Как бы то ни было, они встретились. "Андрей пришел к нам в дом такой крепкий, ладный, но у него какой-то особый вид был, не как у всех. Мрачноватый и малоразговорчивый Андрей был. На нем всегда была гимнастерка, вечно засаленная, потому что он постоянно возился с какими-то механизмами, инструментами, все изобретал, ремонтировал что-то", - рассказывала позднее младшая сестра Марии Александровны Валентина. Несмотря на то что вокруг Маши вились блестящие молодые люди, например, "известный в городе человек", платоновский товарищ Георгий Степанович Малюченко, рыжий Жорж, социально куда более ей близкий и в отличие от аномального Платонова обыкновенный - весельчак, женолюб, успешный деятель новой культуры (в 1918 году сын надворного советника Малюченко служил председателем театральной зрелищной комиссии), безо всей этой философской и революционной зауми, она выбрала или же уступила другому - мрачному. Хотя быть женой Андрея Платонова оказалось трудным счастьем, но это выяснилось позднее, если только не принимать во внимание, что еще в пору самого начала их почти тридцатилетней совместной жизни молодой муж написал:
Баю-баю, Машенька,
Тихое сердечко,
Проживешь ты страшненько
И сгоришь, как свечка…
Слова, которые скорее подошли бы к нему самому, или же отвел он от жены страшненькое пророчество ценой собственной жизни…
По-своему предыстория появления юной Марии в Воронеже и ее знакомство с Платоновым описаны в очерке Исаака Крамова "Платонов". Автор основывался на беседах с Марией Александровной Платоновой в последние десятилетия ее жизни, когда память могла подвести, и, например, дата знакомства с Платоновым названа очевидно неверно, а Жорж окрещен почему-то заезжим артистом. Зато остальное заслуживает куда большего доверия.
"Отец привез ее в 1919 году из Петрограда в Воронеж - спасал от голода. Она заканчивала здесь школу, зарабатывала - нужен был паек, ходила переписывать бумаги, получала плату хлебом и солдатским бельем, сбывала белье на рынке.
- Страшно жили, - говорит она задумчиво. И тут же: - Воронеж, какой хороший был город. Дворянские особняки в центре, красивые. Какая культурная жизнь была. И люди - веселые, интересные, крупные люди, командиры гражданской войны. Мне нравились.
С Платоновым познакомилась в 1922 году - познакомил заезжий артист. Платонов - густая шевелюра, большие серо-голубые глаза (есть фотография) - поэт, журналист, мыслитель - местная знаменитость. Печатался в воронежских газетах, выступал на вечерах. Встречались у городского театра и ходили вокруг театра часами".
В этих мемуарах акценты расставлены иначе - и девушка попроще, и юноша познаменитей. Так что никакого мезальянса не было - напротив, случилась обыкновенная русская история: гений соединился с чистой красотой. Маша была действительно очень красива, это признавали все, кто ее знал, - молода, обаятельна, артистична (она обладала прекрасным голосом, пела и позднее, уже в Москве, брала уроки у певицы Евгении Ивановны Збруевой), хорошо воспитана. И с тех пор, как Платонов стал за ней ухаживать и добился ее благосклонности, рассуждений о вредоносности пола в его публицистике заметно поубавилось, ни уничтожать, ни изничтожать женщин он боле не собирался, а, напротив, писал то прозой: "Всякий человек имеет в мире невесту, и только потому он способен жить. У одного ее имя Мария, у другого приснившийся тайный образ во сне, у третьего печная дверка или весенний тоскующий ветер", а то стихами:
Я не мудрый, а влюбленный,
Не надеюсь, а молю.
Я теперь за все прощенный,
Я не знаю, а люблю.
