Между тем Фёдор Никитич не мог не понимать, что клятвенное обещание Годунова никого не казнить смертью и в особенности не осуждать знатных лиц без согласия Боярской думы не может служить для защиты самих Романовых. Всем известно было, что знатнейших лиц царь Борис не судит. Излюбленным средством расправы над знатью была у Годунова ссылка (которая могла быть замаскирована почётным назначением на дальнее воеводство) и в ней тайное убийство.
Романовы не сказали ни слова против расправ над всеми, в ком Годунов видел соперников. Шпионы царя Бориса не могли найти никаких поводов для обвинения Фёдора Никитича с братьею - но беда приближалась неминучая.
Перемену в Годунове видели все; немногие, как, например, Романовы, хорошо знали, что ухудшение здоровья царя Бориса, заставляющее его судорожно выискивать и сметать все преграды, могущие стать на пути его любимого сына Фёдора к трону, лишь яснее выявило основные черты характера царя-опричника.
Под маской сердечной доброты и милости скрывался жестокий политический игрок, а ещё глубже крылся всё возрастающий, доходящий до безумия страх узурпатора священной царской власти. Уже при восшествии на престол Годунову чудились мятежи, "скопы и заговоры", тайные измены, яды и злые волхвования.
Чем крепче было положение Бориса на троне, чем отдалённее становились реальные угрозы его власти, тем более ужасалась душа царёва без видимой причины. Немало делавший для бедняков и восстановления справедливости, попранной сильными, Годунов со временем стал бояться выслушивать жалобы подданных и принимать челобитные. Неистово жаждавший популярности, Борис начал уклоняться даже от традиционных торжественных церемоний.
Шпионы и доносчики действовали вовсю, пыточных дел мастера старались, как могли. Но поверить в то. что трон защищён от малейшей опасности серьезного заговора, царь Борис, разумеется, не мог. Злохитрый враг мог действовать против него мистически: неблагоприятным влиянием созвездий, дурным глазом, вынутым следом, сожженным волосом или ногтем, сговором с нечистым, каким-нибудь ужасным заклинанием. Преследуя ведовство и поощряя "колдовские процессы", Годунов, естественно, сам старался овладеть этим тайным оружием.
Гадатели, звездочёты, кощунники, ведуны, волхвы и прочий сброд профессиональных мистификаторов наполнили тайное окружение узурпатора.
В деле против Романовых все эти тайные пристрастия царя Бориса объединились. Не получив от шпионов желаемых сведений о боярском заговоре, Годунов убедился, что его противники не иначе как колдуют: ведь не могут же они сидеть сложа руки! Услужливые шпионы поняли мысль хозяина и донесли, что Романовы готовят на царский род злоотравное зелье. Ход был банальный: свой страх перед отравой царь Борис явно демонстрировал, все кушанья его тщательно проверялись; от более тонких способов "изведения" самодержца защищали охраной каждого остриженного с него волоска и ноготка, наблюдением, чтобы никто не вынул след его ноги и т. п.
Романовы были щедры и верны традициям. Служба им гарантировала такую прочность положения, что настоящего изменника этим добрым хозяевам удалось сыскать лишь одного. Им, по словам составителя Нового летописца, оказался служивший казначеем у боярина Александра Никитича Романова прохиндей по имени Второй Бартенев. Он сам явился к главе шпионов, двоюродному брату царя Бориса Семёну Никитичу Годунову с предложением "чего изволите". Семён Никитич с облегчением вздохнул. Он уже утомился впустую пытать людей Романовых, схваченных по различным доносам, и подбивать их оговорить хозяев.
Знаменитый "Новый летописец" - замечательный памятник исторической литературы XVII в. - так рисует механизм расправы Годунова над знатью в контексте занимавшей его составителя темы предательства, высшей степенью которого были "доносы холопов на бояр".
"Искони же враг наш дьявол, - рассказал летописец, - не желая добра роду христианскому, приводя его к последней погибели, вложил в мысль царю Борису - захотелось ему в Московском государстве всё ведать, чтобы ничто от него утаено не было. И помышлял о сём много, как бы то и от кого узнавать.
И положил мысль свою на том, что кроме холопов боярских узнавать не от кого. И повелел тайно научить доносить на боярина князя Фёдора Шестунова человека его Воинка. Тот же Воинко пришёл доносить на государя своего. Царь же тому боярину, на виду у людей, сперва никакого зла не сделал, а того Воинка пожаловал, велел ему объявить о своём государевом жаловании перед Челобитенным приказом на площади, перед всеми людьми, и дал ему поместье, и повелел служить в городовых детях боярских". Дети боярские - младший дворянский чин. То есть царь сделал холопа дворянином, оценив предательство как высокий подвиг. Как и позже, в 1930-1940-х гг., доносы хлынули рекой.
