XII
В качестве свидетеля предстал Леонид Райгородский. Он рассказал, как в ночь с 23 на 24 сентября он приютил Плевицкую в своей квартире.
- Где сейчас ваш шурин, господин Эйтингтон?
- Он проживает в Палестине.
- Верно ли, что он с ног до головы одевал Плевицкую и давал Скоблиным большие деньги? - вопрос мэтра Рибэ.
- Марк Эйтингтон - богатый, независимый человек. Помогал ли он Плевицкой деньгами, я не знаю. Через меня эти деньги не проходили. Но Эйтингтон помогал многим. Его отец основал госпиталь в Лейпциге, там его именем названа улица. После смерти он оставил сыновьям 20 миллионов марок. Марк Эйтингтон - почтенный человек, уважаемый ученый, ученик Фрейда, друг принцессы Марии Бонапарт. Он чист как снег.
- А не он ли сбывал в Лондоне и Берлине советскую пушнину?
- Это не он, а его брат. В такой торговле нет ничего предосудительного, но к ней Марк не имел отношения.
В суд вызвали генерала Кусонского, начальника канцелярии РОВСа, и председатель суда укорял его с нескрываемым недовольством:
- Как боевой русский генерал, вы совершили ряд стратегических ошибок! Ваш начальник ушел на тайное свидание. Неужели записка, переданная с такими словами, не встревожила вас? Но есть другая ошибка, более серьезная: записка Миллера раскрыла вам Скоблина. Доказательство его лжи было в ваших руках. Если бы вы проявили больше сообразительности и проворства, то Скоблин сидел бы тут, рядом с женой! Ошибка, непростительная для доблестного генерала!
Затем вступили и защитники Плевицкой:
- Зачем вы задержали адмирала Кедрова? Не для того ли, чтобы дать Скобли ну возможность бежать?
- Прошло четырнадцать месяцев, и всех подробностей припомнить не могу, - угрюмо ответил Кусонский.
- Стратегическая ошибка! - усмехнулся председатель Дельгорг.
9 декабря, на пятый день процесса, свидетельствовал генерал Шатилов.
- Считаете ли вы чету Скоблиных виновными? - спросил Дельгорг.
- В этом нет никаких сомнений. Плевицкая знала все, что делал ее муж, она была его злым гением. Ее влияние сказывалось решительно во всем: и в политике, и в полковых делах. Скоблин был прирожденным интриганом, он разжигал недовольство против генерала Миллера, обвиняя его в бездеятельности. Несомненно, он и в этом деле выполнял волю жены. Они оба - агенты ГПУ.
- Как относился генерал Миллер к Франции? - спросил А.Н. Стрельников.
- О, он любил Францию как вторую родину. Но в 1934 году он хотел уйти на покой с поста председателя РОВСа, но генералы убедили его остаться.
- После похищения генерала Кутепова Плевицкая ежедневно посещала мадам Кутепову и была в курсе расследования этого дела. Что вы можете сказать по этому поводу? - вступил мэтр Рибэ.
- Да, она не покидала мадам Кутепову.
- Бывала она одна у мадам Кутеповой? - спросил Шваб.
- Нет, не одна. Бывали и другие дамы. А Плевицкую я заставал там каждый раз, когда приходил к генеральше.
Плевицкая, выслушав переводчика, повернулась к присяжным и сказала:
- Нет, это не так, о похищении генерала Кутепова мы узнали в Озуар, за обедом. Никогда я не была дружна с Лидией Давыдовной Кутеповой и бывала у нее редко.
- Бывали редко до похищения, а после похищения вы не выходили из квартиры, - возразил ей Шатилов.
- Там, на лестнице, я впервые встретила этого типа, - возмущенно заявила Плевицкая, указав на Шатилова, - когда я уходила, Лидия Давыдовна ругала его последними словами. Я тогда не знала, кто он такой, и спросила мужа. Он мне сказал: Шатилов. Я и подумала, до чего ж несимпатичный! А Кутепова сама звала, чтобы я приходила чаще.
Слова Плевицкой перевели, и сидевшие в зале французы смеялись, слушая перепалку двух знаменитых русских, оказавшихся по две стороны судебного барьера.
Кстати, Плевицкая почему-то солгала: Озуар-ла-Феррьер они со Скоблиным купили через полгода после похищения Кутепова. Впрочем, возможно, она что-то спутала или подзабыла как раз в тот момент, взволнованная обвинениями Шатилова.
