Отцу доложили, что в бригаде осталось около 700 человек. И это было еще хорошо, это была сила! Они подобрали раненых и оружие, под вечер к ним присоединилось еще несколько групп. Вспоминая тот прорыв, отец особо отмечал взаимовыручку бойцов и командиров, показавших то, что называется боевой спайкой, которая рождается только в боях. А еще он помнил бодрый голос неунывающего вездесущего доктора Охлобыстина, который шутил по поводу их грязевых ванн, а вскоре разыскал тыловиков, и они смогли переодеться в сухую одежду.
О том, как удалось выскользнуть из танкового кольца, отец вспомнит через год с небольшим, когда в Сталинграде будет рассказывать о своем боевом пути специальной группе историков, ездивших по фронтам и собиравших свидетельства очевидцев военных событий. Но на этом потрясающем по своей правдивости документе я подробнее остановлюсь в главе, посвященной битве на Волге.
Все части корпуса соединились в Лизогубовском лесу. 15 сентября они узнали, что гитлеровские войска замкнули кольцо окружения вокруг Юго-Западного фронта. Теперь, когда сбылись самые худшие опасения, им не нужно было разрешение вышестоящего командования на выход из окружения. Комкор Затевахин собрал командиров бригад и комиссаров и объявил, что принял решение пробиваться единой колонной на соединение с нашими частями в районе станции Бурынь. Надо было пройти через села, занятые противником, и сделать это в дневное время. Пришлось, как это ни печально, расстаться с ценным имуществом: были зарыты в землю парашюты и многое другое. С собой брали только артиллерию, боеприпасы, продовольствие и раненых. Головной шла 6-я бригада, менее всех пострадавшая в боях. Замыкали колонну подчиненные Родимцева.
Это был невероятный поход по тылам противника, вряд ли имевший в ходе войны сравнимые с ним примеры, с учетом количества войск, передвигавшихся днем по открытой местности на глазах у противника! Корпус выглядел словно бы продолжением "Железного потока", описанного Серафимовичем. Дерзкий маневр оказался совершенно неожиданным для врага. Об этом марше в своих воспоминаниях отец написал так:
"Еще затемно, в четыре часа утра, было пройдено село Хижки. Немецкие регулировщики молча глазели на нас, столпившись в сторонке от дороги. Почему они не подняли тревогу?.. Я думаю, их парализовал страх. Они не могли не понимать, что будут уничтожены при первой же попытке приблизиться к нашей колонне.
В деревне Духановке навстречу нам высыпал весь немецкий гарнизон. Фашистские солдаты еще приветствовали нас, уверенные, что это идет подкрепление их войскам… Вдруг немцы опомнились.
Где-то застрочил автомат Прозвучал сигнал тревоги. Через несколько минут сутолока стихла. Десантники уничтожили гарнизон холодным оружием. Были захвачены трофеи. Особенно порадовали нас взятые у врага восемь новых больших автомобилей с полными баками горючего. Теперь мы могли не только пополнить баки наших машин, но и усадить на немецкие грузовики наиболее усталых воинов…
Мы шли по совершенно открытым местам. Где это было возможно, обходили населенные пункты. Однако ведь речь идет не о мелкой группе, двигался корпус! И казалось странным, что до девяти часов утра наша колонна не была обнаружена…
В девять часов утра передовой отряд вошел в село Грузское. Неожиданно грянули вражеские пулеметы. Но десантники быстро уничтожили их заставу. В Грузском мы захватили пленных. Немецкий унтер на допросе показал, что им было известно о большой колонне. Но наличие немецких автомобилей сбивало их патрули с толку…
За нами погнались танки и бронетранспортеры. Капитан Кужель то и дело был вынужден разворачивать свою батарею и вести огонь по наседавшему врагу. Расчистив путь на переезде в Грузском, корпус продолжал стремительное безостановочное движение к цели. Немцы так и не успели бросить против нас авиацию.
За мостиком резко повернули на восток. Станция Бурынь была уже близко, а возле нее проходил фронт. Подразделения гитлеровцев, наступавшие в этом направлении, конечно, не ожидали удара с тыла. Корпус развернулся, и наша пехота опрокинула и уничтожила врага на значительном участке… Шагая среди опустевших окопов противника, через воронки снарядных разрывов и трупы немцев, мы увидели над высоткой красное знамя. Наши!
Навстречу нам бежали люди. Это были бойцы и офицеры нашей головной колонны, отрезанной от бригады в бою под Казацким! Значит, мы снова вместе. Меня обступило не менее сотни солдат: знакомые лица, улыбки, руки, протянутые для пожатия. Даже многие наши раненые встали. Перебинтованные вдоль и поперек, они тянулись через борта машин к товарищам по оружию, плакали и смеялись".
