Ещё через пару часов поисков риса, и мы остановились на ночлег. В то утро я забыл наполнить свои фляги и начинал чувствовать себя высушенной изюминой. В течение дня я стеснялся попросить у кого-нибудь воды, потому что не хотел, чтобы меня называли тупым ослом. В Лай Кхе у нас не было водопровода. Питьевую воду мы набирали из тысячегаллонной металлической цистерны на колёсах, припаркованной на грунтовой площадке возле столовой. Теоретически, когда мы видели утром её после завтрака перед уходом на задание, её вид должен был разбудить нашу память и напомнить нам наполнить наши фляги. К сожалению, в то утро я оказался недостаточно сообразителен, чтобы сложить два и два и смекнуть, что надо набрать воды прежде, чем уйти в патруль.
Найти воронку с некоторым количеством серой воды на дне было легко. Я соскользнул на десять футов вниз по её грязному склону и пил, как бешеная собака. Вода имела сильный металлический привкус, все равно, что лизать алюминиевую облицовку, но всё равно освежала. Я лакал её, пока желудок не раздулся и не стал мне мешать. Как я подумал, вряд ли я ещё когда-нибудь так проколюсь с флягами.
На каждой ночной позиции, как только солнце садилось, за дело принимались лопаты. Мы копали так много, как будто состояли в профсоюзе американских шахтёров. Если после первых ударов лопатой слышалось усердное пыхтение, это означало приличную землю. Потоки ругательств означало землю, твёрдую, как скала, или толстые корни. Тем не менее, мы окапывались каждую ночь. Спали мы рядом с нашим ячейками, не в них самих. В качестве простыни мы использовали пластиковые пончо. Им не полагалось служить мягкой подстилкой, просто они частично отделяли нас от влажной земли и ползающих насекомых. Поскольку пончо производили шум, ими пользовались только в относительной безопасности больших ночёвок. Пончо не применялись в ночных засадах и на постах прослушивания, когда нас было мало, мы были изолированы и требования к тишине были более чем категорическими. Мой рюкзак отлично справлялся с ролью подушки.
Фэйрмен поставил меня в пару к Джеку Альваресу, мексиканцу из Калифорнии. Он был сообразительным, опытным и во всех отношениях хорошим солдатом. Соответственно, ему вот-вот должны были дать в подчинение собственное отделение и повысить до сержанта. Если Фэйрмен доверил бы ему учить меня что и как, ему пришлось бы понадеяться на невербальные способы общения, потому что Альварес редко что-то говорил.
Когда ячейки были готовы, мы предприняли попытку вырубить часть растительности перед нами, чтобы легче было заметить врага, прежде, чем он успеет подкрасться к нам вплотную. Мы также установили два "Клаймора". Так делали каждую ночь у каждой ячейки. Самые опасливые парни снимали гранаты со своих разгрузочных жилетов и укладывали их аккуратным рядком возле пончо, чтобы легче было до них добраться. Эта часть церемонии была необязательной. В тот раз я так не сделал, потому что про это не знал. Потом, когда узнал, то всё равно не делал. Мне пришло в голову, что мои гранаты должны оставаться пристёгнуты к жилету на случай, если вдруг придётся срочно хватать вещи и быстро менять позицию или сматываться.
Как гласит поговорка, "можно сделать правильно, можно неправильно, а можно по-военному". Мы, конечно же, делали по-военному - делили ночную вахту на час бодрствования и час сна. Примерно к 19.30 уже стояла непроглядная темень. Альварес лёг спать, а я начал свою первую вахту, свесив ноги в ячейку. Через несколько минут я вытащил сигарету и чиркнул своей "Зиппо", тут же поняв, что сотворил глупость. Соскользнув в ячейку, я притаился и ждал, когда ВК, увидевшие сигнал моего прожектора, начнут по мне стрелять. Этого не произошло.
Утром никто ничего не сказал, но я видел пару "новичковых" взглядов со стороны одного-двух парней. Фэйрмен ничего не узнал. Если бы он узнал, то поберёг бы свою глотку и взялся бы сразу за пистолет. Это была одна из тех мелких ошибок, которые все делают в начале службы. Впоследствии они исчезают. Или вы сами исчезаете.
