На следующий день, двадцатого, Александр Иванович предпринял попытку сговориться с руководством кадетов и отправился на Морскую, к Владимиру Дмитриевичу Набокову, где собрались лидеры партии. Известно было, что Набоков, Аджемов, Нольде и ряд других видных кадетов стоят за выход из войны. Разумеется, мотивы и цели у них были совершенно иные, чем у большевиков, но вывод они сделали тот же. Верховский рассчитывал, что ему удастся доказать кадетским лидерам, что лишь немедленное заключение мира может спасти государство. Но куда было тягаться генералу Верховскому с профессором Милюковым в искусстве полемики! Известный историк, блистательный лектор, опытнейший думский оратор, политик до мозга костей, Милюков легко переговорил Верховского, который был в его глазах калифом на час, дилетантом, попавшим в большую политику благодаря чистой случайности. Милюков ораторствовал, Шингарев ему поддакивал, а "миротворцы" Набоков с Аджемовым молчали "из партийной солидарности". В ярости покинул генерал квартиру Набокова.
Когда за ним захлопнулась дверь, Милюков удовлетворенно потер руки:
- Сегодня вечером с любезнейшим Александром Ивановичем есть шанс покончить навсегда.
Он имел в виду предстоящее в 21.30 закрытое заседание Предпарламента. Павел Николаевич всегда испытывал удовлетворение, когда удавалось в пух и прах разделать оппонента.
Тем временем Верховский продолжал свой путь на голгофу. Он сделал еще одну отчаянную попытку вразумить политиков, на этот раз - эсеров. Но лидеры социалистов-революционеров Дан и Скобелев отклонили протянутую Верховским руку. Александр Иванович понял, что воздействовать на главу правительства они не смогут. Да и не захотят. Его визит эсеровские вожди так же, как и кадетские, воспринимали как очередную министерско-парламентскую комбинацию. Для него же речь шла о самом существовании государства.
Вернувшись в министерство, Александр Иванович собрал ближайших сотрудников и поведал о провале своих надежд на кадетов и эсеров. В это время министра срочно попросил принять его генерал Неслуховский. Крайне возбужденный, генерал информировал министра о возмутительном инциденте, который только что произошел в "Европейской" гостинице. Два американских разведчика Томпсон и Робинс, действующие "под крышей" миссии Красного Креста, собрали Нокса, Нисселя, своего соотечественника военного атташе Джадсона и двух российских представителей: Соскиса (секретаря Керенского) - как бы от правительства и Неслуховского - от военного ведомства. Не получив четкого ответа от самого премьера два дня назад, Томпсон продолжал давление, предлагая Временному правительству перехватить популярный большевистский лозунг и от своего имени осуществить раздел помещичьей земли. Генералу не понравилось уже это - он расценил "рекомендации союзников" как вмешательство в российские дела. Но дальше произошла ссора между иностранцами. Нокс обвинил Томпсона в покушении на принцип частной собственности! Томпсон в ответ заявил, что он сам крупный капиталист и что раздел помещичьей земли между крестьянами увеличит в России число частных собственников.
- Да, господа американцы ведут себя уж совсем по-американски: кладут ноги на стол, - заметил Верховский.
- Кабы только это! - воскликнул Неслуховский. - Послушайте, что было дальше. Полковник Робинс заявил: без раздела земли правительству не удержаться, потому что восемьдесят процентов русского народа тяготеет к Ленину.
- Это тоже по-американски, - усмехнулся товарищ министра князь Туманов. - Ишь, с точностью до процента подсчитали. А мы, господа, все повторяем вслед за Тютчевым: "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…" Измерили. Восемьдесят процентов - за Ленина. С ума сойти! Сделать такое заявление именно сегодня! Это прямо-таки демонстрация со стороны господина Робинса.
И князь Туманов помахал газетой. В тот день, 20 октября, за подписью Керенского и министра юстиции Малянтовича было опубликовано распоряжение об аресте Ленина.
- Господа, господа, позвольте же договорить! - видно было, что Неслуховский не может успокоиться. - А дальше началось уже не смешное, а форменное безобразие. Нокс и Ниссель позволили себе резко отзываться о правительстве, о русском народе. Ниссель распоясался окончательно и назвал русских солдат трусливыми собаками. Я заявил протест и ушел.
- Так, - Верховский подергал усы, - а как вел себя господин Соскис?
- Ушел вслед за мной, хотя, по-моему, весьма неохотно.
- Ну что ж, и на том спасибо. - Никто из присутствующих не жаловал секретаря премьера.
Начавшись в половине десятого вечера двадцатого, заседание Предпарламента окончилось в половине первого ночи 21 октября. Верховский проиграл по всем статьям. Милюков, Кускова, Терещенко, Мартов, Струве (совершивший к этим дням эволюцию от легального марксиста до корниловца) и другие недруги беспокойного генерала торжествовали. Яхонтов уходил с заседания с тревогой. Хорошо еще, что хоть заседание было секретным и отчета об избиения Верховского не будет в газетах.
