Первые полчаса моего пребывания на посту головного были абсолютно изматывающими, они высосали мои силы. Повсюду валялись неразорвавшиеся миномётные мины от многих лет "беспокоящего огня". Так было вокруг всех наших баз. Мне, как головному, вменялось в обязанность замечать снаряды и предупреждать парня, идущего за мной. Если они частично зарывались в землю или чем-то скрыты, моей работой было уложить на них листочек туалетной бумаги в качестве маркера. Пытаться прорубать джунгли перед собой, высматривать неприятности впереди и выискивать под ногами взрывчатку было более, чем нервотрёпкой. Стресс усугублялся от стука мачете, отчего я чувствовал себя столь же незаметным, как первый бьющий на мировом чемпионате по бейсболу. К счастью, чтение карты не относилось к обязанностям головного. Второй в колонне, чаще всего командир отделения, вёл навигацию и указывал головному, куда идти. Иногда и второй не читал карту, потому что ему полагалось сконцентрироваться на оказании непосредственной огневой поддержки головному, в случае, если мы наткнёмся на ВК или СВА.
Изо всех сил я старался прорубаться сквозь растительность левой рукой, потому что мне гораздо спокойнее было держать оружие правой. Этот способ оказался малопроизводительным. Мой дух был высок, но плоть немощна. Требовалось несколько взмахов левой рукой там, где хватило бы одного хорошего удара с правой. На одной из хилых попыток изобразить левшу мачете отскочил от бамбукового стебля весьма скромной толщины и врезался мне в колено тупой стороной. Боль была шокирующей. В первую секунду я думал, что если я посмотрю вниз, то увижу свою коленную чашечку лежащей в грязи между моих ботинок. Какой бесславный конец, ранен и отправлен обратно в Штаты из-за неловкого движения.
К счастью, я даже не увидел крови, чем был очень обрадован. Будучи стеснительным, я очень беспокоился, что остальные подумают обо мне. Отсутствие крови помогло мне утаить свой промах и избежать потока замечаний и шуточек со стороны группы коллег. Позже в тот день моё колено посинело.
Патрулирование велось двумя колоннами, по одному отделению в каждом, двигающихся параллельно примерно в двадцати пяти метрах друг от друга. Одной из наших задач был поиск входов в туннели, ведущие в Лонг Бинь для совершения диверсий. Прокладывать две тропы одновременно выходило слишком шумно и медленно. На некоторое время Шарп перестроил нас в одну колонну, впереди шло другое отделение.
Идти головным было потрясающе до тех пор, пока меня не переставили замыкающим в самый конец колонны. Это было непередаваемо жутко. В половине фильмов, что я видел о Второй Мировой войне в Азии и на Тихом океане, по крайней мере одного парня в конце колонны всегда снимали, перерезав ему глотку. Пока мы шли, я чувствовал глаза, шарящие по моей спине. По коже продирал мороз, и волосы на затылке становились дыбом. Несколько раз я слышал позади шум и чуть не свернул себе шею, резко оборачиваясь, чтобы застрелить нападающего. Много раз я приближался к предпоследнему парню в колонне, Мак-Клоски, затем поворачивался и припадал на одно колено, высматривая в джунглях любые признаки движения. Когда колонна уже готова была меня потерять, я вскакивал и мчался вдогонку. День проходил, а я всё никак не мог привыкнуть к своему положению. Когда патрулирование окончилось, позиция замыкающего оставалась такой же жуткой, какой была вначале.
Ночь мы чаще всего проводили под открытым небом в безымянных точках, где мы останавливались и окапывались. Иногда место выбиралось из-за его стратегического расположения или удобства обороны. Иногда - просто потому, что мы в нём оказались в ту минуты, когда село солнце. Как правило, каждую ячейку занимали два человека. Порой после того, как все распределялись по парным позициям, оставался один нечётный солдат. Его акции тут же взлетали. Все хотели его к себе. Ячейка, в которую он попадал, становилась трёхместной позицией. Это означало два часа сна на каждый час бодрствования вместо обычного соотношения один к одному. Время от времени с нечётным числом парней разбирались, оставляя пулемётную команду из трёх человек в одной ячейке. Так случалось не настолько часто, насколько мне этого хотелось бы.
