Дело было так. Виктору Александровичу позвонил и на чистом русском языке попросил о встрече американец - методистский священник доктор Геккер. Ему попалась книжечка Яхонтова "Беседы по русской истории", и он хотел предложить ее автору работу. Геккер родился в России, где служил его отец, хорошо знал русский.
Во время войны Геккер, ставший одним из секретарей Американской ассоциации христианской молодежи (ИМКА), познакомился в Швейцарии с известным просветителем Рубакиным. Они предприняли благородную акцию - совместно издали несколько книжечек для русских военнопленных. Ассигнованные для этого фонды еще не были исчерпаны, и теперь доктор Геккер задумал выпускать книги для Советской России, которой, полагал он, пока не до книгоиздательства. Звучало все весьма невинно: политические вопросы исключаются, речь идет о науке, технике, сельском хозяйстве и т. д. ИМКА предлагала Яхонтову стать директором еще не существовавшего издательства и управляющим типографией. В какой стране располагаться - на его усмотрение.
Яхонтов согласился. Выбрал он Чехословакию, где легко найти наборщиков и другой персонал для работы с русскими текстами, дешевле была и пересылка книг. И вот Яхонтов и заместитель генерального секретаря ИМКА мистер Хиббард отправились в Европу.
В Праге все шло гладко. Власти новой республики были не против американской затеи. В профсоюзе печатников Яхонтову сказали, что проблем с персоналом не будет. Были хлопоты с машинами (Виктор Александрович научился сам собирать и разбирать линотипы), с пошлинами, со зданием и т. д. и т. п. - как всегда, когда создается новое предприятие. Потом плыли в Америку завершать некоторые дела. Яхонтовы простились с Нью-Йорком, со всеми новыми друзьями (а с друзьями всегда расставаться грустно), и вот они возвращаются в Старый Свет. Не очень уж долго жили они в Америке, а столько произошло событий! Но все о’кей, как говорят американцы. Теперь они будут жить в Европе, в славянской стране, а главное - делать доброе, полезное дело для Отечества. Но еще не усвоил тогда Яхонтов, что кто платит, тот и заказывает музыку.
Пришлось начать работу совсем не с того, что казалось нужным и важным наивному русскому директору (кстати, оказалось, что директоров-то два; вторым или, вернее, первым был американец мистер Нидергаузен, секретарь ИМКА). Начали с Библии. Об этом договорился сам генеральный секретарь ИМКА мистер Мотт с нью-йоркским митрополитом Платоном. Платон не признал власти московского патриарха и объявил русскую православную церковь в Соединенных Штатах автокефальной. Но идею Мотта издавать священное писание для жителей Совдепии, изнывающих под игом атеистов и евреев, он одобрил. Возражать против Библии Яхонтов, естественно, не стал. Но его надежда на то, что дальше издание книг будет находиться в компетенции его самого и такого просвещенного и почтенного человека, как доктор Геккер, тоже оказалась иллюзией. И снова решали за его спиной.
Скандал возник из-за написанной по заказу доктора Геккера книги Бирюкова, который был дружен со Львом Николаевичем Толстым. Автор написал, что, доживи до наших дней гениальный писатель, он бы, наверное, поддержал большевиков. Среди белоэмигрантов поднялся шум. Они сообщили "тем, кому следует", о крамоле, выпускаемой на русском языке американским издательством. Яхонтову удалось потом узнать, что особо неистовствовал Борис Бразоль. Этот белоэмигрант, патологический антисемит, издававший в России "Протоколы сионских мудрецов", процветал в Америке, власти к нему благоволили. Яхонтов чувствовал к Бразолю гадливое отвращение… И "откуда следует" поступил приказ - книжку Бирюкова уничтожить. Тираж был сожжен.