Но утром двадцать первого Виктор Александрович поразился, увидев отчет о "совершенно секретном заседании" в газете знаменитого "разоблачителя-профессионала" Бурцева "Общее дело". Газета еще и поднаврала, сообщив, что Верховский якобы предложил заключить мир втайне от союзников. Скандал принял международную окраску. Керенский был в бешенстве. 21 октября отставка Верховского была объявлена официально. Более того - Александру Ивановичу предложено было удалиться на остров Валаам в отпуск для поправки здоровья. Обязанности министра возлагались на генерала Маниковского.
Серым воскресным днем 22 октября к пристани близ Троицкого моста подошел военный катер. Свергнутый министр уходил, как казалось его недругам, да и не только недругам, в политическое небытие.
Яхонтов проводил своего друга и руководителя до трапа. На прощание Верховский сказал:
- И все же пойдите завтра, выскажите нашу точку зрения.
- Твердо вам это обещаю, - ответил Яхонтов. (Речь шла о предстоящем завтра очередном заседании Предпарламента.) - А по возвращении, Александр Иванович, сразу дайте о себе знать. Если не будет возможности найти меня на службе (Яхонтов из деликатности не хотел говорить, что теперь вполне могут удалить из министерства и его самого), позвоните домой. Но не в "Асторию", а на квартиру моей тещи. Просила, знаете, перебраться к ней. Время неспокойное…
- Да, генерал в доме не помешает, - улыбнулся Верховский. - Ну, до встречи!
Яхонтов взял под козырек, а потом долго стоял, глядя вслед удаляющемуся катеру.
Он сразу ощутил какую-то пустоту вокруг себя. Месяц назад появился он в Петрограде по вызову Верховского. Все его связи "в верхах" строились через Александра Ивановича. Теперь он лишился опоры. Как будет он ориентироваться в политической путанице Петрограда? Надо продержаться две недели, утешил себя Виктор Александрович, а там вернется "из отпуска" (или из ссылки - как понимать?) Александр Иванович и, конечно, никогда не откажет в добром совете.
Яхонтов не мог, разумеется, и представить себе, что он увидит Александра Ивановича только через 20 лет, когда, ненадолго приехав в Ленинград, он столкнется с комбригом Красной Армии Верховским в фойе Кировского театра.
А пока, воспользовавшись воскресной свободой, Виктор Александрович отправился к теще - пообедать по-домашнему и обсудить детали предстоящего переезда к ней. Назавтра он снова погрузился в министерскую круговерть, а вечером, как обещал Верховскому, отправился в Предпарламент. К началу заседания он опоздал. На трибуне красовался Милюков, который говорил почему-то о солдатских котелках и ремнях - надо или не надо включать их в обязательную экипировку солдата. Хотя тема непосредственно касалась военного ведомства, Виктор Александрович слушал вполуха, мысленно выстраивая аргументацию своего "парламентского дебюта", оказавшегося и финалом. Когда Яхонтов закончил свою речь, Милюков раздраженно и пренебрежительно бросил:
- Это самое мы уже слышали пару дней назад!
"Говорильня" отказалась вслушаться в те истины, которые вслед за Верховским пытался внушить ей Яхонтов. Причина была, конечно, не в недостатке его красноречия, как не без кокетства объяснил Яхонтов в мемуарах свой неудачный "парламентский дебют". Он обращался к глухарям, которые, кроме собственного токования, ничего не слышали. Через три дня их разогнали красногвардейцы, и российский Предпарламент канул в Лету. Таким образом, Временный совет Российской республики оказался совсем уж кратковременным - история отвела ему всего две недели…
А утром Яхонтов отправился на службу. Колеса министерской машины крутились безостановочно, незаметно прошел и вечер. Нехорошо - ведь он обещал теще переехать. По телефону условились, что - на этот раз уж точно! - переедет завтра. Последний раз Виктор Александрович переночевал в "Астории" и в среду вечером, 25-го, поспешил в гостиницу. Его уже дожидался молодой человек, кузен жены. Вдвоем они быстро запаковали неприхотливый багаж генерала и понесли чемоданы на квартиру тещи. По пути им попались несколько раз какие-то вооруженные отряды, но, занятые беседой (родственник расспрашивал Виктора Александровича о Японии), они не обращали на них внимания. А это большевики шли на штурм Зимнего. Началась Великая Октябрьская социалистическая революция.