О действиях десантников в боях за Киев и Конотоп было известно и командованию, и населению. Бывший член военного совета 40-й армии, в состав которой вошла 5-я воздушно-десантная бригада, бригадный генерал И.С. Грушецкий вспоминал позднее: "О подвигах десантников ходили легенды, эти мужественные люди с их командирами казались былинными богатырями. 5-й воздушно-десантной бригаде в первый год войны пришлось многое испытать: наступать под Киевом, отступать и, самое страшное, быть в окружении. А.И. Родимцев всегда принимал единственно правильное решение, и оно было смелым, новаторским, мужественным…"
Выход из окружения целого корпуса с людьми, готовыми сражаться, техникой, трофеями, со всеми штабами являл собой большой успех, особенно на фоне драматических событий последних дней, связанных прежде всего с окружением Юго-Западного фронта.
Чтобы представить, каких усилий, мужества и воинского умения потребовало от командиров и бойцов 3-го воздушно-десантного корпуса вырваться из гитлеровских клещей, достаточно привести данные о том, что в сентябре 1941 г. во вражеском кольце оказалось 452,7 тысячи человек из состава Юго-Западного фронта. Это было крупнейшее с начала войны окружение советских войск. В общей сложности из окружения пробились около 15 тыс. человек.
Приказ Ставки на отход войскам фронта запоздал. Лишь 17 сентября командующий фронтом генерал-полковник М.П. Кирпонос, получив, по его настоянию, письменное подтверждение приказа Сталина оставить Киев, отдал распоряжение окруженным армиям пробиваться на восток. Но к тому времени оборона наших войск уже рухнула. При выходе из окружения в бою неподалеку от местечка Лохвицы генерал Кирпонос погиб вместе почти со всем управлением фронта.
Опасность окружения, нависшую над Юго-Западным фронтом, в Генеральном штабе видели и неоднократно, еще до начала сражения под Киевом, предлагали принять меры по отводу войск на левый берег Днепра. Маршал Советского Союза Г.К. Жуков в своих воспоминаниях, коснувшись его доклада 29 июля И.В. Сталину о стратегической обстановке на фронтах, в частности, писал: "Юго-Западный фронт необходимо целиком отвести за Днепр…
– А как же Киев? – спросил И.В. Сталин.
Я понимал, что означали два слова: "Сдать Киев" для всех советских людей и для И.В. Сталина. Но я не мог поддаваться чувствам, а, как человек военный, обязан был предложить единственно возможное, на мой взгляд, решение в сложившейся обстановке.
– Киев придется оставить, – ответил я. – На западном направлении нужно немедля организовать контрудар…
– Какие еще там контрудары, что за чепуха? – вспылил И.В. Сталин. – Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?"
Еще откровеннее написал о том же Маршал Советского Союза А.М. Василевский: "При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание. Нам же, видимо, не хватало необходимой твердости, чтобы выдержать эти вспышки неудержимого гнева и должного понимания всей степени нашей ответственности за неминуемую катастрофу на Юго-Западном фронте".
Нынешним поклонникам Сталина не следует забывать о его поступках и деяниях, имевших тяжелейшие последствия для армии и страны, причисляя его к выдающимся полководцам. Личность Сталина до сих пор привлекает внимание исследователей и простых людей, наделяющих его как положительными, так и отрицательными качествами.
Об отношении Сталина к представителям Ставки Верховного главнокомандования Г.К. Жукову и А.М. Василевскому и к командующим фронтами, а также о том, насколько он был сведущ в военных вопросах, особенно в первые годы войны, известно из их воспоминаний. Вот что рассказали военачальники и соратники, проработавшие с ним рядом всю войну, о Сталине-полководце:
Г.К. Жуков писал: "Конечно, в начале войны, до Сталинградской битвы, у Верховного были ошибки, которые бывают, как известно, у каждого. Он их глубоко продумал и стремился извлечь из них опыт…"
"Меня часто спрашивают, действительно ли И.В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем и знатоком оперативно-стратегических вопросов? Могу твердо сказать, что И.В. Сталин владел основными принципами организации фронтовых операций… хорошо разбирался в больших стратегических вопросах". "Стратегия была близка его привычной сфере – политике, и чем очевиднее взаимодействовали вопросы стратегии с политическими, тем увереннее он себя чувствовал".
"Лично И.В. Сталину приписывали ряд принципиальных разработок основ военной науки, в том числе о методах артиллерийского наступления… о рассечении окруженных группировок противника и уничтожении их по частям. Это не так. Все эти важнейшие вопросы – результат, добытый войсками в боях, они являются плодами глубоких размышлений и обобщения опыта большого количества руководящих военачальников и командного состава войск".