Разумеется, это было исключением. А так - линотиписты набирали, печатники печатали, учетчики учитывали продукцию издательства, которая поступала пока на склад. Советская Россия не жаждала читать то, что ей готовили доброхоты из ИМКА. Но те знали, что делали. На Советскую Россию надвигался голод, и "добрые" американские дяди во главе с министром торговли Гербертом Гувером спешили оказать помощь несчастным. При этом в Вашингтоне, где Гардинг сменил Вильсона в президентском кресле, готовили план "Инкуайри". Под прикрытием продовольственной помощи американский империализм хотел обеспечить себе свободу рук внутри Советской России, в том числе и в сфере идеологии. Вот в каком контексте нужно рассматривать организацию пражского издательства. Были, конечно, и по-настоящему, без кавычек добрые американцы. Тот же доктор Геккер поехал в Россию и оказывал страждущим медицинскую помощь. Но, как видим, не он заправлял в ИМКА.
Между тем время шло, рассеивались очередные иллюзии, и Яхонтовы вскоре убедились, что в Европе, даже в славянской ее части, эмигрантское безумие ничуть не менее патологическое, чем в Америке. Причем здесь, в Праге, оно было гораздо заметней, чем в гигантском многоязычном вавилоне Нью-Йорка. В числе рабочих Яхонтов нанял одного русского, с которым когда-то в 10-й армии воевали на фронте. Это был бывший жандарм. Левые из эмигрантов обвинили Виктора Александровича в "сотрудничестве с контрреволюционерами". Но сильнее звучали в его адрес обвинения противоположного рода.
В Праге Яхонтов поддерживал хорошие отношения с несколькими эсерами. Однажды, будучи в гостях у своего старого знакомого, генерала Шокорова, он оказался в компании двух эмигрантских знаменитостей - Брешко-Брешковской и Керенского. С бывшим главой Временного правительства Яхонтов даже сыграл несколько партий в крикет. Любопытно заметить, что это была последняя встреча Виктора Александровича с Александром Федоровичем. Потом они оба долго жили в США (Керенский умер в 1970 году), но никогда не виделись и не стремились к тому. Даже когда Яхонтов бывал в Пало-Альто, штат Калифорния, где Керенский жил и работал в библиотеке Гувера, они не встретились ни разу. Но та встреча на пражской вилле генерала Шокорова дорого обошлась Яхонтову. Это стало широко известным и вызвало бурю негодования со стороны правых. И было ничуть не легче от того, что такому же суду то с одной, то с другой стороны подвергались все эмигранты. Яхонтов физически ощущал, как эмигрантская атмосфера накаляется, насыщается электричеством ненависти, взаимных подозрений, обвинений одних групп другими в том, что именно они прозевали, проворонили, погубили, предали, отдали, выдали, проиграли, проспали, упустили Россию.
Предрассветная тьма
Хотя все грызлись между собой, тем не менее пражская белоэмиграция проявила поразительное единство, когда Мальвина Витольдовна Яхонтова организовала благотворительный концерт в пользу голодающих в России. Не пришел никто. Грустно смотрели в пустой зал Яхонтовы и писатель E. Н. Чириков, который откликнулся на их просьбу прочитать на концерте что-нибудь из своих произведений. По всему было видно, что бойкот организован, и организован четко.
- Поразительно, - возмущалась Мальвина Витольдовна, - они думают, что совершают политическую акцию против большевиков. Но ведь нет! Они отказываются протянуть кусок хлеба голодающей матери. Да, господа, своей матери - России! Боже мой, что случилось с людьми? Почему так ожесточились их сердца? Из-за революции?
- Революция произошла потому, что ожесточились сердца, - грустно сказал Евгений Николаевич.
