У отца был свой стол для подарков, а на нем - самая причудливая, какую только можно вообразить, коллекция подношений в знак любви. Месяцами Дмитрий и я занимались рукоделием, создавая с огромным старанием лишенные всякого изящества подушечки, перочистки, вырезанные салфетки и обложки для книг ему в подарок.
Когда мы стали немного постарше, он попросил нас, ради своей же пользы, отказаться от рукоделия; мы откладывали деньги и с волнением покупали в магазинах другие, такие же ненужные и некрасивые вещи, которые из уважения не выбрасывали, а потому они, бесполезные и уродливые, год за годом копились в темноте гардеробных.
Но вот свечи на елке проживали свою короткую жизнь, наступало время для устраиваемого отцом фейерверка, в котором мы всегда участвовали с большой охотой и удовольствием. Однажды он взорвал шутиху так близко от меня, что загорелось мое платье. Пламя быстро потушили, но я ужасно перепугалась.
Вечером, усталые от переполненного впечатлениями дня, но совершенно счастливые, мы ложились спать, укладывая с собой полученные в подарок игрушки. Одно только огорчало меня. Каждый сочельник после елки отец отправлял нас проводить оставшиеся праздничные дни с дядей Сергеем и тетей Эллой в Москве. От его отсутствия на душе становилось пусто, и эту пустоту не могли заполнить даже самые красивые подарки.
К нам допускали очень немногих. Когда собирались гости, нам не разрешалось спускаться вниз. Время от времени члены царской семьи приходили ненадолго в детскую навестить нас. Они смотрели, как мы играли, обменивались репликами с Нэнни Фрай и вскоре уходили. Иногда к нам заходили некоторые адъютанты отца, особенно часто бывал барон Шиллинг, его мы особенно любили. Хорошо помню, что, когда он совсем молодым умер от скоротечной чахотки, я остро ощутила чувство смятения и утраты: первый раз я осознанно столкнулась со смертью, пугающим и таинственным уходом человека из жизни.
Однажды, когда мы пили молоко с булочками, отец, который никогда прежде не приходил к нам в такое время, вошел в детскую в сопровождении светлобородого великана. Я смотрела на него, раскрыв рот. Нам велели пожелать ему спокойной ночи, а потом объяснили, что то был дядя Саша (старший брат моего отца), император Александр III. Тогда я видела его в первый и последний раз. Некоторое время спустя, когда няни одевали нас в красные плюшевые пальто, чтобы вести на прогулку, кто то пришел и сказал Нэнни Фрай, что неподобает нас так одевать. Позже мы узнали, что это потому, что Александр III умер.
2
Весной 1896 года отец повез нас в Москву, куда со всей Европы собрались члены императорской фамилии на коронацию моего двоюродного брата Николая II. Хотя я была маленькой, мне только что исполнилось шесть лет, я прекрасно помню некоторые из событий того времени. Меня и Дмитрия сначала отвезли в Ильинское, подмосковное имение дяди Сергея. Потом отец решил, что я уже достаточно большая и могу присутствовать на коронационной церемонии, поскольку жаль лишать меня зрелища, которое сохранится в памяти на всю жизнь; как оказалось, оно стало последним такого рода в нашей истории.
Тогда меня с Нэнни Фрай отправили в Москву, и я провела несколько дней в доме генерал–губернатора у дяди Сергея.
В день коронации меня отвезли в Кремль. Из окна я видела, как парадная процессия вышла из Успенского собора и пересекла внутренний двор. Рядом со мной на руках своей няни великая княжна Ольга, старшая дочь императора, щурилась, наблюдая за происходящим. Она была только на несколько месяцев меня старше и на удивление уродлива, со слишком большой головой на маленьком теле.
Я очень отчетливо помню, как император и две императрицы, его мать и его жена, вышли из собора; Мария Федоровна и Александра Федоровна шествовали под роскошными балдахинами, украшенными страусовыми перьями, их несли придворные сановники. Это было восхитительно. За императором шел дядя Сергей, а за молодой императрицей - мой отец!
