- Скоро начнется война, - произнес он. - Я не знаю, что будет здесь с нами, и поэтому мы все должны заранее готовиться к грядущим переменам. Каждый немец - солдат и посему обязан исполнять свой долг, где бы ни находился.
После каждого произнесенного слова он кивал, как бы одобряя сказанное. Подобное можно было слышать в Лиме чуть ли не ежедневно, так как немецкая колония вовсю изощрялась в проявлении националистических чувств.
- Не желаете ли еще рюмку водки? - спросил меня Грингер.
Я согласно кивнул, полагая, что выпивка, как утверждали многие, помогает лучше переносить жару. Вообще-то местный климат я переносил довольно сносно. Перед домом теперь стояла моя собственная автомашина "Супер-6", а на банковском счете было уже несколько тысяч долларов. Каждый день я принимал участие в каком-либо званом обеде или ужине. Единственной моей заботой было не пропустить что-либо значительное.
Когда я вспоминаю о том времени, оно кажется мне каким-то нереальным, и я даже сомневаюсь, было ли оно когда-либо в действительности. Но если в Перу я ничего не упустил, то в Штатах потерял почти одиннадцать лет своей жизни…
- В Германии вы бы уже давно были в армии, - продолжил Грингер. - Но я предпочитаю, чтобы вы были здесь. Ведь здесь создается тоже своего рода фронт. И я уверен, что могу рассчитывать на вас.
- Само собой разумеется, - подтвердил я.
- Вы ведете светский образ жизни, вас везде радушно принимают. Это хорошо. Но с сегодняшнего дня вы поставите все свои знакомства и связи на службу отечеству.
Он встал и стал ходить по кабинету взад и вперед. Сейчас последует что-либо высокопарное, подумалось мне: ведь я имел дело с явным фанатиком.
- Не забывайте, молодой человек, что вы будете работать на Германию!
Не успел я допить содержимое рюмки, как он снова ее наполнил.
- Вам нравится море, не так ли?
- Да, я охотно стал бы моряком.
- Прекрасно. Впредь мне надо будет знать, какие суда заходят в порт, как зовут их капитанов, какова численность команд и какой на них находится груз. Короче говоря, для меня представит интерес буквально все. Сможете ли вы снабжать меня подобной информацией?
- Не вижу никаких сложностей, тем более что ничего секретного в этом нет, - ответил я. - Мне непонятно только, для чего это вам.
Он засмеялся. У меня между тем создалось впечатление, что он решил заняться шпионажем по собственной инициативе, так, как он представлял себе это дело. Меня рассмешило и то, что он хотел сделать из меня агента. В общем, то, что он предлагал, скорее походило на спорт: езда на машинах, политика, выпивка, женщины… Я, естественно, был не против, если только все это не будет отнимать у меня слишком много времени: ведь Лима - Рио-де-Жанейро западного побережья - накладывала на каждого много обязанностей.
Он протянул мне руку. Его ладонь была потной.
- Завтра состоится зимний благотворительный бал, - сказал он. - Там вы сможете сразу же проверить свои способности. Согласно полученной мною информации, на нем будут присутствовать некие Текстеры… Вы знаете, кто это?.. Так вот, мне хотелось бы, чтобы вы сблизились с Эвелин Текстер. Интересно, удастся ли это вам. Постарайтесь получить приглашение на прием, устраиваемый ими в конце недели. Все остальное я сообщу вам позже.
Я был рад, когда наконец покинул его. Всерьез я его не принимал, как, впрочем, и самого себя. Полученное задание, однако, возбуждало меня. Вроде бы не так уж и плохо. А почему бы и нет? Лучше уж заниматься шпионажем, чем строевой подготовкой в армии.
Так началась моя карьера шпиона, хотя я и не хотел становиться им. И начал я как дилетант и любитель, относясь ко всему с большой долей иронии: ведь задания-то были вначале до смешного незначительными и даже забавными. А что из этого вышло? В какой переплет я попал?..
На швейцарской границе как-то таможенник открыл мой чемодан, в двойном дне которого лежало более полумиллиона контрабандных долларов…
В другой раз полицейский хлопнул меня по плечу и собрался задержать, но мне удалось удрать, хотя дело происходило в дневное время…
Во вражеской стране я возвратился в свой гостиничный номер и обнаружил, что мой напарник исчез, оставив меня без единого цента…
В последующем я подробно опишу все применявшиеся мною уловки и приемы, так как об этой дьявольской игре обывателю почти ничего не известно.
Шпионы молчат, я же буду говорить.
