Вода в реке доходила до груди и была холодной, как грудь ведьмы, что стряхнуло остатки сна со всех отстающих. Начать вылазку в мокром, чавкающем белье было неприятно. И вообще патрулирование оказалось трудным делом. Земля промокла от ночного ливня, отчего на поверхности образовался толстый слой грязи, который замедлял движение и засасывал ботинки. Дорогу нам преграждала густая растительность, через которую нам приходилось прорубаться. Потребовалось пять часов, чтобы пройти жалкие три километра туда и три обратно. Пройденное расстояние составило неполные четыре мили.
По пути мы пересекли ещё несколько ручьёв, где вода доставала некоторым низкорослым парням до подбородка. В отличие от реки рано утром, где было неприятно холодно, эти оказались освежающими. Так как мы все вспотели и перегрелись, вода нас приятно остудила. Шарп решил, что один из ручьёв слишком глубок, чтобы переходить его вброд. Вместо этого он предпочёл срубить стоявшее рядом сухое дерево так, чтобы оно упало через ручей. Его план сработал на отлично и мы перебрались на другую сторону. На мой взгляд, стук мачете раздавался слишком громко, отчего я занервничал. Я боялся, что враг может услышать нас и испытал большое облегчение, когда дерево, наконец, рухнуло и мы могли покинуть это место.
Помимо шума при рубке дерева я не особо переживал, находясь в джунглях. Вероятно, оттого, что остальные солдаты шли совершенно спокойно. Я начал проникаться их настроением. Как я теперь понимаю, большинство патрулей не стоили и пригоршни бобов, потому что мы не встречали ни противника, ни других опасностей.
На обратном пути к лагерю Лопез запутался ногой в растяжке одной из самых жестоких ловушек, изобретённых человеком. Она была устроена так, что четырёхфутовый кусок колючей проволоки хлестал поверх дороги на уровне глаз, словно ветка дерева, которую отогнули и отпустили. Лопес шёл передо мной. Хьюиш, шедший позади меня, заметил эту штуку и крикнул Лопесу, чтобы тот остановился, что тот и сделал. Затем Хьюиш отцепил проволоку от ботинок Лопеса, так что Лопесу пришлось стоять сначала на одной ноге, затем на другой. Я и понятия не имел, что происходит. После мы все отпускали шуточки на этот счёт.
Метрах в ста впереди, в небольшой низине показалась река. За ней стояли оливково-коричневые укрепления, прикрывающие подступы к Лай Кхе. День прошёл успешно. Мы все шагали походкой всё более развязной и менее согбенной по мере приближения к безопасности. Шарп, возглавлявший колонну, остановился и прислонился к дереву. Когда мы проходили мимо, он невозмутимо смотрел на нас, словно Цезарь, принимающий парад своих победоносных легионов. У меня осталось впечатление, что он пересчитывал нас по головам, чтобы убедиться, что никто не отстал по дороге.
Эта сцена казалась слишком умиротворённой, чтобы Хьюиш мог её снести. Он преспокойно принялся собирать с берега реки неразорвавшиеся миномётные снаряды. Миномётные батареи в Лай Кхе по ночам регулярно прочёсывали джунгли вокруг базы, чтобы никто к нам не подобрался. Некоторые снаряды не срабатывали и валялись вокруг периметра базы. Поступок Хьюиша был лишь слегка завуалированной попыткой всех позлить, и она вполне удалась. Несколько парней начали ему кричать. Я не мог понять, что Лопес говорит по-испански, но его слова звучали неодобрительно. Все двинулись дальше, кроме Шарпа, которые стоял на своём месте, непоколебимый, как всегда. "Отставить, Хьюиш, оставь мины на месте" - приказал он. Хьюиш пояснил, что если бы он не зачистил местность от боеприпасов, то их подобрали бы ВК, сделали бы из них мины-ловушки и кого-нибудь подорвали бы. Шарп отклонил его военную логику с фермерской простотой: "Раз мы не хотим, чтобы нас подорвали прямо сейчас, то мы их оставим в покое". Хьюиш подчинился и все двинулись дальше.
Когда мы возвратились, оказалось, что рядом с нами были ВК, целое отделение. Их заметила воздушная разведка. Я так и не понял, насколько близко от нас они были, и была ли информация передана сержанту Шарпу, пока мы еще находились в джунглях.
Мимо проходил Герб Бек, он шёл стричься. Фэйрмен требовал, чтобы каждый был пострижен так, как будто перенёс химиотерапию. Он уже выговаривал мне, что я начинаю выглядеть, как сраный хиппи. Он произнёс это со страстью, почти без промежутков между словами, так, что всё фраза стала практически одним словом. Бек сообщил мне, что в Лай Кхе постричься можно у Чанга и Титс. Он пробыл в Лай Кхе не дольше моего, но откуда-то знал вещи, мне неизвестные. Парикмахерская занимала одну комнату в белом оштукатуренном здании с синими ставнями в центральной части Лай Кхе, известной, как Перекрёсток. Там даже висела большая деревянная вывеска с надписью "Перекрёсток" синими буквами на белом фоне. Остальную часть здания занимал военный магазин.
