То ли острый приступ невезения, то ли что-то ещё. Наша первая ночь после возвращения прошла в пьяных дебошах, когда вся рота выказывала явные признаки "пошло-всё-нахуй-синдрома". Теперь, на вторую ночь, они решили устроить всего одну засаду, и снова это оказались мы - 3-е отделение 1-го взвода. Почему я? Должно быть, Бог отыгрывался за грехи, что я совершил в прошлой жизни.
Как обычно, мы прошли по ничейной территории, затем пересекли реку в мелком месте. В этот раз мы повернули налево, или на запад, и немного прошли, прежде, чем углубиться в джунгли и исчезнуть из вида джи-ай на периметре Лай Кхе, как только угаснут последние проблески дневного света. Через несколько секунд после того, как мы расположились, парни, охраняющие укрепления, вышли на нас по радио. Они знали, что мы повернули к западу, но хотели, чтобы мы им это подтвердили, что было необычно. Затем они предупредили нас, на нашей стороне реки находились трое вооружённых динков, прямо на границе джунглей, к востоку от мелкого места, и они двигались в нашу сторону. Теперь, когда периметр точно знал наше месторасположение, они могли приступить к своим планам замочить этих парней.
Хор, наверное, дюжины винтовок и пулемётов раздался вдали и длился не более минуты. Стрельба доносилась с расстояния более, чем в один городской квартал, но мы всё равно внимательно прислушивались. Кто знает, куда они лупят? Периметр запросил повторно подтвердить, что у нас всё в порядке, и отметил, что они на самом деле не видят, что какая-либо цель поражена.
На следующее утро мы избрали новый и скорее обходной маршрут обратно к реке, которую мы перешли в новом и более глубоком месте. Собственно, там было по шею, с небольшим течением, которое немного сносило нас, пока мы шли. Переходя реку, Тайнс потерял пистолет. Мы не могли возвращаться без него. По мнению нашего начальства, потерять оружие, чтобы его подобрали ВК и кого-нибудь убили, было просто недопустимо. Они предпочли бы услышать, что целое отделение со всем оружием испарилось от взрыва китайской ядерной боеголовки, чем объяснять в штабе дивизии, что мы лишились оружия, не погибнув и не получив ранения.
На наше счастье, вода была прозрачной и пловец с открытыми глазами, пожалуй, мог бы найти пистолет. Тайнс был непоходящим кандидатом, и мы все это знали. Да, это был его пистолет, но никто из нас не надеялся, что чёрный парень из гетто вдруг окажется хорошим пловцом. Будучи выраженно тощим, с малыми запасами жира для теплосбережения, я отморозил себе задницу, пока пересекал реку. Мне этого хватило, и я не вызвался.
Хьюиш ухватился за возможность. Он любил необычные задачи и находиться в центре внимания. Одетый лишь в штаны и ботинки, он рыбкой нырнул в реку. За исключением нескольких салатово-зелёных водорослей, дно реки было в основном песчаным, и иссиня-чёрный пистолет 45-го калибра должен был на нём резко выделяться. Всего через три коротких погружения, Хьюиш вынырнул с призом.
Тайнс был чрезвычайно рад. Его, по всей видимости, оштрафовали бы в наказание, или удержали бы стоимость пистолета из зарплаты. Я тоже был рад. Представлялось маловероятным, что ВК смогли бы когда-нибудь найти мелкое оружие на дне реки. Меня это не беспокоило. Меня больше занимало то, что если наш караван не двинется дальше, то закроется столовая, и мы пропустим завтрак. Проще выражаясь, нам надо было "Хоутел-Альфа" - шевелить задницей.
Наша спешка оказалась излишней. Мы позавтракали, и у нас ещё осталось время в запасе. Как оказалось, 3-е отделение прямо сейчас уходило обратно на 1900-метровое дневное патрулирование. Поскольку нам вскоре предстояло снова переходить реку, не было нужды торопиться и переодеваться в сухую одежду и ботинки. Поев, я сидел на краю койки, словно куча мокрого белья, пока не настало время выходить.
Это был не патруль, а одна тоска. В нём ощущались нотка молчаливого протеста, потому что мы выходили в засаду предыдущей ночью. Так или иначе, я не думаю, что мы прошли хотя бы половину от запланированных 1900 метров.
