В те годы отец провозгласил невмешательство в происходившие в дружеских странах дела. Конечно, это невмешательство носило своеобразный характер. Большим шагом вперед считалась отмена утверждения в Москве любого назначения на мало-мальски серьезный пост. Этим достижением отец чрезвычайно гордился. Старался он не влезать и во внутренние свары. Хотя это далеко не всегда удавалось. Терпящая поражение сторона бежала в Москву за помощью, а победители стремились там же закрепить свои успехи.
Конечно, в случае серьезного идеологического отступничества следовал строгий окрик. Нарушать никто не имел права. Шаг влево, а особенно, вправо означал побег. Тут уже не до сантиментов. И все же воз сдвинулся, скрипя, повернулись проржавевшие колеса. Первый шаг - самый трудный, хотя и не самый заметный.
После исключения из партии у Имре Надя появляется достаточно свободного времени, он его отдает литературе. Надь размышляет о том, как неразумная, догматическая, излишне твердая, негибкая политика лидеров отчуждает, отодвигает людей от партии и тем самым наносит неизмеримый вред всему коммунистическому движению. Здесь, конечно, явно прослеживается и элемент личной обиды за происшедшее с ним, но не только.
Он продолжает искать пути облегчения доли крестьян. В этом Имре Надь мне чем-то напоминал отца. Близки они и в том, что оба пытались нащупать экономическую структуру, примиряющую пролетариат и крестьянство, обеспечивающую гармоничное, взаимовыгодное продвижение вперед, а не обирание деревни городом ради индустриализации и ответное удушение города голодом. К примеру, находившийся в опале Имре Надь в 1955 году призывал гуманизировать наше общество, отец писал, что обносить рай колючей проволокой по меньшей мере неразумно.
Коммунист по убеждениям, порядочный человек и реальный политик, Имре Надь приветствовал решение отца первому поехать к Тито с миром, тем самым признавая право на существование различных форм развития социализма.
Можно привести и другие примеры созвучия политики, проводимой отцом, и идей, выдвигавшихся Имре Надем. Очевидно одно - в середине октября, как и раньше, отец не видел в Имре Наде врага.
С другой стороны, Имре Надь представлялся отцу человеком, ориентирующимся на Тито. Это порождало опасения. Югославский путь к социализму выглядел весьма сомнительным. С Югославией ничего не поделаешь, но распространять их опыт, а с ним и влияние Тито на другие страны отцу не хотелось.
Начавшаяся 23 октября студенческая демонстрация в Будапеште, проходившая под лозунгами, требующими отставки нынешнего венгерского руководства и прихода к власти Имре Надя, оказалась для отца неожиданной. Гром грянул, конечно, не с ясного неба, тучи давно заволокли горизонт, но в Москве не ждали бури. Ситуация оценивалась как напряженная, на заседании Президиума ЦК решили ввести в Будапешт советские войска, расквартированные в Венгрии в соответствии с Потсдамскими соглашениями 1945 года.
Дома отец появился вечером в обычное время. Выглядел он озабоченным, но не мрачным. Как всегда, мы отправились гулять. Отец шел рядом и молчал. На втором круге я нарушил молчание. Меня мучило: как в нашем справедливейшем обществе подобное могло произойти? Почему заранее не приняли меры? Я не вкладывал в слово "справедливость" конкретного содержания. Оно спасало своей всеохватностью. И… что дальше?
Отец с досадой отозвался: "Все это из-за нерешительной политики Гере, пытавшегося угодить всем. Нужен сильный человек, способный взять управление событиями в свои руки. По сообщению из посольства, на пост главы правительства только что назначен, - отец говорил, на венгерский манер, ставя на первое место фамилию, - Надь Имре". По мнению отца, ему, возможно, удастся справиться со стихией. Тем более, его назначения требовали демонстранты. А вот что по прошествии более чем десятилетия записал отец об этом моменте: "К руководству пришел Надь Имре. У нас теплилась надежда, что если придет к руководству Надь Имре, то он сохранит коммунистическое руководство в венгерском народе…"
И хотя 24 октября, одновременно с назначением Имре Надя, Эрне Гере переизбрали на пост Первого секретаря Венгерской партии трудящихся, на него смотрели как на политический труп.
На мой вопрос, не собирается ли отец лететь в Венгрию, он ответил отрицательно.
- Туда отправились Микоян и Суслов, - сказал он, не углубляясь в пояснения, и добавил: - И посол там сильный.
Трудно задним числом гадать, имелась ли еще возможность овладеть ситуацией, не допустить кровопролития, или события уже вышли из-под контроля центральной власти и развивались по своим законам. Здесь сколько людей, столько и мнений. Мне кажется, что в день приезда в Будапешт делегации во главе с М. А. Сусловым и А. И. Микояном такой шанс сохранялся, но Анастас Иванович с Михаилом Андреевичем его упустили. В условиях кризиса они оказались не на своем месте.