Когда у барьера появился генерал А.И. Деникин, по залу прошел взволнованный ропот, художники, рисовавшие "персонажей" процесса, быстрее заскрипели карандашами, а те из фотографов, которым было разрешено снимать, торопливо защелкали камерами: всем хотелось запечатлеть легендарного генерала.
- Знали ли вы Скоблина? - спросил председатель Дельгорг.
- Знал его по Добровольческой армии, которой я командовал.
- Знали ли вы его в Париже?
- Изредка встречался с ним на собраниях воинских организаций.
- Знали ли вы Плевицкую?
- Нет, даже не бывал на ее концертах. Незадолго до похищения генерала Миллера Скоблин познакомил меня с нею на банкете корниловцев.
- Был ли у вас с визитом Скоблин 22 сентября? - спросил прокурор Флаш.
- Скоблин, полковник Трошин и капитан Григуль приезжали благодарить меня за участие в банкете корниловцев. В это время генерал Миллер был уже похищен.
- Не предлагал ли вам Скоблин съездить в его автомобиле в Брюссель на праздник корниловцев?
- Он предлагал поездку автомобилем два раза и раньше. А это было его третье предложение.
- Почему вы отказались?
- Я всегда, вернее, с 1927 года, подозревал его в большевизанстве.
- Вы опасались его или ее?
- Не доверял обоим.
Не меньшее оживление в зале вызвало появление Г.З. Беседовского - "старейшего невозвращенца", бывшего советника советского полпредства, сбежавшего в 1929 году прямо через забор посольства.
- Знали ли вы Плевицкую?
- В полпредстве о Плевицкой я ничего не знал. В полпредстве аппаратом ГПУ во Франции ведал чекист Янович, официально занимавший должность архивариуса. От него я случайно узнал, что деятельность белых организаций освещается изнутри. Главный осведомитель - близкий к Кутепову человек. Его фамилию Янович не назвал. Сказал только, что это генерал, женатый на певице. Тогда я не знал ни генералов, ни певиц.
- Куда девался Янович? - спросил мэтр Рибе.
- В 1937 году расстрелян Ежовым.
- Вы бежали, спасая жизнь свою, жены и детей. Когда вы ринулись к выходу, то на вас навели револьверы? - продолжал Рибэ.
- Ну, это в порядке вещей.
- Но ведь это происходило в Париже!
- Вы знаете, что полпредство пользуется правами экстерриториальности. На рю де Гренель имеются подземные ходы и глубокие погреба. Я их сам осматривал.
- Но не доходили до конца?
- О нет, что вы! - испугался Беседовский.
В зале опять раздался смех. Парижане от души потешались над "русскими тайнами".
Следом выступал адмирал Кедров, временно заступивший на место похищенного Миллера.
- Скоблин привел генерала Миллера на свидание, толкнул в ворота виллы на бульваре Монморанси, - заявил адмирал. Там генерала Миллера убили, уложили тело в ящик и увезли на советском пароходе в Россию.
Странно, что он даже не понимал бессмысленности подобного заявления.
НКВД во все времена активно практиковал насильственное устранение неугодных - вспомнить хотя бы убийство Игнатия Рейсса (Игнатия Станиславовича Порецкого), в 1937 году публично порвавшего со сталинским режимом и даже обратившегося к Сталину с "открытым письмом". Это письмо и стоило Рейссу жизни; в убийстве участвовали его давняя подруга Гертруда Шильдбах (причем клок ее волос был обнаружен зажатым в руке мертвого Рейсса) и Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. И не его одного устранили таким путем: знаменитый "укол зонтиком" - тоже ведь советское изобретение, если вдруг кто-то этого не знает. И совершенно незачем организовывать похищение. Заманить и похитить взрослого человека - сложно. Убить, просто убить - гораздо проще. И уж подавно: зачем вывозить из страны труп? Зачем ради трупа прерывать разгрузку корабля?
Миллер нужен был на Лубянке живым.
И вывезен был именно живым.
И именно поэтому преступление Скоблиных выглядит особенно мерзким.
XIII
Эмиграция также обвиняла французское правительство в преступном попустительстве, и даже в том, что "полиция фактически парализовала расследование дела о похищении генерала Миллера, чтобы не испортить отношения с Советским Союзом".
Говорили, будто полицейский комиссар Шовино был уволен за рапорты, в которых он явно указывал на участие советских агентов в похищении генерала Миллера. Будто бы некий министерский начальник сказал комиссару Шовино: "Черт знает, какой рапорт вы мне написали! Так можно испортить наши отношения с советским полпредством. Министр вне себя от гнева".