Да и более поздняя (написанная летом 1922 года), злая и не слишком справедливая рецензия на книгу философа Льва Платоновича Карсавина "Петербургские ночи" - "Л. Карсавин не имеет ни сердца, ни семени - и ненавидит их. Для него никогда не было любимой, русской девушки Маши… Для него любовь - религия, философия, литература, все что угодно, только не крик будущего, не движение семени, не физиология, не теплота, не мужество и не физическая сила…" - косвенно указывает на реабилитацию основополагающих природных сущностей, против которых рецензент яростно восставал в иных из своих статей в "Воронежской коммуне" до знакомства с девушкой Машей.
Их роман строился в соответствии с духом настоящего и уважением к традициям прошлого. "Марии. Вся моя жизнь была только предчувствием Вас. Андрей" - так надписал Платонов своей избраннице брошюру "Электрофикация", которая стала его первой авторской книгой.
С какими чувствами читала красная девушка рассуждения о том, что "электричество - легкий, неуловимый дух любви", что "электрификация есть осуществление коммунизма в материи - в камне, металле и огне… наша дальнобойная артиллерия в борьбе с этой природой", но Исааку Крамову она позднее рассказывала о том, что "тоже в молодости начинала писать. Это Платонов превратил меня в домашнюю хозяйку".
Но прежде чем так произошло, летом 1921 года студентку Кашинцеву отправили в отстоявшее от Воронежа на 60 верст село Верхнее Волошино для ликвидации крестьянской неграмотности. Как следует из рассказов Марии Александровны, а также из ее набросков к автобиографической повести "История молодого человека и молодой девушки 20 века", в деревню она напросилась сама, "испугавшись своего чувства к Платонову". "Поняв, что А. занял в ее сердце огромное место, она бежит в деревню, на работу. Только что ее отец и мать окончательно разошлись. И любовь А. пугает ее. Она травмирована, - раздоры отца и матери довели ее до того состояния, что она не верит ни в какое чувство".
Драматизм отношений молодых людей XX века отразился и в недавно опубликованной переписке Платонова с невестой.
"Мария, я вас смертельно люблю. Во мне нелюбовь, а больше любви чувство к вам. Восемь дней мое сердце в смертельной судороге. Я чувствую, как оно вспухает во мне и давит душу. Я живу в каком-то склепе и моя жизнь почти равна смерти. Днем я лежу в поле в овраге, под вечер прихожу в город и иду к вам. Ау вас я как-то весь опустошаюсь, во мне все стихает, я говорю великие глупости, я весь болею и хожу почти без сознания. <…> Не жалости и не снисхождения я хочу, а вас и ваше свободное чувство.
Переполняется во мне душа и не могу больше говорить. Поймите мое молчание, далекая Мария, поймите мою смертную тоску и неимоверную любовь. <…> Простите меня, Мария, и ответьте сегодня, сейчас. Я не могу ждать и жить, я задыхаюсь и во мне лопается сердце. Я вас смертельно люблю. Примите меня или отвергните, как скажет вам ваша свободная душа.
Я вас смертельно люблю".
Судя по всему, слова эти не подействовали, и в следующем сохранившемся письме второй половины 1921 года терзаемый ревностью Платонов свою возлюбленную благородно отпускает: "Я вложил и отдал Вам душу, талант, возможность великого и общего будущего - и мне ничего, никогда. Я снова один, всегда один, и никто не избавит меня от одиночества. И говорить все это зря - ничего не поймете. И пусть поблагодарит меня Ваш будущий друг, что я оставил Вас еще более чистой, святой и прекрасной, чем узнал. Мне ничего не нужно - с меня довольно. Я беру, когда дают, и не вырываю из рук. А у меня Вас рвут - и я отдам, потому что я не на земле живу - не в мире животных. И, отдав Вас, я приобрету Вас - навсегда".
"И опять дальше смертельная любовь, тоска, вселенная, поля и кладбища, и я один среди них, радостных, сытых людей земли, один сточным ослепительным знанием, что я не их, не из этого мира. Мне нужно невозможное, но невозможное - невозможно.