Бегство
Утром 26 октября (8 ноября) 1917 года Виктор Александрович Яхонтов, как всегда, отправился на работу. Он спокойно прошел по городу в своей генеральской шинели, не заметив ничего особенного. Пожалуй, как ему показалось, на улицах было спокойнее, чем в предыдущие дни. Но в министерстве его ждали новости, попросту не укладывающиеся в голове. Оказывается, ночью большевики захватили Зимний дворец, арестовали Временное правительство, в том числе генерала Маниковского, отвели в Петропавловскую крепость и рассадили по камерам, то есть поступили точно так же, как сами "временные" в феврале по отношению к царскому кабинету. Кроме того, большевики заняли все стратегические точки города. Власть перешла в руки Советов. Временное правительство объявлено низложенным. Керенский скрылся. И еще одна потрясающая новость: только что убит князь Туманов. Как и Яхонтов, он тоже шел на работу - естественно, в своей генеральской форме. На него напали матросы, убили и бросили тело в канал. Таким образом, во главе военного министерства России волею обстоятельств становится генерал Яхонтов. Доложив об этом, адъютант почтительно поклонился, ожидая распоряжений.
Но Яхонтов не успел отдать ни одного распоряжения. Зазвонил телефон, и офицер, дежуривший в вестибюле министерства, предупредил, что к Яхонтову направляется большевистский комиссар. Виктор Александрович не допускал и мысли подчиниться новому режиму. В то же время он со всей остротой осознал, что отказ может повлечь за собой арест и смерть. Судьба князя Туманова его не прельщала. Поэтому Яхонтов, как он сформулировал позднее в мемуарах, покинул свой кабинет, чтобы никогда уже туда не вернуться. Ему удалось добраться до дома, и первое, что он сделал, закрыв за собой дверь, это снял генеральскую форму.
На следующий день, уже, разумеется, в штатском, Яхонтов пришел в Генеральный штаб, где один из отделов был в его юрисдикции. Собрав офицеров, он держал с ними совет. Уже стало известно, что все министерства приняли тактику саботажа. Чиновный Петроград не подчинится узурпаторам власти! Это было прекрасно, но не подходило военному министерству. Ведь шла война, и армия должна была обеспечиваться боеприпасами, снаряжением, продовольствием, Посовещавшись с офицерами и почувствовав их поддержку, Яхонтов отдал приказ: к тактике саботажа не прибегать, работу продолжать, ходить (временно, до падения большевиков) в штатском. Собственно, это был единственный приказ, который отдал Яхонтов. Он не думал тогда, что власть уже не в его руках, что колеса министерской машины крутятся лишь по инерции. Виктора Александровича беспокоило другое - его явная непригодность к министерской роли. В то же время мысль о том, чтобы просто уйти, не могла прийти ему в голову - это было бы дезертирством. А Яхонтов в свои 36 лет вовсе не собирался уходить со службы. Он пытался изыскать возможность, не теряя лица, переждать неспокойное время. Ему казалось, что выход нашелся.
Ведь соглашаясь на должность товарища министра, Яхонтов настоял на том, чтобы и его старая должность в Японии осталась за ним. Можно сказать, как в воду глядел! И теперь начальник Генштаба, согласившись с тем, что Яхонтов не та фигура, чтобы взять на себя обязанности министра в столь сложной ситуации, официально предписал ему выехать в Токио и вернуться к исполнению обязанностей русского военного агента. Быстро были подготовлены соответствующие бумаги. Получив их, Яхонтов спустился по лестнице в вестибюль. И тут произошла сцена из тех, о которых говорится "прямо как в кино". Яхонтова догнал запыхавшийся секретарь:
- Погодите, ваше превосходительство. Тут еще несколько бумаг на подпись…
Возвращаться в кабинет не хотелось, и Яхонтов пристроился здесь же, за столиком вахтера, стоявшего у окна. Вахтер предупредительно опустил штору. Вдруг дверь распахнулась от удара ногой, и в вестибюль вошли "братишечки", то есть матросы с красными бантами, увешанные оружием и настроенные, очевидно, на то, чтобы как следует прочистить это гнездо контрреволюции. Яхонтов спрятался за шторой, как любовник в водевильной сцене, и сумел незаметно выскользнуть на улицу. Штатская одежда уберегла его от излишнего любопытства со стороны простодушных матросов…
Теперь Яхонтов отправился прямо к генералу, ведавшему перевозками. Он рассчитывал, как обычно, получить без задержек билет на владивостокский экспресс и как можно скорее покинуть Петроград. Но, увы! Транспортный генерал уже убедился, что его приказы потеряли силу. И пришлось Виктору Александровичу самому пойти в железнодорожные кассы. Издали увидел он огромную очередь и ужаснулся. Но выхода не было, и он покорно стал в хвост. Мужчина, стоявший за два человека вперед, обернулся, и Яхонтов узнал румынского дипломата, с которым в сентябре они ехали сюда из Токио. Но не сговариваясь, недавние попутчики решили не обнаруживать своего знакомства. Оба боялись.