"Люди же боярские со всех дворов, - сообщает "Новый летописец", - видя такое жалование к тому Воинку, начали умышлять на своих господ, и сговаривались человек по пять или шесть, один шёл доносить, а другие были свидетелями и ему потакали. Люди же боярские, которые не хотели душ своих отдать на дно адское и государей своих не хотели видеть в крови, в погибели и разорении, против доносчиков противились и за государей своих стояли, и они же, бедные, мучимы были: пытали их, и огнём жгли, и казнили, а иным языки резали, иных по темницам сажали. Они же крепились и не посягали против государей своих. Государи же их за их терпение воздавали им многую свою любовь".
Разрушать традиционные отношения, когда все доверенные слуги были холопами (обязанными служить господину до его смерти), а хозяин относился к ним как к членам семьи, было очень опасно. Надвигающаяся на страну гражданская война начнётся уже скоро, в 1603 г., именно восстанием боевых холопов, традиционно сопровождавших хозяев на войне. Но использованный Годуновым механизм расправ был безупречен. Награждать доносчиков было мало. Важно было пытать и казнить честных людей, верных традиционным ценностям. Обе эти меры вместе, пряник и кнут, составляли действительно лучший способ начала массовой "охоты на ведьм". Как и Сталин в XX в., Годунов развязал вакханалию репрессий, основанных на доносах, с целью истребить своих конкретных врагов. И, как позже коммунистический вождь, царь не смог эту смуту в умах контролировать.
"А тех же доносчиков, - отметил Новый летописец, - царь Борис жаловал своим великим жалованием, иным давал поместья, а иным жаловал из казны. А более всех жаловал людей Фёдора Никитича Романова и его братьев за то, что они на господ зло умышляли. И от тех наветов в царстве была великая смута, друг на друга люди доносили, и попы, и чернецы, и пономари, и просвирницы. Да не только эти люди, но и жёны на мужей доносили, а дети - на отцов, и от такого ужаса мужья от жён своих таились. И в тех окаянных доносах много крови пролилось неповинной: многие от пыток померли, иных казнили, иных по темницам рассылали, дома разоряли; ни при каком государе таких бед никто не видел".
Расправе над Романовыми и их близкими, ради которой затевались все эти мерзости, в "Новом летописце" посвящена вся следующая, 72-я глава. "Потом же вложил враг (злой умысел) в раба в Александрова человека Никитича во Второго Бартенева, - пишет летописец. - Тот же Второй был у Александра Никитича казначеем и замыслил, как в древности окаянный Яким Кучкович умыслил на государя своего на князя Андрея Боголюбского и пришёл к братии своей со словами: "Идем, убьём государя своего, князя Андрея", - так и свершилось; так же и сей окаянный Второй пришёл тайно к Семёну Годунову и возвестил ему: "Что царь повелит сделать над государями моими, то и сотворю". Семён же был рад и возвестил царю Борису. Царь же Борис повелел сказать ему (Второму) о своем великом жаловании. Семён же, замыслив со Вторым, положил всякое коренье в мешки и повелел ему положить в казну Александра Никитича. Тот же Второй сотворил это, и пришёл доносить на государя своего, и про то коренье возвестил".
Не думаю, что Семён Никитич Годунов, как мелкий жулик, "наклал" всякого ядовитого коренья в мешки и повелел найденному им предателю, Второму Бартеневу, их "положить в казну Александра Никитича" Романова. Скорее они сговорились что-то из бесчисленных запасов боярской кладовой преподнести как "зелье" - что было нетрудно в период безумного увлечения русской знати экзотическими специями и особыми заморскими ингредиентами для поварни. Строго говоря, в любом "розыскном деле" главным был инициативный документ - донос, он же "извет". Получив его, можно было формально начать дело, послать окольничего Михаила Салтыкова к боярину Александру Никитичу Романову с обыском, а там уже вольно интерпретировать любую находку.
Русская юриспруденция в применении к политике всегда, во все времена нагло нарушала уголовное законодательство, традиционные нормы следствия и судопроизводства. К какому-нибудь обыскному делу о мордобое на меже могли привлекаться сотни свидетелей. Дело о таинственной смерти царевича Дмитрия в Угличе включило только десятки показаний, хотя каре подвергся чуть не весь город. В деле Романовых следствие ещё менее утруждало себя крючкотворством.
