Я, поддерживая тишину, почти шепотом поздоровался с Андреем. Он удивился, несколько горько улыбнулся. Я почувствовал его озабоченность и ждал обычных в таких случаях сетований и претензий к группе, в которой "все лентяи и малопрофессиональные люди", как он любил жаловаться, даже не требуя сочувствия от собеседника. Этому я не верил, группа обожала Тарковского, служила ему не за страх, а за совесть. Теперь думаю, что иногда он, может быть, и был прав. В большой группе всегда найдется определенное количество и лентяев, и непрофессионалов, о них он и говорил.
- У тебя образцовая тишина, - тихо продолжал я. - Такую я видел только у Пырьева и Васи Шукшина.
Мои слова не вызвали у Андрея никаких эмоций, кроме ядовитого замечания, что Иван Александрович наводил в павильоне тишину палкой и один раз избил рабочего.
Дальше разговор не клеился. Я решил показать Андрею самиздатовскую повесть Венедикта Ерофеева "Москва - Петушки". Дали мне ее прочесть на сутки, и я сделал закладки на смешных страницах, в частности на рецептах приготовления коктейлей, таких, как "Слеза комсомолки", "Ханаанский бальзам", "Сучий потрох", и тому подобных. Хотел отвлечь или развлечь Андрея.
Андрей полистал, бегло пробежался по некоторым строчкам и вернул мне книгу, без комментариев. Только слегка улыбнулся.
Знаю, мол, есть такой автор Веничка Ерофеев - большой пьяница. Веничка был в это время в моде, а Андрей моды не любил. На самом деле он в очередной раз проверял задуманный кадр, и в этот момент его ничто не интересовало. Терпение у него было редкое. Я это понял и оставил его. "Пойду, - сказал, - посмотрю декорацию".
- Пойди-пойди, посмотри, Маша покажет, - скосил он глаза направо.
Я не просил Машу показать мне декорацию, просто мы с ней молча постояли в тишине. Операторская группа готовила рельсовую дорогу для камеры, ее бесшумного и ровного хода. Нужно было ждать. Я только спросил:
- Где ваши актеры? Никого не вижу. Не похоже, чтобы они были в гримерной…
- Вон там сидят, - показала Маша в темные углы павильона, - ждут репетиции.
- Давно ждут?
- Давно. Час ждут, наверное.
"Ох, несчастье, - подумалось мне. - А ведь это его любимцы - Солоницын, Гринько, Кайдановский". Чугунова всегда получала от Андрея строгое распоряжение - пусть ждут, никуда не уходят. Она, может, им и сочувствовала, но помочь ничем не могла. С Тарковским она работала уже лет пятнадцать.
- Вот так сидят целый час, каждый в своем углу?
- Так и сидят. И дольше сидят - они привыкли. У Андрея Арсеньевича так заведено.
- И сколько еще будут ждать?
- Операторы будут готовы - скажут.
Да, эти выдающиеся актеры были сделаны из особого материала. Я стоял, думал и сравнивал их с другими, "народными любимцами". Вспоминались наши обаятельные звезды-многостаночники, которые, отпросившись из павильона "буквально на пять минут", успевают и в буфет сбегать, и в бухгалтерию и кассу, и в две-три киногруппы, где у них были или планировались другие съемки. А на ходу еще ловко и уверенно коснуться округлостей, а то и заветных местечек многих красоток, которыми кишел "Мосфильм". И вот всенародный любимчик уже на месте, сдерживает бурное дыхание - готов к съемке!