Отстояв очередь, в которой все-таки соблюдался порядок, Яхонтов купил билет на 1 (14) ноября. До поезда оставалось шесть дней. Он прожил их у тещи, стараясь как можно меньше показываться кому бы то ни было.
И снова дорога через всю Россию. Но на этот раз стихи Блока "молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели" вспоминались разве что по контрасту с происходящим. Зеленые и синие смешались. В первый раз коридор вагона, где ехал Виктор Александрович, был набит людьми, которые не только "плакали и пели", но курили махру, пили самогон, смачно плевались и рыгали, перематывали портянки, отчаянно сквернословили и не давали никому прохода в прямом и переносном смысле. Так же забиты были тамбуры, площадки, служебные купе. Более того, когда дорога изгибалась, из окна можно было увидеть, что едут и на крышах. И это в Сибири в середине ноября!
Среди этой публики преобладали люди в шинелях. Они многословно рассказывали о себе, о своих семьях, о своих деревнях, дружно ругали войну. Внимательно прислушиваясь к их разговорам, Яхонтов сделал неутешительный вывод. Эти люди всерьез восприняли утопические лозунги большевиков. Малограмотные (в чем, конечно, была их беда, а не вина), они не понимали, что режим Ленина рухнет не сегодня, так завтра, они свято верили, что отныне и навсегда власть в их руках. Толковали они это весьма упрощенно, и нетрудно было предсказать, что по их возвращении в родные места произойдет немало кровавых драм.
Были, однако, и другие пассажиры, которые старались говорить как можно меньше. К их числу относился и Яхонтов, и его старый знакомый - румынский дипломат, который с женой и дочерьми занимал все соседнее купе. Среди молчаливой части пассажиров опытным взглядом профессионального военного Яхонтов угадывал многих переодетых офицеров. Впрочем, солдаты тоже без труда их всех распознавали. Атмосфера в этом ковчеге на колесах была крайне напряженной. Тем более, подъезжая к очередной остановке, никто не мог предвидеть, какая здесь власть. И чем дальше на восток, тем реже догоняли поезд вести из Петрограда.
Наконец связь полностью прекратилась: телеграфные провода на каком-то перегоне оказались срезанными. Напряжение все возрастало, конфликты вспыхивали все чаще, и, несмотря на свои намерения мириться с чем угодно, лишь бы добраться до цели, Яхонтов вмешался в один из них. Напротив его купе, в коридоре, уже долгое время ехал бойкий солдат. Чем дальше на восток, тем нетерпимее делалось его поведение. Объектом своего хамского остроумия он избрал румынскую семью. Вызывая смех окружающих, солдат предлагал дочери дипломата ехать с ним в деревню. Земли у нас теперича много, дурачился солдат, так мы с тобой нарожаем детишек цельную кучу. Лежащие рядом покатились от хохота, когда солдат предложил ехать к нему в деревню и супруге дипломата. Румын сделал попытку уладить дело дипломатическими методами. Сдержанно, достойно, корректно он попросил солдата оставить в покое его семью, показал свой дипломатический паспорт, тщательно подбирая русские слова, сказал, что по международным законам дипломаты и члены их семей неприкосновенны.
- Законы? - насмешливо переспросил солдат и сплюнул. - Это ваши буржуйские законы. И паспорт у тебя буржуйский. Мы тебя не звали. Вот когда будет у вас в Румынии советская власть, тогда и приезжай. Только хрен тебя тогда пошлют, приедет к нам в Питер мужик румынский навроде меня…
Лежавшие рядом мужики загоготали. И тут Яхонтов не выдержал:
- Молчать! - крикнул он. - Прекратить! Прекратить безобразничать! Это женщины, иностранки, им нет дела до наших переворотов. Ясно?
Но солдат не сробел.
- Вот ты и заговорил, ваше благородие, - усмехнулся он. - А то все молчишь да молчишь, я уж думал - профессор какой с университета или духовного звания. А как заорал, так враз и обнаружился - ваше благородие. Постой, а может, и превосходительство? А то благородия теперича с нами одним классом едут. Вон, глянь-ка, у сортира курит.
Солдат указал на молодого человека с нервным интеллигентным лицом, одетого в рваную австрийскую шинель. Тот сделал вид, что ничего не слышит. А остряк все не унимался.
- Погоди, погоди, - пригрозил он. - Я на станции до Петрухи доберусь. Он говорил, что твоя личность ему вроде как знакомая.
Кто такой был Петруха, Виктор Александрович так и не узнал, но после стоянки беспокойный сосед вернулся на свое место и забарабанил в дверь купе:
- Эй, генерал! - кричал он. - Генерал Яхонтов, подь сюды, потолкуем.