Когда я вижу ее лицо, мне хочется креститься. И я знаю, что Вы меня не поймете никогда. Если бы поняли - сказали бы давно, но Вы молчите, молчите. Боже мой, нет во мне слов. Заперта во мне Вами душа, Вы только можете ее отпереть. Месяц назад я был богат и полон как царь, теперь я странник".
Но однажды произошло то необратимое изменение в их отношениях, что связало Андрея Платоновича и Марию Александровну на всю жизнь.
"Родимая прекрасная Мария.
Мне сегодня снился сон: на белой и нежной постели ты родила сына. <…> Маша. Знаешь, как нет во мне страсти к тебе и есть только что-то другое. Будто я был нем, безмолвна была тысячелетия душа моя - и теперь она поет, поющая душа. Не страсть во мне, а песнь, а музыка души. Страшная сила скопилась во мне и предках моих за века ожидания любви, и вот теперь эта сила взорвалась во мне".
Подобных поэтических, взрывных писем Платонов писал много, он посылал любимой стихи, описывал свою невозможную любовь в ранней прозе, но как относилась к нему Мария Александровна, сказать трудно. На обороте одного из писем 1921 года сохранился ответ благоразумной барышни хулигану: "Ваше чувство не ко мне, а к кому-то другому. Меня же Вы совсем не можете любить, потому что я не такая какою Вы идеализируете, и еще - Вы любите меня тогда, когда есть луна, ночь, или вечер - когда обстановка развивает Ваши романические инстинкты. Муся". А еще одна дошедшая до нас фраза Муси гласит: "…то, что ты говоришь и делаешь, две совершенно разные вещи, - где же конец?"
Это непонимание они пронесли через всю жизнь, и трудное семейное счастье, конфликты, обиды, ссоры, размолвки, ревность, о чем до последнего времени ничего известно практически не было, стали еще одним из узлов очень негладкой платоновской жизни и судьбы. Да и нежелание зарегистрировать брак исходило от нее, не от него. "Мне не понравилось, что ты спорила и говорила неуверенно о сроке нашей регистрации. Я знаю, ты ответишь на это бранью и каким-нибудь обличением меня", - писал он в феврале 1927 года. Она как будто для себя окончательно еще ничего не решила, была готова Платонова в любой момент оставить, и эта угроза ощущалась им всю жизнь, мучила его, изводила и… вдохновляла. Мало какая женщина отразилась в сочинениях своего мужа так, как Мария Александровна в повестях, романах, рассказах Андрея Платонова.
В Волошине она проработала по апрель 1922 года, и знаменитый рабочий с журналистским удостоверением там ее с радостью, мукой и нетерпением сердца навещал:
"Я шел по глубокому логу. Ночь, бесконечные пространства, далекие темные деревни и одна звезда над головой в мутной смертельной мгле… Нельзя поверить, что можно выйти отсюда, что есть города, музыка, что завтра будет полдень, а через полгода весна. В этот миг сердце полно любовью и жалостью, но некого тут любить. Все мертво и тихо, все - далеко. Если вглядишься в звезду, ужас войдет в душу, можно зарыдать от безнадежности и невыразимой муки - так далека, далека эта звезда. Можно думать о бесконечности - это легко, а тут я вижу, я достаю ее и слышу ее молчание, мне кажется, что я лечу, и только светится недостижимое дно колодца и стены пропасти не движутся от полета. От вздоха в таком просторе разрывается сердце, от взгляда в провал между звезд становишься бессмертным.
А кругом поле, овраги, волки и деревни. И все это чудесно, невыразимо, и можно вытерпеть всю вечность с великой, неимоверной любовью в сердце…"
Это лирика. Но был у Платонова и другой, более приземленный, "чеховский" взгляд на деревню: "Скорбь и скука в одиннадцать часов ночи в зимней деревенской России. Горька и жалостна участь человека, обильного душой, в русскую зиму в русской деревне, как участь телеграфного столба в закаспийской степи".