Многочисленные монархи и иностранные принцы, представлявшие свои страны или соединенные узами брака с нашей семьей, прибыли на коронацию; дворцы Москвы были заполнены родственниками. Дядя Сергей несколько раз брал меня с собой, когда наносил визиты.
Один из таких визитов я помню особенно хорошо, поскольку там отличилась. Это было во время вечернего чаепития, устроенного моей бабушкой, греческой королевой Ольгой. Она налила мне в чашку совсем немного чая, а потом наполнила ее до краев горячим молоком, покрытым пенкой. В том возрасте я терпеть не могла горячего молока. Бабушка, заметив, что я не притрагиваюсь к такому "чаю", поинтересовалась, почему я не пью. Я объяснила. Тогда она взяла чашку и попыталась заставить меня выпить. Я оттолкнула чашку, молоко выплеснулось ей на платье, на меня саму и на скатерть. Дядя Сергей рассердился. Все рассмеялись, даже бабушка, а мне было стыдно и досадно, я чувствовала себя униженной.
Через несколько дней я вернулась в Ильинское, где находились Дмитрий и мой дядя, греческий принц Кристофер, который был старше меня только на два года. После окончания церемоний коронации сюда же приехали новые император и императрица, чтобы погостить у моих дяди и тети. Их сопровождали самые близкие родственники.
Нам, детям, в Ильинском уже места не было, и на неделю нас отправили в Усово, другое дядино имение неподалеку.
Празднества по случаю восшествия на престол молодых императора и императрицы были великолепно подготовлены. Однако все омрачило трагическое происшествие на Ходынском поле, куда собрался народ в ожидании раздачи гостинцев. Людей туда стеклось больше, чем ожидали, и плохо организованные полицейские не смогли поддержать порядок. Произошла неописуемая давка. Из за паники были затоптаны и задавлены тысячи человек.
В дворцовых кругах о бедствии предпочитали не распространяться, но, помнится, отмечали, что царская чета и другие гости, проведшие неделю после коронации в Ильинском, были расстроены и не могли избавиться от дурного предчувствия. Все, хотя о том не говорилось вслух, считали эту катастрофу зловещим предзнаменованием в самом начале нового правления.
Ильинское
Гости уехали. Мы снова перебрались в Ильинское, где сельская жизнь текла буднично и размеренно. Я и Дмитрий проводили здесь каждое лето у дяди Сергея и тети Эллы.
У них никогда не было своих детей. Их внешне хорошие отношения отличались некоторой напряженностью: тетя с привычным спокойствием относилась к тому, что решения по всем вопросам - большим и малым - выносит муж. Оба они были гордые и застенчивые, редко открыто проявляли свои чувства, избегали откровенности.
Обратившись перед замужеством в православную веру, тетя с каждым годом становилась все набожней, строго следовала церковным предписаниям. Несмотря на то, что он тоже был человеком верующим и всегда соблюдал все православные обряды, дядя Сергей с тревогой наблюдал, как она все глубже и глубже погружается в религию.
Он обращался с ней так, словно она была ребенком. Я думаю, ее задевало подобное отношение, она чувствовала себя непонятой, а потому замкнулась в себе и искала утешения в вере. Казалось, что дядя и она не были по–настоящему близки. Большей частью они встречались только за столом и днем избегали оставаться наедине. Тем не менее до последнего дня совместной жизни они спали в одной большой постели.
Мой дядя, великий князь Сергей Александрович, был удивительным, но непонятным для меня человеком. Четвертый сын императора Александра II, он был в 1891 году назначен своим братом, Александром III, генерал–губернатором Москвы и продолжал оставаться на этом посту при новом императоре. Он занимал высокое положение, обладал большой властью и очень ответственно относился к своим обязанностям. Даже живя за городом, он постоянно принимал курьеров из Москвы и давал аудиенции.