Потом мы переоделись в сухое, и нас отправили в караул у ворот, ведущих из Лай Кхе на уходящую к северу Громовую дорогу. Там стоял "дастер", на тот случай, если что-нибудь страшное и недружественное ночью двинется в нашу сторону. "Дастер" - это бронетранспортёр со срезанной крышей и сдвоенной 40-миллиметровой зенитной пушкой, установленной сверху. Она была известна как "АА-шка", и именно ей на флоте сбивали камикадзе в кинохрониках времён Второй Мировой войны.
Мы чувствовали себя в большей безопасности, когда рядом был "дастер" и с удовольствием болтали с его экипажем. У них тоже был прибор ночного видения "Старлайт", и они позволили нам играть с ним весь вечер. Мы по очереди вглядывались в темноту, выискивая признаки чего-либо подозрительного, чтобы тут же его обстрелять. Нам хотелось посмотреть, как "АА-шка" разнесёт местность перед нашими позициями. Наши надежды не сбылись, но нам нравилась сама возможность.
Нам повезло, что мы в ту ночь попали в караул, потому что на роту "С" произошло небольшое нападение. Всё могло обернуться участью, худшей, чем смерть, но оказалось больше похоже на комедию с братьями Маркс. Несколько миномётных мин осыпались на территорию роты одна за другой. Единственной потерей стал сортир за нашим бараком, который получил прямое попадание через крышу и был стёрт с лица земли. Большинство из нас предпочли бы оказаться под градом раскалённых осколков, чем под разлетающимся содержимым 55-галлонной бочки, стоявшей под стульчаком. Одного только запаха хватило бы, чтобы отогнать стервятников от мясного фургона. Очень кстати было на следующий день выйти в караул на периметр, подальше от вонючего безобразия, пока его не высушило солнце. Мухи и комары, должно быть, думали, что наступает Рождество.
После обеда мы по очереди посетили армейский магазин и парикмахерскую. Работал только один парикмахер, древний тип, один против толпы дожидающихся солдат. Все довольно здорово заросли за время последней операции. Длинноволосые командованию были не по душе. Так было всегда. Соответственно, нам довели, что четыре недели в джунглях - не повод носить длинные волосы. Мы все должны были проследовать к парикмахеру и привести себя в порядок настолько быстро, насколько возможно.
Хьюиш сидел возле парикмахерской с баночкой колы. Не будучи чистюлей, он воспользовался возможностью слинять с караула, побездельничать и не восстанавливать свой армейский вид. Он держался поблизости, пока не подходила его очередь стричься, и затем уходил, говоря, что не может проторчать там весь день, и что настал черёд кому-нибудь другому на время сняться с караульной службы.
В армейском магазине, к моему удивлению, было, что купить кроме военных романов в мягких обложках и сгущённого молока в банках. Они, должно быть, недавно получили новую поставку товара. Тыловые типы не успели всё скупить.
Мой список покупок составили наручные часы и маленький транзисторный радиоприёмник. К счастью, я захватил свою товарную карточку - они действительно её проверили и отметили то, что я купил. Товарные карточки должны были как-то обуздать чёрный рынок и защитить местную экономику. В соответствии с карточкой, мои покупки ограничивались тремя радиоприёмниками и двумя наручными часами за год. Мой лимит на телевизоры и электрические фены составлял по одному экземпляру. Я не предвидел большого спроса на эти категории товаров со стороны парней в моём подразделении, учитывая, что в нашем бараке не было электричества. Как ни странно, карточка также предупреждала, что мне не позволяется покупать алкоголь до достижения возраста двадцати одного года. Я мог умереть за свою страну, но не мог купить её бухла.
Настоящим чудом стало то, что я смог купить батарейки для своего приёмника. Чаще всего они оказывали распроданы. В дальнейшем все свои батарейки я покупал на чёрном рынке в деревне Лай Кхе. Посредником в этих сделках всегда выступал Ким, молодой человек двадцати лет, который сам себя назначил нашим слугой. На самом деле его звали не Ким. Мы так его называли, потому что его настоящее имя звучало, как если полный ящик столового серебра вывалить на пол, и никто из личного состава не мог его выговорить. Навыки Кима в английском были жалкими, но он знал несколько слов, например, "радио" и "батарейки". Он называл мне цены, я давал ему деньги, он возвращался с батарейками и брал комиссионные. Ким также занимался нашей стиркой. Он тащил наши мешки с грязной одеждой в деревню и возвращался с ней, сложенной в аккуратные стопки за доллар или два, выраженные в пиастрах. Он мог даже накрахмалить одежду по вашему желанию, но немногие из нас это делали.