Это была основная его мысль тех лет. Чириков выводил исторические потрясения, свидетелем которых он стал, не из социально-экономических, а из психологических, вернее, психопатологических причин. Скользя по поверхности событий, он считал, что в их основе лежит чрезмерная возбудимость народа, склонность к садизму и т. д. Эти мысли он уже успел изложить в книге "Народ и революция", изданной в Ростове-на-Дону в 1919 году, "при Деникине". Эту книгу с интересом прочел Ленин и размашисто написал на обложке черным карандашом: "Особая полка: "белогвардейская литература". Именно с этого томика началось ленинское собрание белоэмигрантской литературы, которую Владимир Ильич называл зеркалом идейной жизни по ту сторону баррикады. Чириков, умерший в эмиграции в 1932 году, так и не узнал об этом факте, а Яхонтов, прочитав об этом много лет спустя, живо вспомнил несостоявшийся благотворительный концерт в Праге и горькие сетования писателя на пороки человеческой натуры. И еще, подумал тогда Яхонтов, что, несмотря на свой пессимизм и горькие упреки в адрес русских людей, Чириков все же откликнулся на призыв помочь им, тем самым русским людям. А вот либеральные господа, которые распинались на всех эмигрантских перекрестках о своей любви к Отечеству, отказались прийти и отдать всего лишь несколько крон за билет на благотворительный концерт.
В Поволжье тем временем вымирали целые деревни. Виктор Александрович еще не знал, что в то самое время в России умерла от голода его родная сестра. Он многого не знал тогда, потому что в его окружении вести из Советской России подвергались чудовищным искажениям. Он не знал, как организовала партия большевиков, Советская власть борьбу с голодом. Не знал, что, приветствуя честную помощь, откуда бы она ни исходила, большевистское правительство отказалось хоть в малейшей степени поступиться суверенитетом государства. Что именно этого отчаянно домогался "великий благотворитель" Герберт Гувер, будущий президент США, который, кроме классовой, питал к большевикам и острую личную ненависть: он потерял в России весьма значительную собственность. Не знал Яхонтов, что миссию "помощи" в Москве возглавляет американский шпион полковник Хаскел, что его персонал в значительной степени состоит из шпионов, что они пытаются установить связи с контрреволюционным подпольем в Советской России. И что чекисты под руководством Дзержинского, Менжинского, Артузова, Уншлихта, именами которых в белоэмигрантских семьях пугали детей, отчаянно борются с этим. Борются и побеждают. И победили.
А когда победили, Яхонтов испытал это на себе, потому что, поняв, что и продовольственным оружием большевиков не одолеть и воли им своей не навязать, американцы решили закрыть издательство в Праге. Путь его продукции в Советскую Россию пробить не удалось. И вот снова прибыл в Прагу мистер Хиббард, с которым Яхонтов начинал дело. С ним он его и завершил.
Надо было решать, что делать дальше. Бойкот концерта в пользу голодающих очень сильно повлиял на Яхонтовых. Внутренне они фактически отрезали себя от белой эмиграции. Оставаться в Праге они не хотели. Друзья (о которых еще пойдет речь) могли бы им помочь устроиться в Париже, но перебираться в столицу белой эмиграции Яхонтов ни в коем случае не желал.
Ах, как, оказывается, он ошибался в 1919 году, когда полагал, что дорога в Петроград лежит через Омск и что пути домой нет из-за немилости Колчака. Кости "верховного правителя" уже давно гниют где-то под Иркутском, а пути все нет. Почему? Пятнадцать лет спустя он так рассказывал о том времени: "У меня больше не было иллюзий насчет возвращения домой в Россию. Было очевидно, что там установился новый режим, и я не был убежден, что это такой режим, который я мог бы одобрить. Но, по крайней мере, у меня накопилось достаточно сведений, чтобы не думать об этом режиме с презрением. В то же время у меня не было желания возвращаться, пока он у власти. Так постепенно в моем сознании выкристаллизовывалась мысль о том, что я потерял Родину и должен остаться за границей".