С детских лет дядя Сергей и мой отец очень дружили, дядя был глубоко привязан к моей матери. Он воспринял как тяжелую утрату ее раннюю кончину, как я уже упоминала, в Ильинском и был безутешен. Он приказал оставить нетронутыми комнаты, в которых она провела свои последние часы, чтобы в них все было точно так, как когда она умерла. Он запер их и сам хранил от них ключи, не позволяя никому туда входить.
Он был высоким, как мой отец, таким же широкоплечим и худощавым. Он носил маленькую, аккуратно подстриженную бородку. Его густые волосы были подстрижены ежиком. В своей обычной позе он стоял прямо, с поднятой головой, выпятив грудь, прижав локти к бокам, и пальцами вертел кольцо с драгоценными камнями, которое обычно надевал на мизинец.
Когда он был раздражен или не в духе, губы его сжимались в прямую линию, а глаза становились жесткими и колючими. Все считали его, и не без основания, холодным и строгим человеком, но по отношению ко мне и Дмитрию он проявлял почти женскую нежность. Несмотря на это, он требовал от нас, как и от всех проживающих в доме и от своих приближенных, беспрекословного повиновения. Он лично вел финансовые дела, занимался всеми проблемами, связанными с домом и хозяйством, устанавливал распорядок нашей повседневной жизни, и всякое его решение требовало неукоснительного выполнения. Сосредоточенный на себе, испытывающий неуверенность, он не был внутренне свободен, контролировал свои чувства и действовал согласно строгим правилам и монархическим убеждениям. Те немногие, кто его хорошо знал, были глубоко ему преданы, но даже близкие друзья побаивались его, и мы с Дмитрием тоже.
По–своему он очень любил нас. Ему нравилось проводить с нами время, и он не жалел его для нас. Но он всегда нас ревновал. Если бы он только знал, как мы обожали отца, он бы этого не перенес.
Тетя Элла - великая княгиня Елизавета Федоровна - была старшей сестрой императрицы Александры Федоровны и одной из самых красивых женщин, каких я когда либо видела в жизни. Она была высокой и хрупкой блондинкой с очень правильными и тонкими чертами лица. У нее были серо–голубые глаза, на одном из которых было коричневое пятнышко, и это производило необычайный эффект.
Даже живя за городом, тетя много времени и внимания уделяла своему внешнему виду. Она сама разрабатывала фасоны большинства своих нарядов, делая эскизы и раскрашивая их акварельными красками, и они замечательно смотрелись на ней, подчеркивая ее индивидуальность. Дядя, у которого была страсть к драгоценным камням, дарил ей много украшений, и она всегда могла выбрать то, что сочеталось бы с ее одеждой.
Детство мы, по сути, провели рядом с дядей: тетя Элла не проявляла никакого интереса ни к нам, ни к тому, что нас касалось. Казалось, ее раздражает наше присутствие в доме и то, что дядя к нам так привязан. Порой она говорила вещи, которые задевали меня.
Я вспоминаю один такой случай, когда она, одетая для загородной прогулки, показалась мне особенно красивой. На ней было обычное платье из белого муслина, но она сделала новую прическу - распущенные волосы были стянуты на шее шелковым черным бантом - и выглядело это изумительно. Я воскликнула: "Ах, тетя, вы прямо как с картинки из сказки!" Она повернулась к моей няне и сказала раздраженно: "Фрай, вам следует научить ее сдерживаться". И удалилась.
Из переодевания к обеду она устраивала настоящую церемонию, которая требовала много времени. Призывались камеристки, горничные и гофмейстерина. Батистовое белье с кружевами уже лежало наготове в корзине с розовой атласной подкладкой. Ванна была наполнена горячей водой, пахнущей вербеной. В ней плавали лепестки роз.