Чанг и Титс держали парикмахерскую и стригли клиентов. Это были не их настоящие имена, но так мы все их называли. Чангу было под сорок и он слегка сутулился после многих лет парикмахерской работы. Ещё он был чуток полноват. Даже небольшой избыток веса тут был необычен, и я предполагал, что он питается регулярнее, чем любой другой вьетнамец, что мне доводилось встречать. Что же касается Титс, то, пресвятые угодники, её груди были просто громадными по вьетнамским стандартам. Она реально выделялась среди более плоских, чем блин, женщин своего народа. Она была моложе, чем Чанг и сексуальнее, чем сам грех. К сожалению, как и у многих местных жителей, её блузки были без пуговиц спереди и с высоким воротником, так что не было ни единого шанса подглядеть. Мы не знали, в каких отношениях она с Чангом.
Стригли они приемлемо. Даже слепой не сможет испортить военной стрижки. Никого не беспокоила её длина до тех пор, пока она оставалась достаточно короткой. Они стригли меня пару раз, пока Чанг не был убит в бою у Бау Банг. Он оказался вьетконговским шпионом, и его тело нашли в окопе после перестрелки. Титс уже не вернулась в парикмахерскую. Понятное дело, стричься всё равно приходилось. Чанга и Титс заменили двое парней, они были тощими, не имели прозвищ и выглядели слишком старыми, чтобы входить в какую-нибудь вооружённую группировку.
Имена Чанг и Титс мало напоминают те погоняла, которые мы обычно использовали. Люди, за который мы воевали, были "косые", "косоглазые", "динки" а иногда даже "залупоголовые". Последняя кличка отражала больше ненависти и злости, чем остальные. Обращение "рисоеды" на этом фоне выглядело почти вежливым. Слово "гук" было чистым лидером среди джи-ай и использовалось чаще, чем все прочие вместе взятые. Клички были чисто расовыми, не военными и не политическими. В расовом смысле все жители Востока были гуки. В политическом смысле слово "гук" было двусмысленным, подобно слову "богги" во времена Второй Мировой. Оно означало что-то непонятное. Если вы говорите, что по тропе движется гук, это просто означает местного, но не указывает, свой он или враг. Если местный несёт АК-47, так что вы понимаете, что он враг, вы не скажете, что идёт гук, а скажете, что идёт ВК. Однако, допустимо было называть ВК гуками, если речь шла об однозначной ситуации, когда все участники беседы понимают что в данном случае гук - это ВК, например, в перестрелке.
Возможно, вьетнамцы оказались культурнее нас, потому что они вроде бы не использовали для нас унизительных расовых терминов. Если бы у них были такие слова, я бы их слышал. С другой стороны, американцы ухитряются награждать уродскими именами практически любого противника, с которым воюют.
Нести караульную службу на периметре было занятием мирным, спокойным и временами забавным. Во Вьетнаме произрастало несколько десятков видов орхидей, но в секторе роты "С" можно было увидеть лишь единичные цветы. Некоторые выглядели экзотически в сравнении с теми, что мой папа выращивал возле дома, но я понятия не имел, как опознать в цветущем растении орхидею. Хоть цветов на нашем участке было и немного, но рептилий нам досталось более, чем достаточно. Вокруг нас кишели нервные мелкие ящерицы, которые улепётывали на огромной скорости, стоило им заметить собственную тень. Находясь в безопасности, они визжали высокими голосами, который звучал, как крик "Нахуй!" Чаще всего они произносили это два раза подряд: "Нахуй, нахуй!" Логично, что мы прозвали их "ящерицы нахуй".
В тот день нам тоже нашлось развлечение. Оно объявилось в виде самолёта А-1 "Скайрайдер", огромного одномоторного винтового штурмовика, пролетавшего на малой высоте над джунглями недалеко от линии укреплений. Эти допотопные самолёты могли нести столько боезапаса, что их прозвали летающими мусоровозами. Когда самолет медленно пролетал перед нами, примерно в полутора километрах, мимо него мелькнул яркий красный трассер. Красными были американские трассеры. Трассеры коммунистических стран, в теории, были зелёными. Это ничего не значило. Выстрел был сделан одним из врагов, по-видимому, из трофейной американской винтовки.