В ночь на 26 октября 1600 г. банда царских прихвостней внезапно атаковала двор Фёдора Никитича и его родни на Варварке. Несмотря на неожиданность нападения, верные боярские слуги храбро бились с нападающими. Но силы были неравны - новоявленные опричники, перебив множество слуг, захватили двор. Дальше всё шло согласно злоковарному плану Годуновых. "Вынули" при обыске коренья, поставили у мешков "в свидетели" доносчика, переловили всех Романовых, начиная с Фёдора Никитича, и бросили в темницу. Обвинение было тут же объявлено Боярской думе, патриарху Иову и Освященному собору русских архиереев. О нём не сообщили арестованным, которые пришли на судилище, "не боясь ничего, потому что не ведали за собой никакой вины и неправды", тем более что действом руководил сам патриарх Иов.
Члены Боярской думы поспешили проявить лояльность к государю и, брызжа слюной, набросились на "изменников": "Бояре же многие на них как звери пыхали и кричали. Они же (Романовы) им не могли ничего отвечать от такого многонародного шума". Дело было ясное: лизоблюды ведали, чего хочет царь Борис; не только Романовых, но их родичей и друзей бросили в заточение.
Но Годунов не спешил - он очень боялся и потому жаждал всё же узнать про ужасный "заговор". Самих бояр пытать было нельзя (это позволял себе только Иван Грозный). Фёдора Никитича с братьями и племянника их князя Ивана Борисовича Черкасского лишь "приводили к пытке" и пугали приспособлениями палачей. Но на глазах у них мучили слуг: мужчин и женщин. Слуги, особенно дававшие пожизненную присягу холопы, почитались старой знатью как члены семьи. Хозяева в ответ на верность полностью отвечали за их благополучие. Так что палачи царя Бориса знали, что делали…
Восемь месяцев спустя, в конце июня 1601 г., состоялся приговор по розыскному делу: все Романовы и их родичи с семьями объявлялись виновными в измене государю и приговаривались к содержанию в ссылке под строгой охраной. Вынесение приговора Борис Годунов предоставил Боярской думе - и не ошибся.
Тонкое знание человеческой натуры позволило Годунову убить трех зайцев сразу. Его обещание не накладывать опалу на знатных без согласия Боярской думы было соблюдено. Целая группа лиц, способных теоретически воспрепятствовать продолжению династии Годуновых, ликвидирована. Остальные бояре убедились, что только благорасположение царя мешает их собственным "друзьям" по Думе отправить каждого из них в ссылку.
Как всякое политическое оружие, устрашение имело две стороны. Осознав хрупкость своего благополучия, аристократы вынуждены были более рьяно служить Борису. Но при первом признаке ослабления власти поспешили бы избежать нависшего над их головами меча. Это и случилось - перебрав с запугиванием, Годунов внёс свою лепту в моментальный развал власти после его смерти и обеспечил жалостную погибель своим горячо любимым жене и сыну. А дочери Ксении, для которой он не мог найти достаточно видного жениха среди иноземных принцев, уготовил роль наложницы Лжедмитрия.
Ксения Годунова. Художник С.И. Грибков
Не удалось Борису уйти и от суда истории. Никто ни тогда, ни впоследствии даже не подумал, что расправа над Романовыми была не его затеей. "Сиё дело, - констатировал талантливейший историк Н.М. Карамзин, - есть одно из гнуснейших Борисова ожесточения и бесстыдства". Современники мигом заметили, что, хотя "злоотравные" коренья были найдены у Александра Никитича, тяжелее всех пострадал Фёдор Никитич с семьей: он с супругой Ксенией был не только сослан, но и пострижен в монахи.
Романовы, измученные заточением во время долгого следствия, едва живыми разъезжались под охраной в места их ссылок, не зная, что сталось с их семьями и родней. Фёдора Никитича приставы доставили на Север, в Антониев Сийский монастырь, и там насильно постригли в монахи под именем Филарета.
По наказу (письменной инструкции) Годунова главу рода Романовых велено было держать "во всяком покое" и смотреть, чтобы ему ни в чем нужды не было. Взамен конфискованных и розданных в награду царским любимцам имений Филарету выдали из монастырской казны скуфью, рясу, шубу, сапоги и прочие обиходные вещи.
Понимая желание Филарета скинуть с себя монашеское облачение, Годунов специально подталкивал его на путь душевного спасения, не только позволяя, но и рекомендуя молиться в храме и петь на клиросе, - только бы с ним никто из монастырских и прихожих людей не разговаривал.