Адвокат Рибе, нанятый РОВСом, требовал, чтобы в суд вызвали министра внутренних дел г-на Дормуа в качестве свидетеля!
- Я утверждаю, - говорил Рибе, - что 23 сентября 1937 года, когда газеты сообщили об исчезновении генерала Миллера, советский полпред Потемкин был приглашен к председателю совета министров. Глава правительства посоветовал Потемкину передать по радио на коротких волнах приказ "Марии Ульяновой" немедленно вернуться во Францию. Но некоторое время спустя министр внутренних дел Дормуа доложил главе правительства, что грузовик, на котором, как можно полагать, привезли Миллера, прибыл в Гавр слишком рано - в два часа дня, и, следовательно, этот след нельзя считать серьезным. Правительство отказалось поэтому от мысли вернуть советский пароход с помощью миноносца. И только к вечеру того дня выяснилось, что грузовик прибыл в Гавр не в два часа, а между гремя и четырьмя часами! Но тогда уже было поздно действовать. Почему это произошло? Из вполне достоверного источника мне известно: по выходе из кабинета главы правительства советский полпред Потемкин посетил своего друга Венсана Ориоля, министра юстиции. В результате этого визита Дормуа передал по телефону те сведения, о которых я говорил. Вот почему допрос господина Дормуа я считаю необходимым для выяснения дела! - победно заключил Рибе и язвительно добавил:
- В полиции работают люди сообразительные. Они понимают волю министра с полуслова. Иначе невозможно объяснить непростительные промахи, совершенные полицией при расследовании этого дела.
Начальник полиции г-н Монданель возмущенно опровергнул "домыслы" адвоката, напомнив, что совсем недавно в ходе расследования убийства Игнатия Рейсса была арестована секретарь советского торгпредства Лидия Грозовская, на самом деле являвшаяся агентом НКВД.
Но адвоката Рибе это не убедило.
Рибе вообще был зол, агрессивен и самоуверен. Он не скрывал своей ненависти к обвиняемой.
- С 1927 года супруги Скоблины стали советскими агентами, получая за предательство свои тридцать сребреников! Может, и больше. Плевицкая сознательно участвовала в шпионской деятельности Скоблина и даже руководила им. Вот, господа присяжные, моральный портрет этой женщины с глазами, временами полными слез, сознающей свою ужасную ответственность, но играющей комедию простодушной наивности и старающейся отвечать с непонимающим видом на все неприятные вопросы: "Я ничего не знаю, я ничего не понимаю!" - передразнил он Надежду Васильевну, а потом обратился к ней театрально и громко:
- Плевицкая! Сегодня уже нужно платить! Еще есть время сказать правду. Что вы сделали с генералом Миллером? Не видите ли вы его, как и генерала Кутепова, живым в ваших снах? Говорите!
Плевицкая молчала.
А что она могла сказать? Что адвокат Рибе ошибается? Что они работают на НКВД не десять лет, а чуть больше года? Что к похищению Кутепова никакого отношения они не имеют?
- Как тягостно это молчание! - величественно произнес адвокат и обратился к присяжным: - Так будем же уважать страдания русских эмигрантов, восхищаться их верой, их идеалами! И все это предала эта женщина! Над всем этим она надсмеялась! И если даже мы должны сдерживать наш гнев, то все равно мы можем выразить ей все наше презрение, ибо это предательство, платное предательство. Соучастница преступления, предавшая дружбу, в момент похищения и, возможно, убийства она занималась подбором новых нарядов для себя. Судите ее, господа присяжные, без ненависти, конечно, но и без пощады. Да совершится французское правосудие!
Другой адвокат, Стрельников, нанятый семьей Миллер, тоже попросил позволения обратиться к присяжным:
- Я хочу напомнить вам, что русская эмиграция во Франции представляет собой остатки союзной армии, нашедшие убежище на союзной территории. Я хотел бы, чтобы, когда вы останетесь в совещательной комнате, чтобы вынести ваш вердикт, вы не забыли, что вы должны дать понять вашим вердиктом исполнителям и вдохновителям этого преступления, что оно не останется безнаказанным, так как справедливость и равенство всегда существовали во Франции, и что подобные преступления не могут совершаться безнаказанно.
XIV
14 декабря наступил последний день процесса.