С этой службой я распрощался - и навсегда…
* * *
Зимний благотворительный бал прошел в начищенной до блеска немецкой школе в Лиме. На нем присутствовал почти весь дипломатический корпус. Задыхаясь от жары, все старались внести свою лепту в то, чтобы в Германии никто не мерз.
Присутствовавшие много танцевали под музыку в самых различных ритмах, в том числе и джазовых. Высокопоставленные гости позволяли себе лишь слегка пригубить вино. В перерыве между танцами я пробился к буфету, увидев там мисс Текстер, в желтом вечернем платье.
Я оказался рядом с ней. Она была высокого роста, стройная, с живыми зелеными глазами, смотревшими беспечно на мир. Мы улыбнулись друг другу, У нее, как и у меня, в руках была тарелка с яствами. Кивнув в сторону зала, девушка поставила ее на столик.
- А они разыграли неплохую пантомиму, не правда ли? - сказала Эвелин Текстер на чистом оксфордском английском языке. - Вы, случайно, не из благотворительного общества?
- Нет.
И я представился ей. Мы вышли вдвоем на террасу. Очередной танец только что закончился. Я продолжал держать в руке бокал.
Заметив это, она взяла его из моих пальцев и отставила в сторону.
- Что я могу для вас сделать? - спросила меня Эвелин.
- О, - ответил я, - не прогуляться ли нам по берегу моря?.. Вы ведь меня не боитесь?
- Блондинов я никогда не боюсь, - сказала она. - Они обычно не слишком темпераментны.
Вот так мы и беседовали, не слишком заботясь о том, чтобы наша речь звучала исключительно чинно и благородно, без всяких фривольностей. Мы оба были тогда так еще молоды. И жизнь моя, вероятно, сложилась бы совсем по-иному, не будь этого Грингера.
Через три дня я получил приглашение от отца Эвелин, мистера Текстера, директора англо-американской судоходной компании.
И с тех пор я зачастил к Текстерам, совсем было позабыв о своем задании. Постепенно я стал чуть ли не членом их семьи без всяких с моей стороны обязательств. Эвелин и я флиртовали друг с другом то с большим, то с меньшим успехом. Жизнь для нас обоих была слишком беззаботной, чтобы воспринимать ее всерьез. Я учился не только говорить по-английски, полностью утратив свой немецкий акцент, но и думать и даже поступать, как англичанин. Нисколько об этом не догадываясь, я заложил в семье Текстер основы своей карьеры, приведшей меня в ад.
* * *
Разразилась война. Дело приняло столь серьезный оборот, что стало уже, как говорится, не до шуток. Теперь, когда немцы и англичане встречались в каком-либо баре, почти всегда происходили потасовки. Война, ведшаяся на полях сражений, перекидывалась и на танцевальные площадки. Прежние друзья уже не узнавали друг друга. Конечно, были и исключения, к которым относились Текстеры. Я по-прежнему оставался другом семьи, - правда, фальшивым…
У меня в спальной комнате стоял коротковолновый передатчик. Мои сообщения принимались в Чили, откуда их сразу же передавали на немецкие подводные лодки. Матросы, с которыми я бражничал в порту, могли через несколько дней подвергнуться в открытом море нападению со стороны моих соотечественников, действовавших по моей наводке.
Вся немецкая колония была настроена на победу, и я не являл собой исключения. В волнах патриотического угара тонули любые сомнения. Вермахт вторгся в Польшу! Пала Франция! Немецкая колония отмечала эти победы с темпераментом южан.
Ключ передатчика отбивал азбукой Морзе все новые и новые сообщения.
Постепенно я научился отличать важное от второстепенного. И к тому же я прекрасно разбирался не только в транспортных, но и в боевых кораблях, информируя своих о любых передвижениях военного флота союзников. Матросы в барах принимали меня за американца и посему развязывали в моем присутствии языки от выпитого, забывая о наставлениях по сохранению военной тайны.
Немецкое торговое судно, которым командовал капитан Шульц, было застигнуто началом военных действий в открытом море. На борту "Лейпцига" находились автомашины и холодильники. Капитан принял решение скрыться в порту Гуаякиль в Эквадоре. Там экипаж пополнил запасы продовольствия и воды. Естественно, местоположение судна сразу же стало известно англичанам. Поэтому в одну из темных ночей "Лейпциг" внезапно покинул Эквадор, взяв курс на Перу. На его перехват вышел крейсер "Диспеч". "Лейпциг" шел с севера, "Диспеч" - с юга. Оба корабля находились примерно на равном удалении от Лимы.
Когда казалось, что крейсер вот-вот настигнет торговое судно, капитану Шульцу удалось каким-то чудом ускользнуть от англичан. В течение нескольких дней местные газеты подробно освещали их дуэль под броскими заголовками. На победителя делались довольно крупные ставки.