Микоян - блистательный переговорщик, способный "уговорить" любого "твердокаменного" партнера, выторговать все возможное и невозможное и затем еще кое-что в придачу. Но он - человек компромисса, всегда держащий в запасе не одну запасную позицию, избегавший резких движений, боявшийся ультиматумов. Он бесконечно тасовал свои "карты", даже тогда, когда время разговоров прошло, и от него требовалось решение. В силу своих качеств Микоян блестяще показал себя в переговорах с американцами, где позиции сторон устоялись, партнеры давно притерлись друг к другу и успех зависит от умения вести торг, от выдержки, если хотите, усидчивости. Из-за тех же качеств он провалил дело в Венгрии, не смог обозначить венгерским руководителям, не важно Гере или Надю, границу, за которой, по словам Гомулки, "следовало непоправимое".
Кандидатура Суслова тоже оказалась неудачной. Михаил Андреевич всю жизнь пекся о сохранении в первозданной чистоте идеологических догм, подобно средневековым схоластам реалии жизни выверял по цитатам из классиков марксизма-ленинизма. Если же не находил у них ответа, он терялся, начинал всплескивать руками, причитать по-бабьи. О возможности противостояния народа своей же "народной" власти классики не писали, и в Венгрии Суслов растерялся.
Все лето эта пара, Микоян с Сусловым, курсировала из Москвы в Будапешт, потом в Белград и снова в Будапешт. Они переговаривались сначала с Ракоши, потом, когда Микоян, по настоянию отца, вынудил его подать в отставку и уехать в Советский Союз, с преемником Ракоши - Эрвином Гере, человеком нерешительным и слабым. Тем временем события набирали обороты, в Венгрии нарастали не только антисталинские, но и антисоветские, антирусские настроения. Тон задавал упоминавшийся выше "Кружок Петефи" - неформальное собрание оппозиционеров-интеллектуалов, назвавшихся именем венгерского поэта-повстанца, погибшего 31 июля 1849 года во время национально-освободительной революции. В тот год венгры восстали, добиваясь освобождения из-под гнета австрийских императоров Габсбургов. На помощь Вене пришел Петербург, Николай I послал в Будапешт свои войска, Габсбурги - Романовы "навели в Будапеште порядок", пролив при этом реки крови. В Советском Союзе Шандора Петефи считали поэтом-революционером, нашим идеологическим союзником. У венгров же гибель Петефи вызывала совсем иные, антирусские ассоциации.
Если бы в Венгрию поехал сам отец, многое могло повернуться иначе. Мне представляется, что он отыскал бы ниточку, за которую следовало дернуть, чтобы остановить сползание к краю. Он бы четко обозначил грань, за которой наше вооруженное вмешательство неминуемо. Тем самым он предостерег бы Имре Надя и предотвратил кровопролитие. Так, как это было в Польше. Нашел же он общий язык с Гомулкой, нашел бы и с Надем Имре. В такие острые моменты так много зависит от личности. Но прошлого не воротить.
Надежды отца не сбылись. Имре Надь не проявил решительности, не смог овладеть положением. Или не хотел? Думаю, именно не смог. По своей природе человек мягкий и интеллигентный, он старался примирить непримиримое, отвергал саму возможность применения силы. Нельзя не отметить, что и у него не было запаса времени. В отличие от Гомулки, он пришел к власти не в преддверии событий, а на их гребне. Во многом ему приходилось всего лишь констатировать происшедшее.
"…Надь Имре. Этот человек шел за толпой, опирался главным образом на молодых мальчишек… Так докладывали наши люди. Тогда туда ездили Микоян и Суслов, ездили и другие наши работники.
Анастас Иванович Микоян рассказывал:
- Я пришел к Надь Имре. Начали беседу. Вдруг влетает группа молодых мальчиков, гимназисты. Все вооруженные. Докладывают Надь Имре, что они то-то делают, то-то сделали, то-то будут делать. Приходили за оружием и другие. Одним словом, молодое поколение из средних учебных заведений, собственно, служило опорой Надь Имре", - так запомнились отцу события тех дней.
Вероятно, его оценка верна. Ведь именно эти, как говорит отец, молодые люди привели к власти нового премьера, и они рассчитывали, что он последует за ними, а Анастас Иванович не смог переломить ситуацию.
Я много раз задавался вопросом, почему отец по первому зову кинулся в Варшаву, а в Венгрию не поехал? Без сомнения, при той непростой расстановке сил в Президиуме ЦК, сложившейся после XX съезда, отец старался поравнее распределить ответственность за принимаемые решения. С одной стороны, чтобы его не обвинили в выпячивании своей фигуры, с другой - он не желал все грехи взваливать на свои плечи. Старался соблюсти баланс. Но главное, я думаю, он недооценил опасности нарастания событий. Доклады из Будапешта, в отличие от панического призыва посла в Польше, не предвещали столь страшных потрясений. На первых порах казалось, что правительство Имре Надя, наладив тесный контакт с советскими эмиссарами, сможет овладеть положением.