Следующий день принёс нам два приятных сюрприза. Первое - когда мы в поле, нам не надо вставать в 05.00 или в другую рань, мы спим до восхода солнца. Нет смысла вставать, пока не станет достаточно светло, чтобы что-то делать. Второе - повар Джонс прилетел на вертолёте, доверху полном омлета, бекона и горячего кофе. "Это чудесно", - сказал я Альваресу. Тот в ответ пробубнил мне что-то по-испански. У меня сложилось впечатление, что мы будем есть в джунглях такие завтраки каждое утро. Позже я узнал, что командование дивизии устроило для нас специальное угощение, потому что операция "Седар-Фоллс" почти закончилась и прошла успешно. Пока я там служил, нам больше ни разу не посылали горячий завтрак в поле.
После завтрака мы отправились на новую шестичасовую зачистку. Я и моя винтовка в тот день были ходячими ранеными. У меня на шее слева образовалась натёртость, окружённая мелкими болезненными нарывами. Во время вчерашнего марша болтающийся туда-сюда при ходьбе гранатомёт своим ремнём прорыл глубокую дыру в моей коже. Если бы я сегодня надел его на ту же сторону, то он постепенно вгрызся бы ещё глубже и перепилил бы мне яремную вену.
Другой медицинской проблемой стала моя левая рука, которая воспалилась. Я зацепился ей из одну из колючих лиан, называемых "подожди минутку", которая оставила на коже несколько неглубоких порезов. За ночь они разрослись в целую россыпь везикул. Из некоторых вытекал жёлтый гной, а другие сочились кровавой жижей. Вид был отвратительный и ощущения тоже. Мой план действий состоял в том, чтобы немедленно показать руку Доку Болдуину, взводному медику. Док мне нравился, он был забавным и остроумным. Живой и бойкий, он всегда улыбался. Внутри у него горела озорная искорка длиной в милю. Он отпускал больше саркастических замечаний и смешных шуточек, чем кто-либо в роте "С". В итоге Док сказал, что это у меня фрамбезия и дал несколько пенициллиновых таблеток из большой бутыли. У меня не было никакого контейнера, чтобы их хранить, поэтому я просто высыпал их в карман, словно мелкую сдачу. Док ещё добавил, что бактерии, вызывающие фрамбезию, весьма близки к тем, что вызывают сифилис. Таким образом, у меня может быть положительный результат теста на сифилис, если мне вдруг придётся проходить его для получения лицензии на вступление в брак у себя в Калифорнии. Я должен быть готов всё быстро объяснить. Вьетнам продолжал подкидывать приятные сюрпризы один за другим.
Мой винтовка, старушка 179619, в тот день тоже пребывала в печальном состоянии. Всего за одну ночь затвор приржавел в закрытом положении. Опять моя ошибка. Проблема заключалась либо в недостатке смазки, либо в недостаточно усердной чистке. Затвор не тронулся с места, хотя я стучал и колотил по нему различными частями своего снаряжения. Ничего страшного, в патроннике находился боевой патрон. Я утешал себя мыслью, скорее призрачной, что если я им выстрелю, от сотрясения затвор высвободится и вернёт моё оружие к жизни. К счастью, мне не пришлось проверять свою теорию. Моё смущение в этой ситуации было так велико, что я никому о ней не сказал и не попросил помощи. Меня несколько утешало, что я носил с собой пистолет. Перед моим отъездом из Калифорнии мой отец купил мне автоматический пистолет военного образца 45-го калибра. Многие парни носили пистолеты в добавление к винтовкам, хотя большинство из них получили пистолеты в армии, а не привезли из дома. Некоторые должности, например, медики и помощники пулемётчиков получали только сорок пятые, и не обязаны были носить винтовку. Однако, их подстрекали попросить ещё и винтовку, и большинство так и делало. Тогда они носили два вида оружия.
Дневное патрулирование оказалось не слишком плодотворным. Мы проблуждали несколько часов, но не нашли, в общем, ничего. Постепенно все роты батальона собрались на заранее установленной равнине площадью в несколько акров. Стаи вертолётов начали слетаться, чтобы забрать нас и отвезти домой. Поскольку перевезти надо было целый батальон, около шестисот человек, весь процесс занял примерно полтора часа. Мое отделение улетало в самом конце. Оказаться в числе последних было немного досадно, но имело свои преимущества. К тому времени, как мы вернулись в расположение роты, было уже слишком темно, чтобы высылать ночные патрули.