Готовых косметических средств в России в то время почти не было. Думаю, что тетя никогда в жизни не видела румян и очень редко пользовалась пудрой. Искусство пользования косметикой было неведомо русским дамам в ту пору, даже великим княгиням. Тетя Элла сама готовила лосьон для лица, смешивая огуречный сок и сметану. Она не позволяла летнему солнцу касаться кожи и всегда выходила на улицу в шляпе с вуалью и шелковым зонтиком с зеленой подкладкой.
После того как камеристки и горничные снимали верхнюю одежду, в которой она была днем, тетя запиралась в туалетной комнате одна. Отобранные чулки, обувь, нижние юбки и все другие предметы одежды согласно сезону были аккуратно разложены, и возле них ожидали служанки. Из соседней комнаты доносился плеск воды. Приняв ванну, тетя надевала корсет и открывала дверь. Тогда проворно подходили горничные, причем каждая занималась своим делом.
Когда процесс одевания был завершен, тетя внимательно оглядывала себя - обычно с удовлетворением - в трехстворчатом зеркале, установленном так, чтобы она видела себя со всех сторон. Последние поправки она делала собственноручно. Если наряд не удовлетворял ее по какой либо причине, она снимала его и требовала другой, который примеряла с тем же вниманием и терпением.
Одна из горничных делала ей прическу. Ногтями тетя занималась сама. Они у нее были удивительной формы, очень плоские и тонкие, далеко выступающие над кончиками пальцев.
Когда маникюр был сделан, вечернее платье надето, наступала моя очередь участвовать в ритуале. Тетя говорила мне, какие драгоценности она собирается надеть, и я шла к застекленным шкафчикам, похожим на витрины в ювелирном магазине, и приносила то, что она выбрала.
Вскоре мой дядя, человек крайне пунктуальный, стучал в дверь и сообщал, что обед готов. Оба они целовали меня и уходили, а нас с Дмитрием кормили ужином рано и отправляли спать.
Помню, как то раз, когда я еще была маленькой, я увидела тетю в парадном платье - величественную, с длинным парчовым шлейфом, сверкающую драгоценностями и ослепительно красивую. Онемев от восторга, я подошла на цыпочках и поцеловала ее сзади в шею, ниже изумительного сапфирного ожерелья. Она ничего не сказала, но я видела ее глаза, и от этого холодного, строгого взгляда мне стало не по себе.
Только однажды, в раннем возрасте я случайно узнала, что она бывает иной, непохожей на себя обычную. Заболев в Ильинском дифтеритом, я лежала в жару, и надежд на улучшение не было. Я погрузилась в странный мир фантазий, отвлекавший меня от страданий и похожий на удивительную книгу сказок. Перед глазами возникали яркие, прелестные видения, и мой дремлющий мозг пытался на них сосредоточиться. Трещины и пятна на потолке, если в них долго вглядываться, превращались в разнообразные картины на мягком сером фоне. То это был замок с башнями и подъемными мостами над рвами с водой, кавалькада въезжала в ворота, я видела рыцарей с соколами на запястьях и амазонок в длинных платьях, их шлейфы волочились по земле. Потом это становилось озером, по которому плавали ладьи. Я видела очертания островов с высокими деревьями и проплывающие по небу облака. Однажды мне представилась высокая ограда, а за ней - великолепный дворец и прекрасные цветники. На ткани занавесок также возникали волшебные картины.
Все, что я видела, было так увлекательно и красиво, хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. Но как только кто нибудь подходил ко мне, видения исчезали. Приятные грезы сменялись моментами просветления, полного страдания и печали. Ночами я спала мало и плохо. Голова была тяжелой, горло стягивало, а в ушах стоял гул, как от полчищ невидимых мух. Сбоку, в комнате для игр горел ночник, и время от времени белая тень приближалась к моей постели.
Однажды, заслышав звук шагов, я взглянула из под ресниц и увидела склонившуюся надо мной тетю. Выражение ее лица изумило меня, она смотрела на меня с любопытством и тревогой. Она была такой размягченной, естественной. Мне стало неловко, словно я подглядела что то недозволенное.