Пристав Воейков и стражники должны были строго следить, "чтоб к изменнику старцу (монаху. - Авт.) Филарету к келье никто не подходил, ничего с ним не говорил и письма бы никакого ни от кого не приносил, чтоб с ним никто не ссылался - и о том держать к нему береженье", а обо всех словах и делах опального неукоснительно доносить царю.
Как и задумал царь Борис, Филарет Никитич тяжко томился неизвестностью о своей семье. Монах большей частью молчал, а если заговаривал - только о жене и детушках:
- Малые мои детки! Маленькие бедные остались - кому их кормить и поить?! Так ли им будет теперь, как при мне было?
- А жена моя бедная! Жива ли на удачу? Чай, замчали её туда, куда и слух никакой не зайдет!
- Мне уж что надобно? Беда на меня жена да дети: как их вспомянешь - точно рогатиной в сердце толкнет! Много они мне мешают: дай Господи слышать, чтоб их ранее Бог прибрал, я бы тому обрадовался…
- И жена, чай, тому рада, чтоб им Бог дал смерть, а мне бы уже не мешали, я бы стал промышлять одною своею душою!
Супругу Филарета Ксению Ивановну "замчали", постригши в монахини, в заонежский Толвуйский погост, где она жила под именем Марфы много лет в суровом заточении, также первое время мучаясь неизвестностью о судьбе мужа и детей.
В опалу попали двое детей Фёдора Никитича и Ксении Ивановны (остальные уже умерли). Сыну Михаилу на пути в ссылку исполнилось пять лет, дочь Татьяна была, видно, уже девицей (она скончалась 11 июля 1611 г., побывав замужем за князем Иваном Михайловичем Катыревым-Ростовским). Детей сослали на Белоозеро, оторвав от отца и матери, но все же с родственниками: с тёткой Марфой Никитичной и мужем ее князем Борисом-Хорошаем Камбулатовичем Черкасским (сыном кабардинского князя Камбулата Идаровича). Несмотря на симпатичное Годунову происхождение, князь, как свойственник Романовых, был лишен боярства и имущества, повергнут в нищету и сослан, хотя и вместе с семьёй.
Но всё-таки Белоозеро, худо-бедно, было городом, и тюремный двор ссыльных, находившийся внутри укреплений, не был совсем уж уединённым. На нём жили ещё две тетки юного Михаила Фёдоровича, будущего царя: Ульяна Семёновна, урожденная Погожева, супруга Александра Никитича Романова, и совсем засидевшаяся в девушках Анастасия Никитична. После опалы она вышла замуж за боярина князя Бориса Михайловича Лыкова-Оболенского и скончалась в 1655 г.
Князь Борис Михайлович тоже пострадал от доносов, хотя и не угодил в тюрьму, а был отослан на воеводство в Белгород. Позже, уже женившись на Анастасии Никитичне, он жаловался царю Василию Шуйскому, что "князь Дмитрий Пожарский доводил на меня ему, царю Борису, многие затейные доводы, будто бы я, сходясь с Голицыными да с князем Татевым, про него, царя Бориса, рассуждаю и умышляю всякое зло. А мать князя Дмитрия, княгиня Марья, в то же время доводила царице Марье на мою мать, будто моя мать, съезжаясь с женою князя Василия Фёдоровича Скопина-Шуйского, рассуждает про неё, царицу Марью, и про царевну Аксинью злыми словами. И за тс затейные доводы царь Борис и царица Марья на мою мать и на меня положили опалу и стали держать гнев без сыску".
Как видим, даже высшая знать доносила. Правда, князя Дмитрия Михайловича Пожарского, будущего освободителя Москвы, здесь трудно упрекнуть. Он не мог в 22 года противостоять властолюбию матери, верховой боярыни царевны Ксении Годуновой, которая мечтала стать первой дамой двора, заняв место верховой боярыни царицы Марин Григорьевны Годуновой - вместо княгини Марии Лыковой-Оболенской (в монашестве Евфимии). Пожарская добилась своего, а будущий зять Романова невинно пострадал.
Особая "опальная тюрьма" находилась в центре Белоозера, на площади, в отличие от обычных тюрем "разбойных и татиных" (для грабителей и воров), которых в маленьком городе было две. Место заточения Романовых было окружено главными зданиями города: храмами, приказной избой, дворами богачей. Это был, собственно говоря, двор: дом с теремом, хозяйственными постройками, огородом и садом. Вот только за высокую глухую ограду опальных не выпускали.