"…каждые десять - двенадцать дней Платонов приходил ко мне в деревню иногда с моим отцом, с Малюченко, но чаще один. Замерзший, весь в ледяных сосульках. Было страшно за него. В сельсоветах ему не всегда давали лошадей, хотя у него был корреспондентский билет от газеты "Воронежская коммуна", и ему выпадало преодолевать десятки километров пешком по степи, а кругом рыскали волки", - вспоминала Мария Александровна Платонова много лет спустя.
Именно той зимой 1921 /22 года был зачат их первый ребенок - Платон, который, можно предположить, и сблизил молодых людей окончательно, и предрешил их дальнейшую судьбу "Зима дадена для обновления тела. Ее надо спать в жаркой и темной норе, рядом с нежной подругой, которая к осени снесет тебе свежего потомка, чтобы век продолжался…" - писал Платонов явно не о ком-то постороннем, но о самом себе в рассказе "Душевная ночь".
Однако была в семейной жизни Платонова своя драма. Две самые дорогие женщины, две любимые Марии были в судьбе Андрея Платонова - мать и жена, но ни взаимопонимания, ни любви меж ними не было, и это больно ранило их сына и мужа, неизбежно заставляя делать невыносимый, невозможный для себя выбор.
"Вот вы! Зачем так рвете сердце, Мария? По всему телу идет стон от тоски и любви. Зачем и за что я предан и распят, и нет и не будет конца. Но знайте,‘будет и мне искупление. <…> То, что вы не пришли к маме, мне многое доказало. Я погибну".
Эта развилка в платоновском пути была тем драматичнее, что в детстве Андрей был невероятно привязан к матери. Позднее, в годы войны, в рассказе "Полотняная рубаха" его герой танкист Иван Фирсович Силин будет вспоминать ранние годы: "И помню, как я горевал, как плакал, когда мать уходила на работу; до вечера я тосковал по ней и плакал. И где бы я ни был, я всегда скорее бежал домой - со сверстниками-ребятишками я играл недолго, скучать начинал, за хлебом в лавку пойду - обратно тоже бегу и от хлеба куска не отщипну, весь хлеб целым приносил. А вечером мне было счастье. Мать укладывала меня спать и сама ложилась рядом; она всегда была усталая и не могла со мной сидеть и разговаривать. И я спал, я сладко спал, прижавшись к матери <…> я целовал ее нательную рубаху и гладил рубаху рукою, я всю жизнь помню ее теплый запах, этот запах для меня самое чистое, самое волнующее благоухание…"
Нет сомнения, так можно было написать, лишь пережив самому. Однако в 1922 году между Платоновым и его матерью произошел разрыв: после возвращения молодой жены из деревни в апреле - причем можно предположить, что именно беременность стала причиной прерывания "контракта" с местной школой, и вряд ли Мария Александровна сильно жалела о том, что ее карьера сельского шкраба завершилась ("Паек учительницы в тот год собирался подворно, но учить детей советскому добру крестьяне не посылали и школа была не нужна") - старший сын ушел из родительского дома и стал жить на квартире у Кашинцевых. "Переходить к Климентовым Мария не захотела: разместиться негде, да и вся обстановка была не по душе. Супруга считала, что и так осчастливила Андрея, войдя в его пролетарскую семью", - кратко написал О. Г. Ласунский. Воспоминания младшей сестры Марии Александровны Валентины дополняют картину: "Семья Андрея жила не так далеко от нас, в Ямской слободе, кажется. Она была около леса. Дом их был как барак: деревянный, длинный. И когда я первый раз пришла к ним, поразилась даже: одна большая комната, и стоят скамейки, стол большой во всю комнату и печка русская. Мне, городской, вначале странно все это было видеть".