Почти четыре часа слушали последнюю речь М.М. Филоненко, снова пытавшегося доказать непричастность Плевицкой к похищению и снова ставившего под сомнение все улики, включая записку Миллера. На этот раз Филоненко совершил дерзкую - хотя и несколько запоздалую - попытку "переориентировать" обвинение и буквально напал на сидящего в зале Кусонского:
- Его показания противоречивы. Он лгал, это очевидно! А почему? Кусонский устранил Скоблина, а его жену посадил на скамью подсудимых! В воскресенье я посетил Плевицкую в тюрьме. Монахиня, от души полюбившая эту женщину, сказала, что все монахини и заключенные будут сегодня молиться об ее оправдании!
Плевицкая тихо плакала все время, пока он говорил, а когда председатель суда г-н Дельгорг предоставил ей последнее слово, она встала, тяжело опираясь на барьер, и, все еще задыхаясь от слез, сказала:
- Да, я сирота! Нет у меня свидетелей. Только Бог, Он знает. Я никогда в жизни моей не делала никому зла. Кроме любви к мужу, нет у меня ничего. Пусть меня за это судят.
В 14 часов 15 минут г-н Дельгорг поставил перед присяжными семь вопросов:
Был ли 22 сентября 1937 года на французской территории похищен и лишен свободы человек?
- Длилось ли лишение свободы больше одного месяца?
- Была ли госпожа Плевицкая сообщницей в этом преступлении?
- Было ли совершено 22 сентября 1937 года на французской территории насилие над генералом Миллером?
- Если было, то с обдуманным ли заранее намерением?
- Если было, то не с завлечением ли в западню?
- Была ли Плевицкая сообщницей преступников?
В 16 часов 30 минут присяжные удалились для совещания. Был объявлен перерыв. Плевицкой предложили уйти, отдохнуть в предназначенной для этого комнате, но она отказалась и настаивать почему-то не стали, и так она сидела за барьером, уронив голову на сложенные руки, впервые не посылала охранников за вином и круассанами, на вопросы не отвечала, только молча качала головой.
В 17.00 присяжные пригласили в совещательную комнату г-д Дельгорга, Флаша и защитников Плевицкой. Надежда Васильевна встрепенулась. Через десять минут защитники вернулись в зал суда - растерянные, опечаленные. Ни один из них не подошел к подзащитной. Плевицкая заметалась, несколько раз вскакивала и вновь садилась, потом уткнулась лицом в ладони - но не плакала, слишком волновалась, не было у нее слез.
В 17 часов 18 минут присяжные вернулись.
На все вопросы был дан ответ - "ДА". Большинством голосов - одиннадцать против одного. Были учтены смягчающие вину обстоятельства.
Плевицкая пошатнулась, побледнела еще сильнее, хотя казалось - дальше бледнеть уже некуда, она и так была как мертвая. А сейчас лицо как-то окаменело и сделалось вдруг жестоким и властным. Она с ненавистью оглядела присяжных, зал суда. И, словно лишившись сил, рухнула на скамью.
Прокурор Флаш попросил дать ему слово и выступил с возражением против смягчающих обстоятельств.
- Я требую, чтобы применили максимальную меру наказания. Приговор должен быть примерным. Пусть те, кто толкнул эту женщину на злодеяние в нашей стране, знают, что рука французского правосудия умеет карать беспощадно!
Защитники вновь просили проявить милосердие к убитой горем женщине - Плевицкая сидела на скамье, даже головы не подняла.
Присяжные и члены суда еще раз удалились в совещательную комнату, чтобы вернуться в 17.50 и объявить приговор: двадцать лет каторжных работ и запрещение проживать во Франции в течение последующих десяти лет.
Приговор был неслыханно суровый для французского суда тех времен. Действительно - примерный процесс и примерное наказание. Чтоб неповадно было иностранцам совершать преступления на гостеприимной французской земле!
Плевицкая, вставшая для того, чтобы выслушать слова судьи, молча запрокинула голову и застыла, глядя в потолок, словно взывая к невидимым небесам, к незримому Богу.
В эмигрантском журнале "Русские записки" писалось в декабре 1939 года:
"Судоговорение в процессе Плевицкой и закончивший его неожиданно суровый приговор выросли в большое событие в жизни русской эмиграции. Обывателю приходится на нем остановиться - не столько в связи с судьбой, постигшей подсудимую, и со степенью ее ответственности, сколько в связи с тем, что было названо "климатом" зала суда.
Впечатление присутствовавших на процессе - о личности подсудимой по временам как бы вовсе забывали. Находись на скамье подсудимых сам Скоблин, его жена могла бы сойти на роль свидетельницы - или, в худшем случае, соучастницы; самая возможность предания ее суду - а на суде возможность ее обвинения - подвергалась сомнению и была предметом оживленных споров.