Но вернемся в первый павильон, где актеры ждут команду репетировать. Актерское долгое ожидание в задниках декорации было намеренным режиссерским методом Андрея. Как известно, он никогда не объяснял, особенно своей постоянной актерской команде, что и как актеры должны делать. Он просто разводил мизансцену, указывал, кто из актеров и откуда выходит, где проходит, какой текст говорит, каково общее действие сцены. Актеры в своих воспоминаниях много пишут о своеобразии метода Тарковского, это отдельная тема. Я пишу только о том, как я понимал его метод актерской работы и чему невольно учился, хотя ни разу в жизни не мог применить на практике. Я работал совсем по-другому, как большинство, подробно объясняя актерам их задачу…
Лишь позже, посмотрев фильм "Сталкер" много-много раз, я стал приближаться к пониманию его глубокого содержания. После "Сталкера" Тарковский в моих глазах вырос в великую фигуру мирового кино. А роль Кайдановского оказалась центральным выражением его мысли. Режиссер сделал из актера блаженного, носителя идей даосских мудрецов, с учением которых Тарковский познакомился задолго до работы над фильмом.
Сталкер исповедует смирение, и в православии играющее центральную роль, незлобивость. О них говорится и в закадровом тексте. Тарковский противопоставляет силе - слабость, твердости и окостенелости - мягкость и гибкость. Именно эти качества Сталкера несут надежду. Образ героя повести В. Ерофеева тоже построен на подобном принципе. Разумеется, когда я в мосфильмовском павильоне в перерыве давал Андрею почитать "Москва - Петушки", я понятия не имел об этих параллелях.
Зачем он часами держал актеров в декорации, в тишине, в ожидании, в молчании, наконец? Я же говорил о тишине в павильоне. Думаю, что это помогало Кайдановскому найти верное состояние, пребывание в пространстве своей роли, когда роль от этого насыщалась смыслом. Жалкость и беззащитность, одиночество, которые испытывал актер, стали составными частями образа Сталкера. А ведь в жизни Кайдановский был совсем другим - резким, независимым, аристократичным суперменом. Там, в тишине павильона, он эти качества, это состояние поймал и уж больше никогда не упускал. Тарковский был доволен. Ведь и в "Андрее Рублеве" Андрей велел Солоницыну принять обет молчания, и бедный Отто, так по паспорту звали Анатолия Солоницына, действительно молчал целый месяц, закрывшись шарфом, и тому до сих пор есть живые свидетели. Так что образ молчальника и смиренного человека был в творчестве Тарковского давно освоен.
С Кайдановским я встретился и познакомился после смерти Андрея, когда стал озвучивать фильмы "Ностальгия" и "Жертвоприношение" на "Мосфильме". Было это в 1987 году. Мне представлялось уместным пригласить его на озвучание "Жертвоприношения", и я даже считал такое решение творческой находкой. Я зашел в его рабочий кабинет, переполненный людьми. Момент был горячий. Кайдановский вначале принял мое предложение, но потом пожалел об этом. Он уже как режиссер запустился в работу с картиной, времени у него не хватало, на первой же смене озвучания стал придираться к тексту, капризничать, и нам пришлось расстаться.
С помощью талантливого актера дубляжа Рудольфа Панкова мы справились с задачей.
Роль Сталкера принесла Кайдановскому всемирную славу. Международные кинофестивали считали для себя честью видеть его своим rod ем. Но он, как и Маргарита Терехова после "Зеркала", был зачислен в "невыездные". В виде исключения Кайдановского выпустили однажды в "братскую" Польшу. И не выпустили в Италию, где он был утвержден Тарковским на главную роль в "Ностальгии". Такова была месть киноруководства лучшим актерам Тарковского. Ну как Андрей мог относиться к этой власти?! Перед смертью говорил: "Ни живым, ни мертвым не хочу возвращаться в Россию".
Я не случайно вспоминал свои разговоры с Андреем о классиках русской и европейской литературы. Художник двадцатого века, века ниспровергателей и разрушителей, он разворачивал эстетику своего кино к нравственным проблемам, поднятым русскими писателями девятнадцатого века. В двадцатом веке европейская культура обогащала эти проблемы. Художественный мир Томаса Манна и Германа Гессе оказался созвучен движению Тарковского.
Вспомним загадочную панораму по воде из фильма "Сталкер". Читатели романа Гессе "Нарцисс и Гольдмунд" обязательно обратят внимание на описание похожего водоема, наполненного столь же странными предметами, и поймут перекличку двух художников, их тяготение к мистике.