Разойдясь, оба корабля взяли курс на Лиму. В предвкушении исхода многодневной гонки, когда кораблям оставалось всего несколько миль до порта, жители высыпали на берег моря.
Первым, опередив противника на самую малость, в порт вошел "Лейпциг". Немцы и перуанцы праздновали совместную победу, в которую и я внес свою лепту.
Успехи мои приумножались. Американский министр иностранных дел Корделль Халл прибыл в Лиму для доверительных бесед с перуанским правительством. Мне удалось узнать содержание их переговоров, о чем я доложил в Германию. Через некоторое время дипломатические отношения Перу с Германией были, как я и предсказывал, прерваны. Грингеру пришлось собирать чемоданы.
Я же остался.
Как-то в аэропорту Лимы приземлился опытный образец четырехмоторного бомбардировщика "Фортрес". Разузнав его технические характеристики, вооружение и радиус действия, я передал информацию через Чили в Берлин. А спустя несколько месяцев эскадрильи этих машин появились в ночном небе Германии. Со шпионажем как спортом было покончено. Война с каждым днем становилась все ожесточеннее. Оставалось только крепче сжимать зубы.
- Как тебе война? - спросила меня однажды Эвелин. На ней были голубые шорты и белый пуловер.
- Плевал я на нее, - ответил я.
- Я тоже, - произнесла она. - Отец все больше нервничает, ожидая прибытия транспортов. К тому же он принимает участие в работах над проектом улучшения системы их конвоирования.
- Ты опять разговариваешь с нашими врагами, - сказала шутливо мать Эвелин, сердечно приветствуя меня.
В тот же вечер я передал сообщение о новой системе конвоирования судов, о принимаемых мерах по предохранению их от магнитных мин, об ожидаемом прибытии транспортов и многих других вещах. Сидя за передатчиком, я думал об Эвелин. Как мне говорили, цель оправдывает средства. Цель же определялась войной, будь она проклята…
* * *
Целых два дня я раздумывал, как попасть в англо-американский госпиталь. Там лежал во второй палате младший офицер с "Диспеча". Крейсер обнаружил и захватил немецкий транспорт "Дортмунд", попавший в руки англичан целым и невредимым. Мне нужно было узнать, почему он не был затоплен командой.
Я отправился к одному врачу из немцев и попросил его обрисовать мне признаки заболевания почек, что он с удовольствием и сделал.
Тот офицер находился в помещении с еще несколькими пациентами, и я собирался попасть туда под видом больного.
От врача я отправился домой, намереваясь побывать вечером в немецком клубе: сейчас уже не помню, с кем и для чего я должен был там встретиться. Не успел, однако, принять душ, как раздался настойчивый звонок в дверь.
Посетителем оказался чиновник перуанской уголовной полиции.
С ним пришел специалист из телеграфного ведомства. Оба вежливо меня поприветствовали.
Я предложил им по рюмочке "Писко", который они с удовольствием выпили. Насколько мог, я старался скрыть свой испуг, так как понимал, что они получили указание произвести у меня обыск. Это же означало неминуемое выдворение из Перу.
- На вас поступила анонимка, сеньор, - сказал полицейский чиновник. - Автор ее предполагает, что вы работаете на тайном радиопередатчике. Так что нам придется все у вас осмотреть. Вы не возражаете, сеньор?
В голове моей пронесся рой мыслей, но ничего придумать я не смог. Ведь агентом-то я был начинающим и не имел никакого опыта в подобных делах. Сердце мое бешено забилось.
Став впоследствии агентом абвера номер 146, я уже не ощущал себя беспомощным даже в самых что ни есть отчаянных ситуациях. В тюремном застенке в Ливенуорте я, например, разговаривал с немецкими военнопленными за пять минут до их казни, оставаясь совершенно спокойным…
Тогда же в Лиме я здорово перепугался, попав впросак, когда полицейский приступил к обыску, переворачивая все вверх дном
Отрицать что-либо не имело смысла. На лбу перуанского инспектора полиции проступил пот. Из нагрудного его кармана высовывался уголок громадного платка. Может, попробовать дать ему взятку? В качестве последствий такого поступка вырисовывались две возможности: он мог взять тысячу солей, которые были у меня под рукой, и уйти, но точно так же мог и, взяв деньги, остаться.
Служащий телеграфного ведомства показал пальцем на радиоаппарат, стоявший на столике в углу, и инспектор задал мне вопрос:
- Что это такое, сеньор?
- Радиопередатчик, - ответил я.
- А что вы на нем делаете?
- Веду передачи.
- Это очень плохо, - произнес инспектор. - Теперь мне придется вас задержать.