К счастью, мы успели к ужину. Еда, которую готовили в столовой по вечерам, была чертовски хороша, иногда просто великолепна, и всегда съедалась до последней крошки. Нам подавали блюда типа печёных бобов, тушёной говядины, жареной курицы, и мяса с подливой. Были и гарниры - картофельное пюре, рис, макароны, консервированные фрукты и различные варёные овощи. Главным сюрпризом стал хлеб, который каждый день пекли в столовой. Он был очень вкусным и, в качестве бонуса, не содержал столько насекомого белка, как утренние булочки.
На следующий день мы потратили большую часть времени на вырубку буйной растительности, которая грозила поглотить наши бараки. Стебли пролезали в трещины между досками стен. Лианы ползли по стенам, цепляясь за ширмы в поисках входа внутрь. Пространства между постройками превратились в мини-леса. Может быть, начальство решило, что это плохо для пожарной безопасности. Может быть, они просто хотели, чтобы территория выглядела чистой, как военный лагерь. Или, может быть, они хотели предоставить нам фактический день отгула, не говоря об этом. Они не могли прямо сказать нам взять отгул. Всё должно было выглядеть по-военному. Так или иначе, задание нам пришлось по душе. Просто рай для лентяев. Количество потреблённой нами "Кока-Колы" и сигарет превзошло количество выкорчеванных растений.
Около полудня мы прервались на обед. Вместо того, чтобы направиться прямо к столовке, я пошёл к штабу дивизии поглядеть на военную добычу. Дивизия в ходе "Седар Фоллс" захватила боку оружия и боеприпасов, и немало их было выставлено на обозрение в открытом дворе. Там лежали сотни и сотни винтовок, пулемётов и миномётов, а также ряды мин, ракет и тщательно выложенных штабелей вражеских ручных гранат. Впечатляющий улов. Многое из захваченного оружия было американского производства, которое противник добыл в ходе боёв или хитростью. Например, две безоткатных пушки, пятнадцать "бангалорских торпед" и примерно дюжина раций PRC-25. Нигде не было видно ни одного пистолета, их все разобрали офицеры. Для съёмок понаехали бесчисленные гражданские фотографы. Очевидно, большие шишки из дивизии рассчитывали прикрыться с помощью благосклонных отзывов в прессе. Генерал Уильям Депью, командир дивизии, выпустил документ, в котором подчёркивалось, что хоть нам и не удалось уничтожить столько ВК, сколько в других подобных операциях, но мы захватили гораздо больше трофеев, чем ожидалось, и нам всем следует собой очень гордиться.
После обеда нас отправили охранять участок роты "В". Их самих отправили ещё куда-то. Эта работа оказалась раем для ещё больших лентяев. В каждом укреплении нас сидело четыре или пять человек. Пол ящика тёплого корейского пива лежало в грязи рядом с нашей позицией. Само собой, мы его тут же выпили, и оно оказалось очень даже хорошим для иностранного пива. Слава корейцам! Мне уже доводилось попробовать вьетнамское пиво. На вкус оно было как моча мула.
Никто из нас никогда лично не видел в Лай Кхе корейских солдат. Однако мы знали, что они есть где-то во Вьетнаме, так же, как нам помогали, например, солдаты из Австралии. Президент Джонсон надавил на лидеров этих стран прислать сюда солдат, чтобы мы могли делать вид, что мы во Вьетнаме не одни, что мы на самом деле часть грандиозного международного альянса, старающегося побороть Хо Ши Мина.
После обеда один из нас слушал радио и стоял на посту, а все остальные спали. При дневном свете на периметре ни разу ничего не случалось, так что можно было позволить себе вздремнуть, пока хотя бы один человек хотя бы наполовину бодрствует и более-менее начеку. На самом деле, тут сгодится и дрессированный тюлень, если вы научите его носить каску и беспрерывно гавкать "Кто идёт?".
Ближе к вечеру, 3-е отделение назначили в засаду. Как это было заведено, рота "С" отсылала отделение по меньшей мере в десять человек в засаду, вне зависимости, выходили ли мы в джунгли, или находились в базовом лагере. Поскольку в роте насчитывалось не более десятка стрелковых отделений, ясно было, что ночные засады станут самым обычным делом в моём ближайшем будущем. Прождав, пока прибудет наша смена, мы потащились обратно через весь лагерь, и опоздали. Реку мы пересекли в 19.40. Покидать периметр в полной темноте было полной глупостью.