Когда тебя будят каждый час - это пытка для суточного ритма. Это крайне неприятно, но переносимо. Часы бодрствования оказались кошмарной скукой, когда сидишь на краю ячейки, прислушиваясь и пытаясь протянуть как можно дольше, не глядя на часы. Нельзя спать, курить, читать, разговаривать и всё остальное. Можно есть, если еда не производит шума. Чавкать не рекомендуется. Я ел для развлечения, просто, чтобы чем-то заниматься. К сожалению, мой кишечник был не настолько велик, чтобы есть каждый второй час. В темноте я ad infinitum играл со своими пальцами, изгибая и складывая их всеми мыслимыми методами. В некоторые часы я тратил время, складывая силуэты вымышленных лиц или голов животных и представляя, как бы выглядела тень от рук, если бы у меня был прожектор и белая стена. Всё это время я следовал совету сержанта-инструктора с начальной подготовки - "быть тихим, как мышь, ссущая на вату".
Во время первых моих ночей в джунглях все мои мысли вращались вокруг страха. Каждый упавший лист или пролетающее насекомое шумели, как взвод Вьетконга, направляющийся к моей позиции специально с целью отрезать мне яйца. По прошествии нескольких ночей листья и насекомые стали звучать, как листья и насекомые. Снижение фактора страха позволило уровню скуки подняться до почти непереносимых высот. Оказаться вынужденным сидеть в темноте часами, ничего не делая, и не спать было хуже, чем китайская пытка водой.
Как-то ночью, когда мои пальцы устали, а живот был набит, я вырвался из застоя и начал вести дневник. Теперь мне было, чем заняться в карауле в джунглях. При свете луны, а порой просто звёзд, я писал всё время. Как я обнаружил, некоторые ночи были слишком тёмными, чтобы видеть написанное, но это меня не остановило. Можно было писать разборчиво, если не спешить и использовать метод Палмера, которому меня учили в начальной школе.
Я писал про всё, что происходило в тот день, кто что сказал, и даже рисовал схемы оружия и маленькие примитивные карты. Иногда при ведении записей мой разум начинал блуждать в поисках нужного слова или фразы. Так время пролетало ещё быстрее. Это было чудо. Простая идея вести дневник изменила самую скучную, тягостную и мучительную часть моей жизни во Вьетнаме, ночные дежурства, в приятное и расслабляющее развлечение. Конечно, надо было придерживаться полевых правил, так что бумага должна была быть бесшумной, никаких этих шуршащих и хрустящих пергаментных листов. После возвращения в Лай Кхе я приобрёл достаточно блокнотов, чтобы написать продолжение "Войны и мира".
Большую часть двух последующих дней мы провели в караулах в нашем лагере на окраине Лонг Бинь. Это было всё равно, что уикэнд. По совпадению, дни выпали как раз на субботу и воскресенье. По иронии судьбы, служба стала единственным периодом в моей жизни, когда дни недели не имели названий. Названия месяцев тоже ничего не значили, главное, что они проходили.
Меня поразили обычные для этого восточного рая заболевания под названиями "джунглевая гниль" и "траншейная стопа". Большинство солдат просто называли все кожные заболевания "джунглевой гнилью". Я не знаю, была ли это в моём случае одна патология в анатомически разных местах или разные заболевания. Существующая теория утверждала, что "траншейная стопа" - это поражение кожи, которое развивается от длительного воздействия влажности. Гниль вызывается грибком. На вид они похожи, кожа становится красной и раздражённой, а затем отслаивается. Больное место адски чесалось и выглядело устрашающе. Во Вьетнаме встречалась проказа, а поскольку в душе я был так себе солдат, это меня беспокоило, пока остальные не заверили меня, что ещё ни один джи-ай не подцепил проказу.
У медиков были маленькие квадратные жестяные коробочки с тем, что они сами считали волшебным белым порошком. Однако на меня он не подействовал. Доктор, на которого я наткнулся на одной из баз, сказал мне, что весь фокус в том, чтобы подсушивать больное место по ночам. Он предложил мне расстегнуть ширинку, впустить туда свежий ветер и даже вывесить причиндалы наружу. Часть с расстёгиванием ширинки для меня была приемлема, но не всё остальное. Я не мог позволить себе выглядеть, как извращенец, который вывешивает свой шланг напоказ, словно ловушку для мух. Как потом оказалось, гниль приходит и уходит по своему собственному желанию. Когда вы покидаете Вьетнам, она покидает вас.
Более насущной проблемой в то время для меня стал мой грандиозно распухший указательный палец. Он стал толще, чем большой и болезненно пульсировал. Все в отделении признали, что это классический случай бамбукового отравления, инфекции, вызываемой бамбуковой щепкой. Если мне повезёт, то вся рука у меня раздуется, словно труба, и потребуется обратиться в госпиталь за антибиотиками. К счастью, Док спас меня от этой участи пенициллиновыми таблетками. Джунгли - постоянное испытание для вашей иммунной системы. Если до вас не доберутся ВК, это сделают микробы.