В тот день в просмотровом зале монтажер Людмила Фейгинова смотрела пришедшие из лаборатории материалы натурных съемок. Она пригласила меня в зал. На экране шли дубли сцены въезда в Зону на дрезине. Редкие по выразительности кадры крупных планов трех героев, снятые в движении, могли бы поразить любого кинематографиста.
Встретив Андрея по выходе из зала, я сказал ему о сильнейшем впечатлении от просмотра. Люся довольно улыбалась. Андрей серьезно слушал мои слова и отошел удовлетворенный. Вернулся: "Когда увидишь со звуком, тогда скажешь - вот это настоящий сыр!" И засмеялся.
Планы Тонино Гуэрры
После "Сталкера" Тарковский под разными предлогами отказывался от работы на "Мосфильме". Он давно был знаком со сценаристом Тонино Гуэррой. Бывшая сотрудница "Мосфильма", а ныне жена Гуэрры Лора Яблочкина всячески способствовала их сближению. Шли предварительные переговоры с РАИ - итальянским телевидением, в бюджете которого выделялись деньги на съемку художественных кинофильмов.
Андрей был известен в Италии с 1962 года, когда он получил "Золотого льва Святого Марка" за "Иваново детство". Позже бывал там не раз, получил в 1980-м престижную ежегодную премию "Давид Донателло" за вклад в киноискусство, познакомился со многими крупными итальянскими режиссерами и актерами: Феллини, Антониони, Ризи, Мастроянни. Тонино Гуэрра предложил Тарковскому снять фильм в Италии. Гуэрра был уверен, что в РАИ удастся найти деньги на постановку. Идею выдвинул Андрей - ностальгия русского человека. (Позже он писал, что русские - плохие эмигранты.) Если говорить о первоначальных замыслах сценария, то в нем должна была идти речь об одном русском крепостном композиторе, отправленном на учебу в Италию. Эту тему предложил Андрею композитор Николай Николаевич Сидельников. В основу сюжета была положена горькая судьба крепостного композитора Максима Березовского, но довольно быстро герой стал нашим современником, оказавшимся за границей. Так была задумана, а позже реализована "Ностальгия".
Весной 1980 года Тарковского вызвали в Италию, где он провел около двух месяцев. Он позвонил нам, когда вернулся в Москву, и я, заинтригованный, пришел к нему домой. Первое, что почувствовал, войдя в квартиру, - запах оливкового масла: на кухне готовилась итальянская еда. Из столовой доносились звуки "Желтой подводной лодки" ("Yellow submarine") - знаменитого битловского хита. Конечно, было привезено и итальянское вино, и французское. Сейчас-то этим никого не удивишь, но тогда воспринималось иначе.
После застолья мы перешли к Андрею в кабинет, и он достал кипу фотографий. Тогда я впервые увидел на полароидных цветных снимках небольшой бассейн, окутанный то ли туманом, то ли дымкой. Это бассейн термальных вод, пояснил Андрей, над которым постоянно висят испарения. Серые мутные облака испарений были сняты в разном ракурсе, в разное время дня, преимущественно в пасмурную погоду. Андрей сказал, что это известный курорт под названием Банья-Виньони. На разных фотографиях бассейн выглядел по-разному, но почти везде мелким, с каменистым дном и мутной кальцинированной водой.
Андрей с любовью смотрел на фотографии и говорил, что в этом месте он обязательно будет снимать важные сцены фильма. Я посмотрел на него вопросительно: будет ли? Он понял вопрос. Да, реально будет, хотя договор еще не подписан. Я был рад за него, но невольно подумал: что за лужу нашел он в сладостной Италии, да еще и уперся лбом - буду здесь снимать! Я только что побывал в Италии туристом, ощутил, как она прекрасна. Древнеримский Форум и дворцы эпохи Возрождения, Флоренция, Венеция, Милан и Ассизи, шедевры прославленных мастеров… И меня удивляло, почему такая Италия принципиально отвергается Андреем при выборе натуры для будущего фильма. Единственное объяснение - в разности взглядов туриста и художника такого масштаба, как Тарковский. Лишь спустя много лет, занимаясь на "Мосфильме" дубляжом "Ностальгии", я нашел ответ на свой вопрос. Фильм был об утраченной цельности человеческой души и сознания, о разбитой жизни, о поисках гармонии и невозможности ее найти. Для этого внешние красоты Андрею были не нужны.