В ночь на 25 октября советская армия наконец вмешалась в события, но действовала она не в одиночестве, а вместе с венграми. Еще сохранялась возможность направить поток в безопасное русло. Именно в безопасное. О нейтральной Венгрии, стоящей вне пактов, а тем более о Венгрии, уходящей на Запад, в НАТО, в тот период острого противостояния двух лагерей могли говорить только политические авантюристы.
А как происшедшие события подавались советским людям? Газета "Правда" сообщала: "По приказу Совета министров Венгерской Народной Республики венгерская армия, внутренние войска и вооруженные рабочие отряды с помощью советских войск в ночь на 25 октября ликвидировали контрреволюционный путч.
Контрреволюционные силы разбиты! Однако в некоторых местах еще продолжают действовать мелкие вооруженные группы…"
В тот же день Янош Кадар сменил Эрне Герэ на посту Первого секретаря ЦК Венгерской партии трудящихся.
В своем заявлении премьер Имре Надь успокаивал народ. Он обещал, что после установления порядка будет созвана сессия Государственного собрания, которая рассмотрит программу, "охватывающую важные вопросы, интересующие нацию".
Отец вздохнул с облегчением, но уверенности в том, что все худшее позади, у него не было. Он читал не только газеты. Поэтому в ответ на мою радость по поводу завершения противостояния он только горько усмехнулся и пробурчал, что никому не известно, как там повернутся события. В те дни посольство прислало в Москву альбом с фотографиями: по пустынным будапештским улицам бегут какие-то люди, вооруженные автоматами и винтовками, битое стекло и кирпич на тротуарах, разбитые витрины магазинов. Все настраивало на определенный лад. Отец захватил альбом домой, дал посмотреть всем желающим, но комментировать не стал. И так все ясно.
Остановить сползание к кровопролитию, стабилизировать ситуацию не удалось. События накатывались лавиной, выходили из-под контроля, в том числе из-под контроля Имре Надя. Сегодня трудно сказать, что оказало большее влияние: накаленная обстановка и деструкционное стремление масс, отвергающих старые порядки, стремящихся отомстить за преступления и обиды, или попытки измазанных в крови работников госбезопасности спровоцировать столкновение с советскими войсками, устроить кровавую бойню и под ее прикрытием уйти от ответа.
По крайней мере, закончившееся трагически 25 октября братание на будапештских улицах венгров с советскими солдатами свидетельствует о последнем. У парламента раздались выстрелы, упали убитые и раненые. Кто стрелял, осталось неизвестным. Говорят, что стрельба велась из окон домов. Отцу доложили: вооруженную акцию совершили контрреволюционеры. Среди венгров распространился слух: это дело рук русских, которые, решив схитрить, усыпили бдительность восставшего народа, а затем показали свое истинное лицо.
На следующий день весь Будапешт вышел на улицы. Симпатии сместились - венгерские военные начали примыкать к демонстрантам, стали образовываться новые органы власти: в городах - революционные комитеты, на заводах, по примеру югославов, - рабочие советы. От вчерашних объятий с советскими солдатами не осталось и следа. Народ потребовал вывода оккупационных войск из города.
Оптимистические сообщения в советской печати о том, что 25 октября в Будапеште обстановка нормализовалась и спокойствие нарушается лишь отдельными вылазками отдельных вооруженных лиц, а 27-го вновь организованное под руководством Имре Надя правительство Венгрии объявило амнистию, в результате которой повстанцы в массовом порядке сдаются властям, не вязались с озабоченным видом отца.
С работы он приходил не поздно, как обычно, но гулял молча, на вопросы отвечал неохотно. Только значительно позже он расскажет о своих колебаниях в те дни.
Он думал не только о происходивших сегодня событиях, бился и не мог найти ответ: почему так случилось. Сначала Польша, за ней Венгрия. Вернее, ответ напрашивался сам собой. Он, казалось, лежал на поверхности: во всем виноват Сталин, нарушение ленинских непререкаемых норм. Вернемся к ним, и все уляжется.
Обстоятельства складывались неблагоприятно: венгерское правительство так и не совладало с обстановкой, события бурно нарастали, а декреты за подписью Имре Надя только фиксировали стихийно происшедшие изменения. В день своего сформирования новое руководство заявило, что по просьбе правительства в борьбе принимают участие советские воинские части, расположенные в Будапеште. На следующий день Имре Надь объявил о прекращении огня, пообещал распустить органы госбезопасности и потребовал вывода советских войск из города.