Остатков дневного тепла не хватало, чтобы высушить нашу одежду. Из-за невидимых палок и лиан мы спотыкались или даже падали. Мы производили очень много шума. Страх перед неизвестностью не позволил нам зайти больше, чем на сто метров за реку. Я не знаю, насколько далеко нам приказали зайти, но мы этого не сделали. Никто ничего не обсуждал и не задавал вопросов, так что не на кого было бы всё свалить, если бы на следующий день нам начали бы задавать вопросы. Все знали, что происходит и закрывали на это глаза. Это был маленький молчаливый бунт, направляемый здравым смыслом. Так бывало раньше, и должно было быть и в дальнейшем.
К несчастью, когда мы решили остановиться, мы не знали, как выбраться из зарослей, покрытых колючками достаточно острыми, чтобы остановить техасского быка. Это было всё равно, что проспать ночь на мотке старой колючей проволоки. Такова была хорошая новость. Плохая новость состояла в том, что чудик, возглавлявший патруль, сержант Конклин, расставил нас по обеим сторонам узкой тропы. Если бы наша засада кого-нибудь накрыла, мы бы стреляли через тропу друг в друга, словно польская расстрельная команда.
Никому из нас не удалось нормально поспать, так что мы ушли с первыми признаками рассвета. В терминах Второй Мировой войны ситуацию можно было бы описать словом "снафу". У нас более популярно было слово "фубар". В ту ночь, когда мы направлялись в эту пропасть, я проклинал власть придержащих. Это из-за них всё превратилось в такой фубар. Теперь, когда всё закончилось, я подумал, что, может быть, мы и сами были виноваты, что насосались этим корейским пивом, тащились еле-еле, словно жирные слизни, и опоздали к положенному месту засады. Я заключил, что это на самом деле неважно.
Рота гудела, словно улей. Все стояли в полном снаряжении, включая толстые, тяжёлые бронежилеты, которых я раньше не видел. Солдаты грузились в приспособленные для перевозки людей грузовики, отправляющиеся в Ди Ан. Нам надо было поднажать, если мы хотели успеть переодеться в сухое до отправки.
Самая важная часть в перемене облачения - найди сухую обувь. Каждый из нас имел три или четыре пары обуви. Некоторые были старого типа, полностью кожаные. Другие - более современные, так называемые джунглевые ботинки, сделанные частично из кожи, частично из оливкового брезента, который должен был позволить ногам высохнуть более-менее быстро после того, как они намокнут. Два окантованных металлом отверстия размером в половину десятицентовой монетки на внутренней стороне служили для выхода влаги. У меня сложилось впечатление, что эти ботинки были разработаны специально для войны во Вьетнаме.
У меня было две пары брезентовых ботинок и две пары кожаных. Запасные ботинки обычно выставляли снаружи на солнечной стороне барака, чтобы они проветривались и сохли. Некоторые ботинки были не связаны контрактом. Их владельцы погибли, были эвакуированы, или вернулись в большой мир. Право собственности определялось именами и личными номерами, написанными изнутри. Если они оказывались неразборчивыми, или было темно, принадлежность определялась местом. Вы помнили, где именно среди рядов ботинок стоят ваши. Если вы сбились, но ботинки вам впору, то они ваши. Если нет, попробуйте другую пару. Я облюбовал себе одно место для ботинок, в северном конце заднего ряда. Однако, я был не слишком разборчив, потому что когда я приехал в во Вьетнам, у меня было всего две пары обуви.
После перемены одежды и обуви настало время сменить мою долю общественной собственности. До сих пор она состояла из двух пулемётных лент и противотанкового гранатомёта. От гранатомёта надо было отделаться. Он был громоздкий, и ремень врезался в шею. Мой тщательно продуманный план заключался в том, чтобы спрятать гранатомёт в тумбочке под грязным бельём. Затем я выйду на задание, неся четыре ленты для М-60, и буду вести себя, как будто всё время их носил. Я надеялся, что если Шарп захочет, чтобы кто-нибудь носил гранатомёт, он даст его кому-нибудь, кто несёт не так много, как я. План сработал. Больше я никогда не таскал гранатомёт, и никто не спрашивал меня, что стало с тем, который я носил раньше.
На складе нам выдали во временное пользование бронежилеты, которые я прозвал перегревожилетами. Они имели больше дюйма толщины и весили семь или восемь фунтов. При этом они удерживали столько тепла, что бессмысленно было носить их, прыгая по джунглям. Мы надевали их только на моторизованные марши, когда набегающий воздух в открытых грузовиках уберегал нас от перегрева. Бронежилеты эффективно останавливали медленно летящие осколки или пули, выпущенные издали, но не могли уберечь от пули из АК-47 с короткой дистанции.