"Ум и талант позволили Сталину в ходе войны овладеть оперативным искусством".
А.М. Василевский вспоминал: "В начале войны у Сталина были просчеты, причем серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания, был склонен вести боевые действия прямолинейно. Он мало использовал Генеральный штаб, недостаточно использовал знания штабных работников".
"Я видел Сталина в разных видах и могу сказать, что знаю его вдоль и поперек. Я натерпелся от него, как никто. Бывал он со мной и с другими груб, непозволительно, нестерпимо груб и несправедлив".
"Сталин сознавал свои просчеты и делал для себя выводы. Постепенно становилось заметно, что он все глубже мыслит категориями современной войны…"
Из воспоминаний Маршала Советского Союза И.С. Конева: "Иногда встречи со Сталиным были очень напряженными. Дело доходило до резких вспышек с его стороны. Он выслушивал наши доклады с откровенным недовольством и раздражением, особенно если они не соответствовали его предварительным представлениям".
"Ко второй половине войны Сталин убедился в том, что Генеральный штаб – это его основной орган управления… При планировании операций Сталин стал серьезно считаться с предложениями командующих фронтами. Раньше, бывало, навязывал нам свои решения, на каком именно участке наступать… На последнем этапе войны он показал себя человеком, внешне весьма компетентным в вопросах оперативного искусства, и все же в этой сфере его знания оставались поверхностны, в них не было подлинной глубины".
Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов: "С течением времени меня начали коробить постоянная подозрительность и неуемное упрямство Сталина. Все это пагубно сказывалось на моей работе, не говоря о сверхусилиях подчиненных".
А.И. Микоян (с 1942 г. член Государственного комитета обороны): "В мае 1942 г. я присутствовал при телефонном звонке… Член ВС юго-западного направления Н.С. Хрущев просил разрешения прекратить наступление на Харьков, так как возникла угроза окружения наших войск. Сталин велел Маленкову: "Передай ему, что приказы не обсуждаются, а выполняются. И повесь трубку". Я был поражен: человек звонит из самого пекла, и такое пренебрежительно-барское отношение со стороны лица, несущего столь высокую ответственность".
Я не имею намерения нарисовать портрет этой сложной личности. Его организаторская деятельность, огромный авторитет в армии и в стране, безусловно, сыграли важную роль в войне. К счастью, в тяжелую для нашей страны годину рядом с ним оказались военачальники, принявшие на себя ответственность за судьбу страны, которых он сумел оценить, поверить им и, опираясь на их полководческий талант, вместе с ними привести нашу страну к победе над фашизмом.
В общественном сознании, опирающемся на историческую память народа и русскую социокультурную общность, выдающимися полководцами всегда считали тех, кто благодаря своему предвидению и военному искусству, вопреки роковым обстоятельствам, способен принимать и воплощать в жизнь беспримерные и дерзостные решения, кто ради спасения армии и державы перешел через Альпы, отдал неприятелю сожженную Москву, защитил ее зимой 1941 года, отстоял Сталинград, победил на Курской дуге, взял Берлин, освободил Европу от фашизма.
Соединение с основными силами 40-й армии не изменило характер боев, которые вели десантники Родимцева. В результате гибели Юго-Западного фронта, Красная армия была вынуждена отступить далеко на восток. Они шли теперь уже по курской земле, от одного рубежа к другому в направлении города Тима. Двадцать суток непрерывного отступления, триста километров тягостного пути в лютую непогоду.
Немецкие дивизии преследовали корпус по пятам, пытаясь втянуть в бой и уничтожить, используя свое превосходство в количестве войск и техники. Днем десантникам приходилось держать оборону, а ночью совершать марш на восток. Отец вспоминал: "Не менее десятка раз "клещи" противника вытягивались, чтобы обхватить нас. Но корпус успевал выскользнуть… Затем повторялась та же картина: днем бой – ночью отход".