Однако ждать вожделенной постановки пришлось долго. Кстати, позже я узнал, что за время весенней поездки в Италию Андрей и Тонино успели снять интересный документальный фильм "Время путешествий Андрея Тарковского и Тонино Гуэрры". Андрей ни слова не сказал об этом фильме. Значит, были основания. И в самом деле, фильм был пока не закончен.
Съемки же самой "Ностальгии" откладывались. В РАИ тоже было плановое хозяйство, и все деньги были расписаны на годы вперед. Это угнетало Тарковского, ведь он надеялся, что запуск картины будет скоро. Ждать пришлось два года.
По поручению Госкино директор "Мосфильма" отправился в Италию, чтобы узнать, настолько серьезны у итальянцев планы работы с Тарковским. В Риме Сизов убедился - планы серьезные. Получил полную информацию и о сроках постановки - 12,5 месяца. Заодно зашел разговор о приезде в Москву знаменитого французского продюсера дю Плантье, который хотел обратиться к Тарковскому с предложением о постановке фильма "Борис Годунов".
- Почему он хочет обратиться к Тарковскому, а не к Бондарчуку? - спросил Сизов.
- Потому что режиссер должен быть мистиком и поэтом, - был ответ.
Вот и еще одна капля в чашу растущего между Бондарчуком и Тарковским недоброжелательства. Ни в сфере личных отношений, ни в творчестве они не переступали друг другу дорогу. Но у Бондарчука не возникало конфликтов с властью, у Тарковского - наоборот. Это вызывало у Андрея раздражение, неприязнь к обласканному начальством Бондарчуку и к его творчеству. И тут он ничего не мог с собой поделать.
В Лондоне прохладно, в Стокгольме горячо
Настал восемьдесят первый год. Андрею пришло приглашение в Великобританию. В начале февраля он впервые приехал в Лондон. Лондон показался ему городом странным, непривычным и вызывающим желание снова побывать в нем.
В Москву он вернулся с рассказами о прекрасной актерской школе Англии. Я пришел к нему в гости не сразу, а спустя несколько дней. Андрей немного отдохнул. Я принес коньяк "Двин", этот хороший армянский коньяк развязал ему язык. Сначала вспоминал своих друзей армян, но я повернул разговор в английскую сторону. Андрей рассказал, что приехал в Лондон простуженным. Побывал в Эдинбурге, в Глазго. В галерее Глазго видел "Распятие" Сальвадора Дали, в Эдинбурге "Христа" Эль Греко-совершенно фантастические вещи. Из Шотландии опять вернулся в Лондон, и затащили, конечно, в посольство. В наших посольствах редко бывает интересно, гораздо более интересное видел в Шекспировском театре - спектакль по пьесе нашего сосланного при Сталине в Енисейск драматурга Николая Эрдмана "Самоубийца".
Особенно поразил его актер Роджер Рис (Rodger Rees), фамилию которого Андрей старательно выговаривал. Он видел его и в театре, и в кино и актера этого хотел позже снимать в роли Гамлета в будущей постановке. Была встреча и с художественным руководителем Королевской Шекспировской компании - Тревором Нанном, и с теми актерами, которые ставят для телевидения "Трех сестер" Чехова. "Видишь, - заметил он, - чем занимаются англичане?" А принимала его ассоциация "Великобритания - СССР". Встречался Андрей с представителями основных британских киноорганизаций. Сказал: "Перечислять долго, да и не помню их названий, что-то больше семи-восьми". Я спросил, может, что-нибудь, предлагали? "Представь себе - предлагали. Поставить "Гамлета" в Шекспировском театре. Национальная школа хочет, чтобы я им читал лекции или взял на себя курс режиссуры. В общем (ну, налей еще, "Двин" хорошая штука), много было всего: Оксфорд предлагал читать лекции по режиссуре, из Германии тоже были предложения - одним словом, хочу разбогатеть, да грехи не пускают. У меня и долгов полно, а заработать не дают".