Отец все еще рассчитывал, что рабочий класс Венгрии сам справится с выступлением, как считалось, "немногочисленных контрреволюционных элементов". Такого же мнения придерживался Микоян. Возобладавшее поначалу мнение о применении силы сменилось откатом. Воинские части вышли из города, но расположились в полной боевой готовности неподалеку, на военном аэродроме. Туда же перебрались и московские эмиссары. Ночи Микоян и Суслов проводили в расположении войск, а днем выбирались в Будапешт.
Однако вывод армии из Будапешта ни в коей мере не стабилизировал положение, развитие событий только ускорилось.
30 октября, на следующий день после ухода советских танков, подвергся разгрому Будапештский горком партии. На улицах города стали охотиться за сотрудниками госбезопасности.
Разоренные здания с выломанными дверями и выбитыми стеклами, следы пожаров, лежащие на улицах трупы, - все это сфотографировали. Новые снимки немедленно отправили в Москву. Донесения, шифровки, звонки из Будапешта звучали все тревожнее. Из них следовало, что, хотя "ни рабочие, ни крестьяне не участвуют в столкновениях, держат нейтралитет", без вмешательства наших войск перелома не добиться.
Тем временем вокруг Венгрии закручивалась интрига.
Как мы теперь знаем, американцы в венгерские дела вмешиваться не намеревались, слишком опасно, да и по Потсдамскому соглашению Венгрия относилась к советской зоне оккупации. В Организации Объединенных Наций, в столицах европейских государств их второстепенные" дипломаты, по "собственной инициативе", доверительно советовали "не затягивать операцию", подталкивали Советский Союз, естественно, в собственных интересах, к силовому разрешению Венгерского кризиса.
В Париже советник американского посольства Либих "приватно", за обеденным столом, убеждал своего друга "советника по культуре" советского посольства Владимира Ивановича Ерофеева: "Постарайтесь не затягивать вашу операцию. Если вы осуществите ее за несколько дней, мы вмешиваться никак не будем". Ерофеев отмолчался и, естественно, тут же доложил обо всем в Москву. Либих не успокоился, напросился на еще одну встречу, уже перед самой англо-французско-израильской высадкой в зону Суэцкого канала. Во время разговора он почти в открытую дал понять, что руки у Советского Союза в Венгрии развязаны".
Это была хорошо продуманная политика Джона Фостера Даллеса. Американцы выигрывали при любом повороте событий. Если Советы проявят непростительную для великой державы нерешительность, откажутся от применения силы, то Венгрия сама, без каких-либо усилий со стороны, упадет к ним в руки. Людей, шедших на смену Надю, они хорошо знали. Правда, на то, что удастся "откусить" Венгрию от Восточного блока, Джон Фостер Даллес всерьез не рассчитывал, он достаточно хорошо изучил отца и не сомневался, такой глупости он не допустит. Однако, подстраховываясь, он поручил своим дипломатам намекнуть советским коллегам, что США в Венгрию не полезут, из-за нее мировую войну затевать не намереваются. Либих в Париже четко отслеживал инструкции, полученные из Вашингтона.
Одновременно ЦРУ, Аллен Даллес, через свои радиостанции всячески подстрекали венгров к восстанию. По всем "голосам" вещали: "Американские войска на подходе, стоит вам начать, и вас в беде не оставят…" Дело тут не в несогласованности политики госдепартамента и ЦРУ, напротив, братья Даллесы все согласовали до деталей. Если Венгрия не "откусится", если прольется кровь, то чем больше ее прольется, тем лучше, тем сокрушительнее окажется их пропагандистская победа.
О том, что происходило в те дни в окружении Имре Надя, в Кремле почти ничего не знали. Отец становился все угрюмее, домой стал приходить поздно, а однажды мы его прождали почти до утра. Пришло время решений.
В своих мемуарах отец старательно подчеркивает, что все решения принимались только в результате коллективного обсуждения на Президиуме ЦК. Об этом же свидетельствуют и ныне опубликованные конспективные записи обсуждений, происходивших на заседаниях Президиума ЦК. После сталинского произвола коллективность руководства рассматривалась как панацея от всех бед, символ нового, истинно ленинского подхода к управлению государством. Нет оснований сомневаться, что именно так оно и происходило. Однако всякому коллективному руководству требуются мысли, предложения. И тут, нет сомнений, их генератором стал отец.
Действовать он намеревался в двух направлениях. С одной стороны, спешно подготовили декларацию правительства Союза ССР об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими странами. В декларации отец попытался подвести черту под гегемонистскими сталинскими устремлениями и заложить основы равноправного сотрудничества. В документе провозглашались пять основных принципов, одни общего порядка, а другие - преследующие решение сиюминутных, венгерских проблем.