"Скайрейдер" развернулся, нырнул в неторопливое, ленивое пике и сбросил целый вагон бомб на место выпуска трассера. Мы все возликовали. Самолет облетел участок несколько раз, а к небу вырос рваный столб дыма. Когда пилот утомился и собрался улетать, взлетел другой трассер, который вызвал ещё один шквал сброшенных бомб и новый всплеск ликования. Всё повторилось ещё раз, пока трассеры не прекратились и "Скайрейдер" не улетел. Американские налогоплательщики только что потратили кучу денег на попытки прикончить одного-единственного парня. Очень весело было посмотреть.
Вечером один из командиров отделений, сержант Джим Конклин, начал бредить. Он уже день или два страдал от лихорадки, потливости и болей в мышцах. До той поры ему не удавалось снискать особого сострадания. Во Вьетнаме надо было быть действительно больным, чтобы откосить от службы по медицинским показаниям. Мелочи типа обмороков, метеоризма и прыщей не считаются. Однако, теперь, когда Конклин оказался non compos mentis и нёс всякую чушь, его пришлось отправить в медпункт. Нельзя было ставить в ночной караул того, кто болтает в полный голос, потому что думает, что он в парикмахерской в Омахе обсуждает с соседями новости. Конклин отсутствовал всего пару дней. Когда он вернулся, то не имел даже приблизительного понятия, что с ним произошло. Как я узнал позже, бред у парней с сильной лихорадкой был не таким уж редким явлением во Вьетнаме.
Наше следующее задание проводилось прямо в Лай Кхе и началось в 04.00. Нас рано разбудили и сказали собирать снаряжение и идти на завтрак. Для меня это оказалось двойным невезением, потому что в предыдущую ночь не хватало людей для караульной службы на периметре и некоторые из нас спали всего лишь по два-три часа. Хорошая новость заключалась в том, что в столовой подавали пресловутый бефстроганов на тостах, самое известное блюдо в истории армии. Его называли ГНЛ - "Говно На Лопате", потому что со времен Второй Мировой многие джи-ай обходили его стороной. Что же касается меня, то мне эта штука нравилась. Её готовили довольно редко из-за низменных вкусов моих сослуживцев.
К сожалению, через три минуты после нашего входа в столовую снаружи остановилась колонна грузовиков и джипов. Лейтенант Джадсон, наш начальник штаба, вошёл и объявил, что завтрак окончен, и мы все должны выйти и погрузиться в машины. Его слова вызвали недовольный шум, потому что большинство из нас не закончили есть, а многие даже и не начали. Шум не ускользнул от внимания Джадсона, но ничего хорошего из этого не вышло. Он буквально зарычал, что если кто-то из нас ещё голоден, то ему будет предоставлена привилегия доесть по дороге к стойке для грязных подносов, при условии, что он будет двигаться не слишком медленно. Затем он напомнил, что альтернативный способ утолить голод - просто дождаться следующего приёма пищи. По-видимому, еда была добавлена ко сну в списке второстепенных, необязательных занятий для пехоты.
Мы доехали до Лай Кхе и окружили её. Другие подразделения вошли в деревню для массированной операции по её перетряске, наподобие тех, что проводятся у нас в тюрьмах для поисков спиртного, наркотиков и прочей контрабанды. Такие операции проводились на регулярной основе , чтобы предупредить накопление в деревне оружия или взрывчатки. Командование не могло игнорировать такую возможность, чтобы в конце концов не получить крепость внутри крепости. Чаще всего всё заканчивалось поимкой похмельных джи-ай, отсыпающихся там после пьянок и блядок. Деревня теоретически считалась запретной зоной после наступления комендантского часа.
Фэйрмен поставил меня возле сетчатого забора с зияющей в нём дырой и пошёл прочь.
- А что мне делать, если какие-нибудь джи-ай здесь полезут? - закричал я. Он мне ничем не помог.
- Задержать их, - бросил он через плечо, даже не обернувшись. Я задумался, что это могло означать. Попросить их остановиться, драться с ними, стрелять по ним? Воображение нарисовало скверную картину, как через дыру лезет огромный чёрный парень, выросший в чикагском районе Кабрини-Грин. Он не остановится из-за какого-то белого рядового, который машет руками и кричит "стой". Он меня просто раздавит. Я не имел чётких указаний и не хотел там находиться. Через шесть часов, Фэйрмен вернулся и сказал, что рейд окончен. Он даже не спросил, видел ли я кого-нибудь, а я никого не видел. Я истолковал это так, что если бы я заметил того парня из Чикаго, то дал бы ему пройти.
Когда мы вернулись в роту, я узнал, что арестовали женщину, прятавшую 2700 долларов, предположительно сборщицу налогов ВК. Она вроде бы была проституткой. Ещё нашли одну М-16, и несколько неопознанных джи-ай привычно смылись через забор с колючей проволокой на западном конце деревни.