Предложений этих Андрей принять не мог - ждал со дня на день, из месяца в месяц решения из Италии.
Намечалась очередная поездка за границу со "Сталкером", на этот раз в Швецию по приглашению шведской стороны. Приглашался Андрей вместе с семьей. Семью не выпустили, не было такого порядка в нашей стране. Были, конечно, исключения, только они не касались Тарковского. Вместо семьи поедет свой человек из Госкино.
Нетрудно представить, как бесило это Тарковского. Возможно, что ситуация с поездкой обострила и без того напряженные отношения в семье. Но 11 мая он уже сидел в самолете и летел в Стокгольм в сопровождении чиновника Госкино. Коробки со "Сталкером" в грузовом отсеке тоже летели в Швецию. Шведы высоко оценили фильм. Встречался Андрей со шведскими актерами, со звездой мирового кино актрисой Бергмана Биби Андерсон и ее мужем, со шведскими режиссерами. Только с Бергманом не встретились. Был случай, когда Бергман выступал с лекцией перед студентами, а Тарковский в зале слушал, но на встречу оба не решились. Увидев друг друга в Шведском киноинституте, повернулись и разошлись в разные стороны.
Пребывание в Стокгольме, кроме триумфа, отмечено загадочными записями в дневнике Андрея. Речь шла о звонках его жены из Москвы. Чего-то она требовала, на чем-то настаивала. И Андрей вдруг на двое суток исчез из поля зрения сопровождающего и даже новых шведских знакомых. Он не мог решиться на то, чего настоятельно требовала его жена, - остаться за границей. А она уже сообщила своим родным, что Андрей остается. Он больше, чем Лариса, понимал всю тяжесть последующей расплаты: "Что будет с родными?!" И не решился. Но чего стоили ему эти два мучительных дня, проведенных у близких друзей, сколько здоровья они у него унесли! "Я был в аду!" - запишет он в своем дневнике, вернувшись в Москву. Он все-таки объявился в Стокгольме - накануне вылета вернулся в гостиницу, к радости начальства и разочарованию жены. Думаю, что возвращение домой было нерадостным. Ведь жена так хотела выехать на Запад! Интересно, неужели Лариса не понимала, что останься он там - ее и сына оставят в Москве заложниками?
Вскоре по возвращении, в июле 1981 года, он запишет в своем дневнике: "Как жить, к чему стремиться, чего ждать, если вокруг ненависть, тупость, эгоизм и разрушение? Если дом разрушен, куда бежать, где спасаться, где искать покоя?"
И выписывает из Монтеня:
"Бывали люди, казавшиеся миру редкостным чудом, а между тем ни жены их, ни слуги не видели в них ничего замечательного. Лишь немногие вызывали восхищение своих близких. Как подсказывает опыт истории, никогда не бывало пророка не только у себя дома, но и в своем отечестве".
Деревенский дом
Эти последние два лета - 1980-го и 81-го годов - он по возможности жил в деревне, название которой совсем не ласкает слух - Мясное. "Где Тарковский?" - "В Мясном". Слово непривычное. Шутили: "В мясном отделе". Ну да бог с ним, с названием. Места там, говорят, красивые были.
Деревня лечила Андрея, заживляла раны семейных конфликтов. В русских деревнях Андрей живал с детства. В деревне он находил духовную основу - здоровую простоту, жизнь на природе, среди природных стихий - дождя и ветра, снега и талой воды. Там ловил отзвуки мыслей и чувств любимого им Бунина, с которым его роднили обостренная ранимость, чувство собственного достоинства и постоянная готовность это достоинство защищать.