Вернувшись на линию укреплений, я с гордостью продемонстрировал свой новый приёмник, что вызвало всеобщий интерес в пользу какой-нибудь заводной музыки. Конечно, каждый предвкушал свою любимую разновидность музыки, будь то рок-н-ролл, кантри, блюз или что-то ещё. К сожалению, единственной доступной англоязычной радиостанцией было Радио Вооружённых Сил, и в тот момент там передавали не музыку, а прямой эфир речи президента Джонсона, которую он произносил в законодательном собрании штата Теннесси.
Поначалу мы все подумали, что это может быть важное заявление, которые мы все желали услышать - что вот-вот подпишут мирное соглашение. Но всякий энтузиазм относительно Л.Б.Дж. и радиоприёмника испарился, когда стало ясно, что всё это одна и та же старая риторика. Он сказал, что мы - хорошие парни, что мы делаем во Вьетнаме правильные вещи, и что мы на самом деле выигрываем войну. Но сейчас, нет, вы не поедете домой потому, что нет, война не закончилась, так что идите и победите разок за Джиппера! Я по-прежнему считал наши усилия в Индокитае, помощь южным вьетнамцам, благородным делом, но был в душе разочарован, что в словах президента Джонсона не обнаружилось никакого прогресса в сторону мира.
Речь не вызвала особых дискуссий о политике за кулисами войны. Их никогда не бывало. Кое-кто поворчал насчёт того, что две стороны не могут собраться и закончить вопрос, но не более того. В политическом смысле мы были пёстрой группой. Некоторые одобряли наши военные усилия, некоторые нет. Мы так мало про это говорили, что я даже толком не знал, какой стороны придерживается большинство из нас. Многие, похоже, вообще не склонялись ни туда, ни сюда - их просто засосало течением. Америка ведёт войну, идёт призыв, и мы поехали. Им невдомёк было про колледжи и другие модные отсрочки от службы.
Офицеры и сержанты тоже казались внешне безразличными к политике войны. Они указывали нам, что делать и как делать, не обращаясь к общей картине. Они должны были провести нас через наш маленький ломтик войны, не сказав ни слова про весь пирог. Они не пели нам о войне бодрых песен, что они желают нам вернуться со щитом или на щите, потому что мы обязаны выиграть войну ради Господа и ради своей страны и спасти наш народ. Мне это приходилось по душе. Так было лучше всего.
Для нас реальность состояла в том, чтобы закончить командировку и уехать домой одним куском. Нам предстояло этого добиваться, как подразделению, не как группе индивидуумов. В частности, это означало закрывать глаза на наши расхождения во мнениях до такой степени, чтобы даже не обсуждать их. Мы с лёгкостью это выполняли и примерно таким же образом относились к расовым различиям: мы их глубоко игнорировали.
Насколько редки в роте "С" были политические крайности вроде "Чёрта с два, мы не пойдём!" или "Правы или неправы, но это моя страна", настолько же редко звучали лозунги "Власть чёрным" или шуточки про негров. Даже несмотря на то, что большинство джи-ай в роте "С" были белыми, я помню лишь пару расовых замечаний за всё время службы во Вьетнаме. Парень из Арканзаса, который не хотел что-то делать, сказал другим белым, что он "скорее согласился бы высасывать сопли из носа мёртвого негра, пока у него голова не сплющится". В другой раз Кордова прочитал считалку "Ини-мини-майни-мос - поймай ниггера за нос", обращаясь к нескольким парням, среди которых было двое чёрных. Он извинился, сказал, что это просто считалка, и отметил, что не хотел никого лично задеть. Те не слишком переживали на этот счёт, по крайней мере, на вид.
Я уверен, что во многих частях встречались серьёзные расовые проблемы, но, на мой взгляд, рота "С" в 1967 году в их число не попадала. Возможно, они чаще встречались в небоевых частях, где люди не настолько зависят друг от друга. Они могли выжить и так. Мы не могли себе это позволить и должны были держаться вместе.
Временами жизнь казалась не такой уж плохой. Мало того, что кому-то другому пришлось собирать последствия от взрыва сортира, так ещё и другое подразделение отправили в ночную засаду. Третьему отделению позволили немного расслабиться в карауле на линии укреплений.
Засадное отделение вышло за периметр, затем несколько минут двигалось на восток параллельно линии наших позиций, направляясь на ничейную полосу у реки. Менендес с другими парнями находился в укрытии через несколько позиций вправо от меня. Когда отделение проходило перед его позицией, он вышел вперёд, указал пальцем в лицо головному и объявил: "Вечером я тебя отправлю на даст-оффе!" Тут он отошёл, а затем повторил свою речь ещё для пары парней из отделения. К тому времени, как мимо проходил последний, Менендес стоял, вытянув руку, словно пистолет, и ритмично скандировал "Даст-офф, даст-офф, даст-офф".