Он был очень удивлен моим прямым ответом, не понимая, почему я так сказал. Покачивая головой, он явно про себя выругался. Тогда я понял, что обыск в моей квартире он воспринимал не столь серьезно, как я.
- Я работаю со многими горнодобывающими компаниями, - пояснил я ему. - Я радиоинженер. Некоторые из них, обладая соответствующими разрешениями, имеют собственные радиопередатчики. Это вы можете легко проверить. В случае каких-либо неисправностей аппаратуру доставляют ко мне. Это, собственно, моя работа, за которую я получаю деньги.
Инспектор продолжал покачивать головой. И мне пришлось повторить еще раз сказанное.
- С какой фирмой вы связывались вчера в три часа?
- Думаю, что это было железорудное общество "Фернандини".
- Так, стало быть, никакой военной информации вы не передавали?
- Нет, - заверил я его. - О таких делах я не имею ни малейшего понятия. И в армии я еще не служил.
- Значит, вы не шпион? - решил уточнить инспектор.
- Конечно же нет.
Подойдя ко мне, он радостно улыбнулся и похлопал меня по плечу. Чиновник был явно доволен, что ему не придется больше возиться со мной. Мы выпили еще несколько рюмок "Писко", после чего оба ушли. Этого полицейского инспектора я никогда потом не видел.
На следующее утро после данного происшествия я обратился в англо-американский госпиталь, выдав себя за голландца. Моя надежда, что там не окажется настоящего голландца, оправдалась: везенье есть везенье. Обследовавшему меня врачу я пожаловался на боли в области почек. Он предположил, что это, скорее всего, желчный пузырь.
Меня госпитализировали, предписав соответствующую диету. В палате, кроме меня, было еще пять человек. Мы быстро подружились. Игра в покер оказалась столь интересной, что я совсем было забыл о своем намерении. Младший офицер, которого звали Джонни - фамилию его я забыл, - лежал от меня через койку. Врачи вырезали у него аппендикс и запретили выпивку. Он был общительным парнем и имел хороший аппетит. О своих знакомых девушках он рассказывал с большей охотой, чем о войне. Через три дня я затеял разговор в нужном мне направлении:
- На каком корабле ты плаваешь, Джонни?
- На "Диспече".
- А это что, тральщик, что ли? Он громко рассмеялся:
- Тебя тоже могут взять на флот, парень, и, видимо, довольно скоро, тогда ты станешь разбираться в подобных вещах. Нет, это крейсер. Правда, старая посудина, но с современными пушками.
- А из них хоть раз пришлось стрелять?
- А как же, - ответил он. - Ты что же, думаешь, мы получаем спецпаек за здорово живешь?
. - А ордена вы еще не получали? - раззадоривал я его.
- И это было, - сказал он. - Капитан покидает последним тонущий корабль, зато первым получает орден за успешно проведенную операцию или бой.
- Что же такое вы учинили?
- Захватили "Дортмунд" - немецкий транспорт - и благополучно привели в свой порт.
- Разве такое возможно?
- Порою и такое бывает. Нам удалось подойти к "Дортмунду" на близкое расстояние. Когда мы его остановили, немецкие офицеры приказали открыть кингстоны, чтобы затопить корабль. С правого борта это им удалось, а на левом произошла какая-то заминка. Мы быстро поднялись на борт "Дортмунда", закрыли все вентили и откачали поступившую уже воду из посудины.
Узнав, что мне было нужно, я попросил выписать меня из госпиталя. Стало быть, это не было актом саботажа и англичане не обладают какой-либо новой системой и тем более секретным оружием, чтобы воспрепятствовать затоплению захваченных судов их командами.
О произошедшем я радировал в Чили.
Дни моего пребывания в Лиме были сочтены, но я еще не знал об этом. Война здесь велась в смокинге и с бокалом вина в руке. Мы пили за отечество, устраивали иногда потасовки с англичанами и в общем-то вели себя, как и наши противники. Пять немецких кораблей - "Мюнхен", "Лейпциг", "Хермонт", "Монзерат" и "Ракотис" - не могли выйти в открытое море и стояли у пирсов. Я получил задание продать их по бросовым ценам. После непродолжительных поисков нашел заинтересованных лиц.
Одним из них оказался мистер Текстер.
- Сколько вы хотите получить за них? - спросил он.
- Совсем недорого, - ответил я. - По миллиону долларов за каждый корабль. Всего пять миллионов.
- Согласен, - произнес он. - Мне надо только созвониться со своей компанией в Нью-Йорке.
Через несколько дней он мне позвонил:
- Все в порядке.
- А когда я могу получить деньги?
- После войны, а пока я вручу вам чек.