ФЕВРАЛЬ
В воскресенье в тот уикэнд, что мы провели на окраине Лонг Бинь, меня зачислили в полуотделение, которое отправлялось охранять четырёх подрывников из инженерной части. Похоже, что чрезмерное изобилие миномётных снарядов, замеченное на последнем патрулировании, частично происходило со склада боеприпасов, взорванного диверсантами. Инженерная команда должна была собрать исправные снаряды. Мы сопроводили их и, пока они работали, охраняли их, стоя на расстоянии, которые нам представлялось безопасным. Они, должно быть, знали своё дело, потому что собрали снаряды по всей местности без единого подрыва. Они действовали, как будто считали себя бессмертными. Они даже не носили с собой оружие для самозащиты. Ровно в 16.00 их рабочий день закончился, и мы вернули их на базу.
Ещё двух пехотинцев и меня после этого отправили дежурить на пост прослушивания. Взяв рацию, мы пробрались на семьдесят пять метров от лагеря сразу после захода солнца. Наш выход мы постарались рассчитать так, чтобы было ещё достаточно светло, и мы могли разглядеть, куда идём и что впереди. Мы собирались прибыть на пост сразу, как только станет слишком темно, чтобы нас можно было заметить, такая уловка. Мне впоследствии представилось много случаев попрактиковаться, потому что, как правило, каждый стрелковый взвод ставил пост прослушивания каждый вечер, когда мы находились в поле. К счастью, мы не выставляли такие посты в Лай Кхе.
Находиться на посту прослушивания было опаснее, чем просто сидеть в ночном лагере с остальными. На посту нас не защищала многочисленность, и если бы мы влипли в неприятности, никто не полез бы спасать наши задницы до рассвета. Мы предоставлялись сами себе. Вопреки опасности, я всё ещё придерживался мировоззрения Альфреда Э. Ньюмана: "Что мне, огорчаться?". Я не оценивал ситуацию так серьёзно, как она того заслуживала и не слишком беспокоился. Я просто отстранялся и предоставлял другим переживать.
Надо было стараться соблюдать предельную тишину, а значит - никаких ячеек. Хотя мы иногда рыли ячейки для наблюдательных постов, мы никогда не делали этого на постах прослушивания. Три человека на посту были роскошью, потому что на пост прослушивания обычно ставили двоих. Вот так. Мы просто слушали, не идёт ли кто-нибудь. Через пять минут после начала каждого часа тот из нас, кто не спал, должен был одеть наушники рации. Взводный радиотелефонист вызывал нас для проверки бдительности.
- Лима Папа Один, это один-шесть, доложить обстановку, приём.
Мы не отвечали. Если всё шло своим чередом, надо было нажать тангенту на микрофоне рации два раза, не торопясь. Это означало "всё отлично". Если мы столкнулись с проблемами, или поблизости показались ВК, ответом был одиночный щелчок. Это порождало серию коротких вопросов, на которые следовало отвечать: один щелчок - "да", два - "нет". В ту ночь обстановка у нас оставалась на два щелчка каждый час.
Мы оставались на посту прослушивания большую часть следующего дня, изображая наблюдательный пост. Солнце изжарило землю, когда мы вернулись в роту. Линия периметра была плоской и голой, по-видимому, там поработали бульдозеры. Наши ячейки находились, по меньшей мере, в тридцати метрах друг от друга, в два раза дальше обычного, потому что местность была открытая, с хорошей видимостью между всеми позициями. Также был хороший обзор вперед во всех направлениях, до самой границы зарослей.
С учетом открытой местности и хорошего обзора я был более чем озадачен, когда нашёл на дне своей ячейки мину-ловушку, сделанную из ручной гранаты. Сначала мне показалось, что это просто граната отцепилась у кого-то с пояса, и всё. Никто, однако, не терял гранат, и все, включая и Фэйрмена, настаивали, что дело серьёзное. Наша ячейка оставалась пустой на ночь, и, по-видимому, парни, охраняющие соседние ячейки, малость ослабили бдительность. Граната была почти полностью зарыта в землю рычагом вниз. Нельзя было понять, нет ли под ней ещё одной или не скрыто ли что-то ещё в земле, там, куда надо встать, чтобы добраться до гранаты. Некоторое время мы стояли там, обдумывая ситуацию. Джилберт косил, а Фэйрмен ругался. Затем мы вернулись к сути проблемы и стали обсуждать различные подходы и методы обезвреживания мины. Все они выглядели лотереей. Я про себя взвешивал - рискнуть всем ради спасения своей ячейки или схватить инфаркт или тепловой удар, копая новую. Осторожность победила. Хьюиш, который втайне мечтал стать подрывником, дал мне один из своих блоков С-4. Взрыв уничтожил гранату вместе с моей ячейкой, превратив её в широкую, но мелкую яму.