Должно быть, еще более странно было видеть эту бедность и людскую скученность молодой жене, которую Лев Гумилевский позднее причислил - справедливо, нет ли - к числу женщин, "избалованных мужьями и жизненными удачами", хотя какие уж там были особые жизненные удачи у Андрея Платонова? А писатель Семен Липкин и вовсе назвал ее "злой и холодной".
Так или иначе они могли друг друга невзлюбить - битая жизнью жена воронежского железнодорожника и избалованная в глазах свекрови, да к тому же разлучница - увела сына от матери - петербургская барышня-невестка. Примирить двух Марий в жизни Платонов не сумел, но обеим посвящал свои произведения. Самое известное из обращенных к матери - рассказ "Третий сын". В нем умершую старуху по ее завещанию приходит отпевать священник. Мария Васильевна Климентова действительно была очень религиозна, и, по всей вероятности, именно она настояла на том, чтобы ее внук был крещен. Случилось это на пятую годовщину Великого Октября. Платонов при совершении таинства присутствовал, свидетельством чему служит сохранившаяся запись в приходской книге Вознесенской кладбищенской церкви о крещении "младенца Платона 7 ноября 1922 года (родился 25 сентября) в присутствии родителей: Андрея Платоновича Климентова-Платонова и Марии Александровны". Правда, молодой отец находился к той поре уже за бортом богопротивной партии, из которой отчасти сам вышел, отчасти был изгнан в конце 1921 года.
Но сначала о другом и очень горестном происшествии в семье Климентовых. "Андрей был старший. Еще братья были - Петр, Сергей и Митя и сестры - Надя и Вера. С Верой я особенно подружилась, - вспоминала Валентина Александровна Трошкина. - Мы были ровесницами, мне было двенадцать в то время, и мы вместе выступали в детском самодеятельном коллективе. Надя и Митя - подростки, очень хорошие, умные были. И вот они однажды поехали в пионерский лагерь. Я тоже должна была с ними ехать, но задержалась: на белье не были сделаны метки. И вдруг через некоторое время, когда я с одним мальчиком должна была поехать, сообщают, что в лагере погибли подростки и учителя, всего 21 человек. И Надя с Митей тоже погибли. Все они отравились грибами, которые там собрали. Так случилась первая трагедия в семье Платоновых…"
"О Наде, о сестре, ведь ее не любили в семье, не любил отец, равнодушна была мать, - вспоминал Платонов позднее в "Записных книжках", - и общественность, школа, советская власть были для нее все счастье, все - в отличье от враждебной семьи.
Напр.:
"Что-то не слышно твоего голосочка,
Затяни-ка песню, противная дочка!"
А "противная" потом умерла.
Умерла".
Две внезапные детские смерти, ставшие, как очень скоро оказалось, нечаянными предвестниками общенациональной катастрофы, поразили и в каком-то смысле определили душевное состояние молодого человека, испытавшего почти одновременно счастье любви и ужас утраты. "Вы не знаете, наверное, что такое судороги сердца. Первый раз я узнал это, когда нашел в больничном сарае мертвую сестру. Она лежала вечером на полу. Было тепло и тихо, и я прилег с ней рядом и сказал ей что-то. Она лежала, замолкшая и кроткая, но не мертвая", - писал Платонов Марии Кашинцевой, а в романе "Строители страны" два его героя, Дванов и Гратов, дают клятву на могиле умершего брата Дванова отомстить природе за эту смерть.
Трагедия 1921 года повлияла не только на слова, которые Платонов писал, но и на поступки, которые он совершал. В том числе это коснулось коммунистического сюжета. Драматизм и даже некоторая зловещая его ирония состоят в том, что еще в июле Платонов выступил в воронежской печати с острыми статьями, касающимися членства в РКП(б).
"Что такое коммунисты? Это лучшие люди, передовые борцы человечества. Люди, которые умеют любить больше дальнего человека, чем ближнего. Люди, которые любят себя больше в будущем человечества, чем себя в настоящем и, несмотря на их физическую зависимость от сегодня, умеют духовно всецело отдаться завтра.