Долгое отступление действует на психику людей, угнетает их боевой дух, изматывает физически. Но существует и моральная сторона в потере все новых и новых территорий – когда происходит душевный надлом, при котором люди принимают непредсказуемые, крайне неоднозначные решения. Отцу запомнился один такой случай, когда два разведчика сознательно не вернулись с задания. Это произошло недалеко от Курска. Ситуация была слишком необычной, Родимцев вызвал в штаб сержанта, который был старшим в разведке, чтобы в присутствии других командиров самому разобраться в случившемся. Сержант не подтвердил, что бывшие с ним в разведке бойцы убежали от него. На требование рассказать все как было, он ответил: "Они уговаривали и меня. Говорили: куда мы идем, сколько будем еще отходить? Полковнику до его оренбургских степей далеко, пусть и идет со своими земляками, а наша родина здесь, в Сумской области, тут остаются наши семьи, и мы остаемся здесь, воевать будем с немцами на своей земле. Вы можете наказать меня, товарищ полковник, я отвечаю, мои солдаты ушли. Одно знаю: врагу они не станут служить, они хорошо воевали, у каждого по два десятка фрицев на счету. А почему сбежали? Сказали, что уйдут к партизанам. Просили вам передать, что хотят воевать, а бригада все время отходит…"
Родимцев отпустил сержанта. Вспоминая тот разговор, отец говорил, что его больно укололи слова бывалого разведчика. Он почувствовал, как глубоко ранит его подчиненных долгий путь отступления, даже несмотря на то, что они постоянно наносят врагу ответные удары. Отец и его ближайшие помощники, разумеется, хорошо понимали, что поступок двух не вернувшихся в часть бойцов означает только одно – дезертирство, какими бы словами они ни пытались оправдаться. К сожалению, эти бойцы не уяснили или не захотели понять очевидную истину о том, что, если каждый будет сражаться только за свой город или село, это будет не армия, а скопище анархистов. Это был единственный подобный случай у отца за всю войну. Поэтому он и запомнил его надолго.
Сейчас нам трудно это представить, но даже в условиях отступления и непрерывных оборонительных боев к десантникам часто приезжали артисты, поэты и писатели, ставшие фронтовыми корреспондентами, кинооператоры. Кто-то из них бывал лишь наездами, но были среди них и те, кто по-настоящему сроднился с бойцами, делил с ними все тяготы военного быта, умел поддержать их в трудную минуту нужным словом, песней, шуткой.
Именно тогда, в трагические дни сорок первого года, отец познакомился с талантливыми и смелыми людьми: Борисом Полевым, Александром Твардовским, Яковом Шведовым, Евгением Долматовским – именно с ним у отца сложились добрые, полные взаимного уважения отношения, скрепленные общими испытаниями и бескорыстной мужской дружбой.
Был уже конец октября, когда 3-й воздушно-десантный корпус занял жесткую оборону в районе городов Тим и Щигры. Недалеко от поселка Черемисиново они наконец-то остановили врага и прекратили отход. От самого Сейма они привели за собой две немецкие дивизии – танковую и моторизованную, изрядно их измотав, о чем они узнавали от пленных, которых разведка брала чуть ли не еженощно. Сменив тактику, наши части теперь не давали гитлеровцам покоя ни днем, ни ночью, действуя небольшими группами, уничтожали их казармы, склады, штабы.
А 20 ноября неожиданно для немцев десантники атаковали занятый врагом Тим. Для гитлеровцев, уже привыкших догонять бесконечно отступавших куда-то в глубь России неуловимых и неодолимых десантников, воюющих "неправильно" – и днем, и ночью, это было полной неожиданностью. Но эта дата памятна моему отцу и его подчиненным еще и потому, что в этот день пришел приказ о формировании на базе корпуса 87-й стрелковой дивизии. Командиром нового соединения был назначен полковник Родимцев.
Испытание для вновь созданной дивизии выпало, как и раньше, нелегкое. Десять дней продолжались кровопролитные бои за маленький русский городок, пока им не удалось вырвать его из рук немцев. Тим стал одним из первых городов, отвоеванных нашими войсками в зиму 1941–1942 гг. Вскоре были освобождены Щигры. Началось новое время – не просто учиться сражаться, а бить захватчиков.
Дивизия получила передышку. Но даже в дни затишья смерть поджидала каждого – и бойца, и командира дивизии, в самых неожиданных местах, даже тогда, когда, как казалось, ничего не предвещало опасности. В один из морозных декабрьских дней отец возвращался из штаба армии в дивизию на своей потрепанной, но еще вполне шустрой "эмке" вместе с адъютантом Шевченко и водителем Мишей Косолаповам – тем самым, который за три месяца до этого едва не привез Родимцева прямо в лапы немцев.
Но смерть словно гонялась за отцом по пятам – то в облике франкистских мятежников в Испании, то в разрывах бомб и грохоте гусениц немецких танков на берегу Сейма и в селе Казацком, то в виде толпы немцев посреди села, наблюдающих, как к ним в руки едет советский полковник… На этот раз своим орудием она избрала шестерку немецких истребителей, неожиданно появившуюся в ясном небе. Видимо, самолеты возвращались с задания, но увидели прекрасную мишень – легковой автомобиль на белом снегу, на узкой дороге посреди степи. Ход мыслей немецких летчиков понятен: легковушка – значит, едет начальство, деваться им некуда, хороший повод израсходовать оставшийся боезапас. Тем более что этому сопутствует приятное чувство собственной безнаказанности.