Бек появился с очередным визитом. Мы поговорили, а затем направились к ротному клубу выпить газировки. Пива мы взять не могли. Они не продавали пиво до наступления вечера, чтобы солдаты не квасили весь день. Мы перекурили, и Бек спросил, не хочу ли я пойти в Диснейленд. Опять он знал что-то неизвестное мне. Диснейлендом называли местный квартал красных фонарей, полный проституток бордель во вьетнамской части Лай Кхе. Он располагался прямо посередине нашей базы. Им управляла армия. Она устанавливала правила заведения, например, когда ему открываться и закрываться, и когда рядовой состав или офицеры могут или не могут его посещать. Даже женщин там на венерические заболевания проверяли наши доктора. Вот так работали мои налоги.
Идея Бека в тот момент показалась стоящей, так что я согласился. Шёпотом, как будто мой ангел-хранитель мог меня подслушать, я сообщил Беку, что я католик, и чтобы он никому не смел рассказывать о нашей маленькой вылазке. После посещения католической начальной и средних школ я приобрел безграничное чувство вины, которые сестра Мэри Годзилла вбила в меня деревянной линейкой по пальцам. Я собирался свершить не просто мелкий проступок, но смертный грех, так что мне предстояло найти священника для исповеди или ещё какой-нибудь сделки по списанию грехов до того, как я снова попаду под обстрел. В соответствии с Балтиморским Катехизисом, если бы я умер, не исповедовавшись в этом грехе, то отправился бы прямиком в ад, по всей вероятности, на ракетных санях.
Бек знал, куда идти и провёл меня. Заведению было далеко до изысканности, хотя там на потолке висели электрические светильники и стоял музыкальный автомат, наигрывающий рок-н-ролльные мотивы. Играл он не слишком громко. Помещение было беспорядочно обставлено разношерстными столами и стульями, где многочисленные джи-ай пили и общались с местными девушками.
Через миллисекунду после того, как мы сели, к нам присоединились две девушки.
- Ты купить мне сайгонский чай? - сказали они хором. Чашечки безалкогольного чая величиной с напёрсток продавались тут по несколько долларов и позволяли поддерживать прибыльность предприятия за то время, пока посетители пили и болтали перед тем, как выбрать себе женщину. Не так уж много парней, едва войдя, тут же спускали штаны и кидались напропалую трахаться за деньги. Это была разновидность предварительной игры, как я полагаю. По мне наш разговор был настолько нелеп, насколько это вообще возможно. Это было явно хуже, чем любая неуклюжая, смущённая попытка пригласить девушку на свидание, что мне доводилось слышать в Америке. И потом, я не предлагал девушке свидание, я предлагал ей секс: "Привет, полагаю ты не будешь против, если я тебя чпокну?"
К тому же нелепости добавляло то, что она была азиаткой. В Калифорнии я не был знаком ни с одной девушкой, которая не была бы белее, чем "Чудо-хлеб". Теперь я оказался лицом к лицу с женщиной, столь экзотичной, что я даже не мог понять, старше она меня или младше. Потом она спросила, не хочу ли я с ней "хороший бум-бум".
К счастью, или к несчастью, меня спасла длинная рука закона. Прежде, чем мы успели завершить переговоры о цене, двое 66-Альфа - военных полицейских - прибыли, чтобы нас выгнать. Наступило время вечерней смены. С этого момента и до закрытия заведение стало офицерской территорией. Весь рядовой состав должен был освободить помещение, так чтобы высшие чины могли бы потягивать своих блядей в уединении. Если бы в клубе Вест-Пойнтских жён однажды узнали об этой традиции, у них бы коллективно сорвало крышу. Ну что ж, пускай я и не потрахался, но, по крайней мере, я нашёл место. Неплохо для начала.
Бек и я разошлись по своим подразделениям. Вернувшись в свой барак, я узнал, что один из солдат, которого я даже ни разу не видел, в тот день закончил свою командировку и отправился домой. Теперь двое парней спорили, у кого больше прав унаследовать маленький тощий матрас, который остался от уехавшего.
Один из этих двоих, Джон Сиверинг, крупный и мощный, телосложением напоминал футбольного полузащитника. Волосы у него были песочного цвета, а лицо скорее дружелюбное, чем угрожающее. Второй, Кларенс Ортис, был ниже ростом, со смуглой кожей и гавайского происхождения. Хоть он и был меньше, но мне он казался более опасным. Видимо, оттого, что его генофонд был ближе к Вьетконгу, чем у любого из нас. Ортис говорил на гавайском пиджин-диалекте, который я временами понимал с трудом. Некоторые слова казались непостижимыми, а он не трудился их пояснять. Это было всё равно, что слушать код Навахо.
Сиверинг начал снимать матрас с освободившейся койки.
- Кто тебе это дать? - спросил Ортис тоном скорее обвиняющим, нежели вопросительным.
- Что? - сказал Сиверинг, - Он мне его оставил.
- Нет! - ответил Ортис, хватая матрас с другого конца, - Он сказал это мой!