И снова Яхонтовы плывут в Америку. На этот раз - через Атлантику. Так же мерно катятся океанские волны, так же безупречен сервис на лайнере, так же беззаботны американцы, преобладающие среди пассажиров. А у Виктора Александровича тяжко на сердце. Сколько надежд не сбылось, сколько планов рухнуло, сколько иллюзий испарилось за те, считай, пять уже лет, прошедших с тех пор, как направлялся он в Америку из Японии. Как наивен он был, поспешая в Вашингтон предложить Антанте свою шпагу. Как он ошибался, думая, что через год-полтора вернется в Россию, которая в конце концов пойдет по умеренному демократическому курсу, избавившись от правых и левых радикалов с их крайностями. Как верил он апостолам золотой середины. Тому же Авксентьеву. Лидер Предпарламента стал главой уфимской, потом омской Директории, был выброшен в Китай Колчаком, а теперь… А теперь по-прежнему "председательствует на Фонтанке". Так Яхонтов с иронией называл парижскую рю де Помп, где Николай Дмитриевич все говорил и говорил в "Русском политическом совещании", все цеплялся за иллюзию своего политического лидерства.
У него, у Яхонтова, иллюзий уже нет. Он трезв, реалистичен и отдает себе отчет в предстоящем: придется жить в Америке, научиться какому-нибудь делу, зарабатывать на жизнь. Российская глава его жизни дописана, начинается американская. Это была последняя иллюзия, которую ему еще предстояло преодолеть - представление о том, что он сможет жить без Родины. Это был самый черный, самый глухой час переживаемой им ночи.
Трудно было об этом догадаться, глядя снаружи. В самом деле, солидный господин с элегантной женой и юной очаровательной дочерью прибыл в Нью-Йорк. Остановился в хорошем отеле, отправился в свой офис. ИМКА на прощание выдала мистеру Яхонтову порядочный "бонус" (премиальные), вообще работа в этой организации резко улучшила его материальное положение.
Вскоре Яхонтову повезло - он выгодно купил дом в хорошем районе у овдовевшей и отошедшей от дел старой американки. Меблировал квартиры и стал сдавать их внаем. Кстати, это не означает, что он стал владельцем дома. Пользуясь широко распространенной в Америке системой кредита, он заплатил наличными не столь уж большую сумму (полностью оплатить покупку он бы не смог) и, по его собственным словам, сделался должником банка, который принял у него закладную. Получая с жильцов квартплату, он тратил часть денег на содержание дома, часть выплачивал банку (рассрочка плюс, естественно, проценты). Оставалось не так уж много. Во всяком случае, по понятиям Яхонтова, прожить на доходы от дома было невозможно, надо было искать работу.
Он изучил страховое дело и поступил на работу в страховую компанию "Юнион сентрал лайф иншуренс компани". Занимался он страхованием жизни, и пока он обходил всех своих знакомых, дело шло неплохо. Он даже получил премию в компании как лучший работник. Но когда все знакомые были застрахованы и надо было стучаться в чужие двери, стало тоскливо. Не по нем была эта служба, ох, нет!
Он даже бизнесом попытался заняться. Знакомый по ИМКА уговорил Яхонтова вложить определенную сумму денег в принадлежавшую ему сеть закусочных. Правда, другой сотрудник, шофер автобуса, предупреждал русского чудака не рисковать деньгами, видно было, что в делах он ничего не смыслит и обмануть его легче легкого. Яхонтов все же рискнул - и его, естественно, надули. Так и закончился, не успев начаться, его бизнес на закусочных. Ну что ж, живешь в Америке - так учись по-американски.
Америка между тем процветала. С интересом, стараясь не быть предубежденным, вглядывался Яхонтов в окружающую его жизнь. Да и какое право, собственно говоря, имел он на какие-то предубеждения? Это чужой монастырь и здесь свой устав. Пару лет спустя Владимир Маяковский в своем эссе "Мое открытие Америки" напишет, что он любит Нью-Йорк в будни и ненавидит Нью-Йорк в воскресенье. Примерно так поначалу относился к Нью-Йорку и Яхонтов. Его восхищала энергия американцев, их собранность, точность, умение работать, бытовая культура. Его ужасала ограниченность, узость взглядов, провинциальность, дремучее невежество в сочетании с хамским шовинизмом и расизмом. И это перло из людей достаточно высокого общественного положения. Но все это он носил в себе, повторяя тысячи раз, что в каждом монастыре свой устав, что сюда его никто не звал. Он обязан принимать здешнюю жизнь такой, какая она есть, потому что он здесь в гостях, а не дома. Так, как не крути, мысли все время замыкались на понятиях дом, Родина, Россия. И невольно все увиденное Яхонтов соотносил с Россией.