Я пошевелилась. Ее лицо тут же приобрело прежнее выражение. И прошли годы, прежде чем мне снова довелось увидеть ее без привычной маски.
2
И все же я с полным правом могу сказать, что самые прекрасные, самые радостные воспоминания моего детства связаны с Ильинским. Здесь родился Дмитрий, здесь мы вместе росли, это наш маленький мирок на просторах огромной России, те неразрывные узы, что связывают меня с родной землей.
Имение занимало почти тысячу гектаров, граничило с Москвой–рекой и находилось километрах в шестидесяти от Москвы. Оно мало чем отличалось от других великолепных имений, которыми до революции владели многие знатные русские семьи. Оно было достаточно скромным, и, возможно, именно это придавало ему чарующую прелесть.
Дядя унаследовал Ильинское от своей матери, императрицы Марии Александровны, которая на склоне лет нашла здесь убежище от утомляющего церемониала придворной жизни.
Квадратный дом был невелик и выстроен из дуба. Обстановка в комнатах не отличалась особой роскошью. В парке находились домики для гостей и лиц из свиты.
Парк был необычайно хорош. Он выходил к реке, его пересекали красивейшие аллеи.
Имение не приносило никакого дохода. Наоборот, дядя Сергей тратил на его содержание большие суммы. Каждый год он затевал преобразования. Он завез высокопородистых коров светло–бежевой масти, по–моему, из Швейцарии, нигде больше мне таких видеть не доводилось. Он любил хороших лошадей и, единственный в России, занимался разведением арденской породы. Он вечно что нибудь строил, то новую школу, то расширял теплицы. У него было великолепное стадо гольштейнской породы и современно оборудованные птичники, к которым дядя питал особое пристрастие. А еще оранжереи, огороды и целые поля цветов, выращиваемых для дома.
Свита и дворцовые служители были столь многочисленны, что каждый переезд летом в Ильинское походил на переселение целой деревни. Когда мы устраивали праздники для детей этих людей, то всегда исходили из расчета, что их наберется более трехсот. У тети для ее личных нужд были три камеристки и одна портниха, не считая горничных. Главной над ними всеми была гофмейстерина. В ее обязанности входило следить, чтобы в комнатах поддерживался порядок, нанимать прислугу, делать покупки, оплачивать счета портных и модисток и хранить ключи от шкафчиков с драгоценностями.
У дяди было три или четыре камердинера, которые работали посменно. Слуги, ливрейные лакеи, судомойки, фонарщики и прочие были под началом гофмейстера. Обслуживающий персонал конюшни с кучерами, конюхами, слугами был поручен шталмейстеру, который больше ничем не занимался.
В Ильинское добирались от железнодорожной станции Одинцово, и уже выйдя на маленькую платформу, можно было почувствовать, какой здесь замечательный воздух. Кучер кланялся нам, сидя на козлах; в одной руке он держал вожжи, которыми управлял упряжкой из трех лошадей, в другой - свою маленькую круглую фетровую шляпу, нарядную, украшенную павлиньими перьями. Поверх белой шелковой рубашки на нем была темно–синяя суконная безрукавка, облегающая фигуру, и широкий белый шерстяной пояс, концы которого свисали с колен. Когда мы усаживались в экипаж, он надевал шляпу. Волосы у него были острижены по шею и тщательно смазаны маслом.
Он взмахивал поводьями. Лошади трогались. Мимо станции и небольшой деревушки мы ехали шагом, потом кучер, слегка наклонившись вперед, пускал тройку во весь опор. Коренная шла рысью, покачивая хомутом, а пристяжные - галопом, опустив головы и выгнув шеи. Из экипажа были видны их лоснящиеся крупы, гривы и длинные развевающиеся хвосты, пыль поднималась из под копыт. Колокольчики на дугах весело звенели. Прямая песчаная дорога проходила через поля. Еще незрелые хлеба были вровень с экипажем. От теплого ветерка они колыхались волнами.