перепутье поляки и венгры внимательно приглядывались к опыту еретиков-соседей.
Нарушение единства оставалось самым грозным преступлением мысли. Такой поворот событий отец явно не предвидел. Он пытался откровенно поговорить с Тито. Тот заверял в полной лояльности, но от своего особого пути к социализму отрекаться не намеревался. Это то скрытое, то выплывающее наружу соперничество серьезно влияло на зреющие в Восточной Европе кризисы. Оно не раз подводило наши страны к грани разрыва. Так и останутся в истории Тито и Хрущев друзьями-соперниками.
Одной из острых проблем тех лет стал вопрос о членстве Югославии в Варшавском договоре. Вначале у отца вообще не возникало сомнений: все социалистические страны должны держаться вместе, вместе делить и победы и поражения. Так куда легче отразить врага. Однако, когда он высказал свои соображения Тито, то наткнулся на стену. Отец не стал давить, побоялся перегнуть палку. Он надеялся, что со временем Тито одумается. Пока же сошлись на том, что Югославия не вступит в Варшавский оборонительный договор, но в случае войны выступит на нашей стороне. Осторожность Тито отец воспринимал как естественную реакцию на печальные события недавнего прошлого. Он трезво оценивал: позиция Тито отражает настроения народа. Отец все понимал, но душой принять не мог.
И я не понимал позиции Югославии. В моем сознании мир четко делился на два противостоящих лагеря, выбор казался простым: или с нами, или с ними. На мои вопросы отец не давал четкого ответа, но мне запомнилось одно из его толкований. Он предполагал, что американцы своей помощью, особенно военной, в какой-то мере опутали, подкупили Тито. Теперь он вынужден действовать с оглядкой. Возможно, он и согласился бы с нашими предложениями, но тогда придется порвать с США. Вот Тито и лавирует, пытается наладить дружбу с Советским Союзом и не испортить сложившиеся отношения с Америкой.
Отец всеми силами старался продемонстрировать гостю, где его истинные друзья. Он сопровождал его в поездке по стране, пообещал ознакомить с нашими последними достижениями в военной области. Тем самым отец как бы подчеркивал, что хотя Югославия и не хочет вступать в оборонительный союз, но она все-таки своя. На подмосковном аэродроме в Кубинке Тито и его делегации решили продемонстрировать новые самолеты. До этого их никому не показывали на земле, только в воздухе на авиационных парадах.
На летном поле выставили всё, чем мы могли похвастать в те годы: ЗМ (М-4), Ту-16, Ил-28, истребители и даже последнее достижение - стратегический бомбардировщик Ту-95. Я его видел впервые. Красота форм самолета не могла не вызвать восхищения - поджарый фюзеляж на длинных стройных ногах, вращающиеся навстречу друг другу изящные лопасти винтов.
Праздник открылся воздушным парадом. МиГи демонстрировали воздушную акробатику, вертелись каруселью, пролетали над самой землей и затем свечой взмывали в небо. По завершении программы самолеты, не нарушая строя, приземлились тут же на аэродроме. Через несколько минут пилоты представились высокому гостю.
Затем начали обход. Перед каждым самолетом лежали бомбы, снаряды. Подтянутые офицеры давали пояснения. Тито внимательно слушал, задавал вопросы, переводчик ему не требовался. Он присматривался к товару, как купец, явно сравнивал с тем, что ему предлагали американцы. Выбирал. Прикидывал.
Отец неотступно следовал рядом, но в разговор не вмешивался, только улыбался каким-то своим мыслям.
Особенно надолго Тито задержался у Ту-95. Бомбовая нагрузка, дальность полета - все это впечатляло. Но не поражало… И другие страны могли похвастаться подобными достижениями. Дававший пояснения офицер закончил свой доклад, так и не назвав скорость полета. Тито задал вопрос. Офицер замялся, повисла пауза. Тито вопросительно посмотрел на отца: "Если это, конечно, тайна…" - начал Тито. Отец перебил его: "От друзей у нас нет секретов". Он кивнул вытянувшемуся по стойке смирно капитану: "Докладывайте". Тот вобрал в легкие воздух, но не произнес ни слова. Глаза его впились в стоявшего позади отца невысокого, плотного военного, командующего ВВС маршала Жигарева. "Докладывайте", - эхом отозвался он. Только после этого офицер произнес: "Скорость…", но отец перебил его. Он подтолкнул Тито локтем и со смехом произнес: "Дисциплина, я им тут не указ".
Тито в ответ рассмеялся: "И у нас так же. Мы с вами далеко, а командир под боком". Окружающие вежливо зашелестели смешками. Наконец все успокоились. Вспотевший от напряжения капитан смог продолжить рапорт: "Скорость несколько меньше 900 километров в час, - он на секунду снова запнулся, - но больше 850".
Стоявший рядом с Тито югославский министр обороны что-то зашептал на ухо своему шефу. Тито недоверчиво покачал головой, его не проведешь: у турбовинтовых самолетов скорость не превосходит 650 километров в час.
Офицер молчал. Но тут вмешался отец, недоверие гостя его задело. Призвав в свидетели командующего авиацией, он стал доказывать гостю, что его не обманывают. В ответ на его тираду Тито вежливо кивал головой. Каждый остался при своем мнении.
Вскоре гости покинули нашу страну. Тито и отец распрощались как друзья.
По давней традиции, в день Воздушного флота 18 августа, а вернее в ближайшее к нему воскресенье, в Тушино всегда устраивали грандиозный авиационный праздник. К сожалению, в августе в Москве - то дождь, то солнце. Не раз устроителям приходилось переносить парад на следующий выходной, потом еще на неделю, а порой и вовсе отменять его.