Вся сцена не отвечала характеру Менендеса, потому что обычно он не был ни общительным, ни разговорчивым. Все смотрели на него, как будто всё это было шуткой, которую они не понимали, либо у Менендеса съехала крыша. Так и было! Я не знаю, сошёл ли он с ума просто так, или безумию поспособствовала привычка употреблять наркотики, но в тот вечер он определённо был не в себе. После того, как засадное отделение прошло мимо, все как будто бы утихло. Менендес объяснил, что своими словами он не имел в виду ничего серьёзного.
Через несколько минут почти стемнело. Менендес взял М-60 с двумя патронными лентами и направился на ничейную полосу. Шарп закричал ему вернуться. Тот крикнул в ответ через плечо что-то, чего мы не поняли. Подойдя ближе к броду через реку, Менендес поднял пулемёт и направил его в джунгли, туда, куда ушло засадное отделение. Затем он открыл огонь, выпуская в джунгли яростные очереди по три патрона. Затем, по какой-то причине, он решил развернуться в нашу сторону и некоторое время стрелял по нам. Тут очереди казались длиннее, как будто бы по пять патронов. Может быть, тут сыграло роль моё воображение, потому что пули летели на меня, и я перепугался до чёртиков, и не знал, что происходит. Менендес стоял всего лишь в семидесяти пяти метрах от меня. С такой дистанции трассеры покрывали расстояние между ним и нами с пугающей быстротой. Казалось, что каждый пролетает прямо возле нас. Между очередями было слышно, что Менендес что-то кричит. Конечно, мы все укрылись за укреплениями и старались прижаться к земле как можно плотнее.
Это, конечно, было зрелище, пули летели во все стороны. Менендес палил не переставая, разделяя внимание между засадным отделение за рекой и нами на линии укреплений, пока не выпустил все две сотни патронов. Через некоторое время, когда мы решили, что у него закончились патроны, двое испаноговорящих парней, которые считали его своим другом, подползли и стали уговаривать его сдаться. Серьёзно, им надо было дать медали за их поступок. Менендес сошёл с ума и мог убить их обоих.
Больше мы никогда не видели Менендеса. Его забрали в медпункт, где двое санитаров надели на него смирительную рубашку и отправили к психиатру, который поменял ему местами лобные доли мозга, или что там делают. Впоследствии его отправили домой и, по всей вероятности, выписали ему восьмую статью. "Восьмой статьей" в армии называли демобилизацию по причине проблем с психикой.
На следующий день мы надели тепловые жилеты и на грузовиках выехали по Громовой дороге на военную базу Фу Лой, где нас разместили на территории под названием "Зона Рино". Никто не знал, и никого не волновало, как это место получило своё название. Вероятно, его назвали в честь какого-нибудь парня, которой погиб. Это было место сбора, где можно было держать войска, которые находились в резерве на случай проблем где-нибудь ещё. Зона Рино представляла собой просто ровную грунтовую площадку внутри базового лагеря Фу Лой. Размером она была примерно с половину футбольного поля. Территорию пересекали трёхфутовой высоты заграждения из мешков с песком. Мы сидели на них или прислонялись к ним, но вообще они служили для задержания взрывов и осколков при миномётных обстрелах. Ещё там стояло несколько пятидесятипятигаллонных бочек для мусора и пара деревянных сортиров, вот и всё.
Вскоре после нашего прибытия, некоторые заметили, что с нами нет сержанта Конклина. Его не было ни на одном из грузовиков в нашей утренней поездке в зону Рино. В последние несколько дней в Лай Кхе Конклин высказывался, что это его последняя операция. Он не хотел выходить в поле на патрулирование ни при каких обстоятельствах. Находясь на полпути к двадцатилетней выслуге, он собирался поставить всё на карту и принять наказание, если бы мы вернулись с задания до окончания его командировки. Ему оставалось девять дней во Вьетнаме, и его одолевала тревога, что его убьют прежде, чем он успеет уехать домой. По этой причине он сам себя завязал в такой психологический узел, что больше не мог действовать, как солдат.
Конклин страдал от того, что мы все называли "дембельской лихорадкой", состояние, которое следовало бы рассматривать, как bona fide, психическое расстройство. Оно бывало у многих парней. Ближе к концу командировки во Вьетнам, их одолевало внутреннее стремление любой ценой уберечь свою драгоценную жизнь, за которую они бились весь долгий год.