По всем признакам этот случай должен был стать поводом задуматься. Если они могли безнаказанно пробраться и устроить подобное, то почему они ещё не убили меня посреди ночи? Что их могло от этого удержать в ближайшем будущем? Ситуация должна была бы встревожить меня гораздо больше. Однако, я, молодой дуралей, больше переживал о том, что придётся рыть новую ячейку, чем о том, что кто-то подложил мне адскую машину, которая могла бы оторвать мне ноги.
Фэйрмен после взрыва отирался поблизости, чтобы давать мне советы, насколько глубокой мне отрыть новую ячейку и сколько усердия вложить в проект. Затем он сменил курс и решил, что раз у меня нет ячейки, то я могу присоединиться к Уиллу Смиттерсу на посту прослушивания. Предложение выглядело пугающе. Смиттерс пробыл во Вьетнаме вдвое меньше меня. Мы оба были невежественными новичками. Нам предстояло отправляться на индейскую территорию, одним, ночью, и я за старшего. Что-то в этом сценарии явно было не так. Может, легче было бы меня просто застрелить?
Смиттерс был из молодого пополнения, симпатичный парень из Теннесси, шатен со всегда уложенными волосами, хотя я ни разу не видел, чтобы он пользовался расчёской. Так было даже после того, как он целый день носил каску. Рот у него частенько был полуоткрыт, как у рыб или у Джеймса Дина в кино.
Ночь прошла без событий, если не обращать внимания на мои нервы. Всё было совсем не так, как в предыдущую ночь. Поскольку меня назначили старшим, я не мог действовать вслепую. Я должен был обдумать, какой дорогой идти, где может найтись хорошее место для остановки, не произведём ли слишком много шума, и что нам делать, если мы заметим противника, или - что ещё хуже - он заметит нас. Ситуация определённо заставила меня поволноваться.
Мы потащились в путь, но не на требуемые сто метров. Метров через семьдесят мне показалось, что, хотя мы не так уж и далеко, но между нами и периметром столько плотной растительности, что мы фактически отрезаны от остальных. Ощущая себя оторванным и уязвимым, я принял командирское решение, что поскольку семьдесят метров - это почти сто, мы остановимся и устроим пост прослушивания прямо здесь. Смиттерс, похоже, не вполне признавал во мне командира, отчего я ещё настойчивее заявил, что знаю, что делаю. Для меня это была страшная ночь, даже несмотря на то, что все наши доклады состояли из двух щелчков. Когда она, наконец, закончилась и нам разрешили вернуться к роте, мне сильно полегчало. Признаюсь, я немного гордился, что руководил патрулём. Мне казалось, что я всё сделал правильно. Некоторые такие задания, типа идти головным или постов прослушивания, требовали лишь немного здравомыслия, силы воли и решительности, и никаких специальных навыков вроде чтения карты.
Одним из моих тайных страхов было то, что Фэйрмен может заставить меня ориентироваться по карте во время патрулирования. Мы бы закончили маршрут в Малайзии. Я не умел читать карты на пехотной подготовке в Штатах, а карты во Вьетнаме были ещё хуже, они были абсолютно непостижимы! Если там не стояла большая точка со стрелкой и надписью "Вы находитесь здесь", они находились выше моего понимания. К счастью, карту мне ни разу не давали.
В роте появился новый парень, сержант Родарте, профессиональный военный. Он только что перевёлся в армию с флота, потому что считал, что в армии будет больше возможностей для продвижения. Я не понял, осознавал ли он, что вакансии в армии открываются оттого, что люди, их занимавшие, оказываются убитыми.
Родарте был реально забавный парень, дружелюбный, с широким кругом интересов, и любил поспорить. Может быть, он отточил искусство спорить, когда подолгу плавал в море, не имея, чем заняться. Он был чуть полноват и, похоже, быстро уставал во время длинных маршей, неся всё снаряжение, которое нам полагалось нести. С учётом всего перечисленного, Док Болдуин дал ему прозвище "Стремительный". Это была полная противоположность к его внешнему виду. Нам всем это казалось смешным, и Стремительный, похоже, не возражал.
Примечательно, что Стремительный, как и я, почти не умел читать карту. Но, если меня учили ориентироваться по карте, но я в учёбе не преуспел, то их на флоте просто этому не учили. Может быть, он здорово разбирался в сигналах сонара или таблицах глубин, но в пехоте эти навыки ему не помогли бы. Учитывая, что он стал командиром отделения, это обещало значительные сложности. К счастью, он оказался достаточно умён, чтобы это понять, открыто признать и получить помощь от солдат своего отделения, например, от Кордовы, который провёл во Вьетнаме уже несколько месяцев и хорошо понимал карту.