Нью-Йорк переживал строительный бум. Разжиревшая на войне Америка громоздила этажи высотных билдингов, отделывала их фасады гранитом и мрамором, вставляла зеркальные стекла, навешивала бронзовые двери. Как-то в Даунтауне Яхонтов долго стоял, глядя на шикарный билдинг этажей на тридцать. Поразила его одна деталь - цифра "1919", броско сверкавшая над парадным входом. Стоял и думал - а сколько домов построено в России в девятнадцатом году? Скорее всего, ни одного. Зато разрушено…
Здесь тоже разрушали - для того, чтобы строить еще лучше. Сносить многоэтажный дом, стоящий на людной улице, сжатый другими домами, надо быстро и аккуратно. Эта профессия трудная и опасная - рушить дома. В русском языке такого слова нет, американцы называют специалистов этого дела словом хаусбреикер (домолом, если переводить дословно). Приезжавших из Европы, особенно из России, поражало, какие хорошие дома здесь ломают. А получилось так, что хаусбреикерами стало много русских, которые соглашались на меньшую оплату, на худшие условия страхования. Вообще в строительстве тогда работало много русских. Яхонтов узнал об этом, когда возобновилось его знакомство с Федором Плотниковым - Фредом Карпентером.
Федор-Фред как-то, отчаянно стесняясь, пригласил Виктора Александровича в рабочий клуб. Тот пошел и не пожалел. После долгого-долгого перерыва он услышал русские песни! А где бы он мог их слышать все последние годы? Яхонтов терпеть не мог пьяного ресторанного пения эмигрантов с его стандартным репертуаром - сначала "Очи черные", потом "Молись, кунак" и в завершение "Боже, царя храни". Здесь пели народные песни - пели трезвые рабочие люди, пели от души, отдыхая в кругу земляков.
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит,
Там, в степи глухой,
Умирал ямщик…
Он поздно засиделся в рабочем клубе и поехал домой на такси. Мелькали ярко освещенные витрины, мигала реклама, когда поднялись на мост, в пол-неба встало сияние манхэттенских небоскребов… Путь далек лежит. Далек, ох, далек твой путь, генерал Яхонтов…
Но Америка все же воистину страна чудес. Буквально на следующий день Виктора Александровича пригласили на ужин в фешенебельный клуб и там представили мистеру Франсу, сенатору от штата Мэриленд. Сенатор взял быка за рога. Он сказал, что давно ищет такого человека, как генерал Яхонтов. Сенатор считает, что надо устанавливать деловые отношения с Россией, начинать надо с торговли, для этого он основывает корпорацию и предлагает генералу стать ее вице-президентом. Время - деньги. Нечего ждать, пока раскачается Белый дом, президент Кулидж - порядочный тюфяк, сенатор сам едет в Москву и приглашает с собой генерала. Вице-президент корпорации будет заодно и переводчиком.
- О’кей! - воскликнул ошарашенный Яхонтов, еще не веря в происходящее.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Смена вех
Парижское сидение
В очереди таксистов, поджидающих пассажиров, первый, высунувшись в окно своей машины, говорил, почти кричал второму:
- Простите, подполковник, но вы плохо информированы. А у меня верные сведения, из абсолютно надежных источников… Большевики заставили графа сначала спилить под корень все яблони в его собственном саду, а потом сослали на Соловки…
В глазах его пылало эмигрантское безумие. При виде неторопливо подходящего, судя по всему, богатого пассажира в дорогом зимнем пальто, с дорогим американским чемоданом таксист преобразился.