Только один день
Однажды я прочел несколько записей подряд и подумал: а не получается ли, будто я прихожу к Раневской и она тут же рассказывает мне несколько эпизодов для будущей книги?
Но это было не совсем так. Вернее, совсем не так.
А что, если попытаться, подумал я, записать события одного дня, проведенного с Ф. Г., его хронологию, не вдаваясь в объяснения, ассоциации, изложение фактов предшествующих и т. д. Ведь и без этого, по-моему, каждый день Раневской - совсем не ординарный.
Я выбрал четверг, 19 марта 1970 года. Но мог бы быть и любой другой день.
С утра у меня была запись, я освободился в начале первого и тут же позвонил Ф. Г.
- Когда ко мне ехать? - переспросила она. - Немедленно!
Едва я переступил порог, Ф. Г. сделала большие глаза и поднесла палец ко рту:
- Тсс! Вы приехали на самое интересное: сейчас у меня будут директор театра и его заместитель. Они уже в пути. Сказали, что имеют ко мне деловой разговор и предложение!
Как вы думаете, какое? Уж не решили же эти два кита отправить меня на покой? - Она усмехнулась: - Не дамся, и вы поддержите!
Директор "Моссовета", как не раз говорила Ф. Г., Лев Федорович Лосев - единственное за всю актерскую ее карьеру административное лицо, которое Ф. Г. сначала уважала, а потом и полюбила. И называла Льва Федоровича не иначе как "любимый директор", часто вкладывая в этот титул (по обыкновению) изрядную иронию.
Она могла, например, сообщить:
- Вчера любимый директор сделал мне изуверское предложение: просил на гастролях сыграть за месяц десять спектаклей! При этом был так ласков и любезен, что я, старая шлюха, не смогла отказать ему.
Или:
- Завадский выкинул меня из "Шторма" - "любимый" сразу смекнул, чем это грозит кассе, и кинулся его умолять отменить решение. Но я не помню случая, чтобы кому-нибудь удалось оказаться сверху Завадского!..
Лосев приехал со своим заместителем Школьниковым (в отличие от директора - нелюбимым и в быту именуемым Ф. Г. "Шкодниковым"). Широко улыбаясь, он протянул Ф. Г. коробку.
- Боже, что это?! - хлопнула она в ладоши. - Торт? Голубчик, вы же знаете, я - диабетик, мне нельзя. Он, - жест в мою сторону, - не съест. Зачем же мне ломать голову, кто сделает это?
Директор, снимая пальто, смеялся:
- Никаких волнений! Посмотрите на этикетку - это торт специально для вас, он на ксилите.
- Не может быть! - изумилась Ф. Г. - И крем тоже? Тогда скорей, скорей к столу! Я уничтожу его, стану вдвое толще, и вам придется увеличить мне зарплату - платить за двух Раневских сразу!
Директор с замом приехали выяснить, когда Ф. Г. собирается выйти на сцену (после больницы).
- А то нам придется искать на "Сэвидж" дублершу! - пошутил Лосев.
- Я не хочу дублерш, - запротестовала Ф. Г. - Когда я знаю, что есть дублерша, у меня возникает чувство, будто спектакль - дорогой мне мужчина, с которым спит другая. Лев Федорович со Школьниковым не засиделись: откушав чаю и выяснив, когда Ф. Г. сможет играть "Сэвидж", они отбыли, пообешав сообщить позже точные даты спектакля.
- Не позже, а сегодня же! Это очень важно для меня, прошу вас понять это, - напутствовала их Ф. Г. И, едва захлопнулась за ними дверь, сказала мне: - Если они заговорили о дублерше, то, может быть, я им больше не нужна и следует искать другой театр? Я ведь всегда старалась уйти на пять минут раньше, чем меня бросали.
И тут же, без остановки:
- Что мы теряем время?! Мы же решили ехать гулять. Я умру без свежего воздуха.
- В центр, к Большому театру, - попросила она таксиста. - Эти проклятые новые деньги, - говорила она, расплачиваясь. - "Ничего не изменится, цены остаются те же", - трубили газеты и радио. Как бы не так! Раньше дашь в такси на чай три рубля и чувствуешь себя миллионершей. Попробуй теперь сунуть водителю тридцать копеек! Со стыда сгоришь под его взглядом!
Мы вышли в садик у памятника Марксу.
- Знаете, как я зову это чудище? - спросила Ф. Г. - Маркс, вылезающий из холодильника. Да, это уже пошло по городу. Как и мое о Новом Арбате - "Вставная челюсть Москвы". Можно гордиться - выхожу на уровень народного творчества. Вот только обидно, когда тянут у меня беззастенчиво писатели и сценаристы. Тут уж плагиат оплаченный!..
Перейдя площадь, мы поднимались по Пушкинской вверх.
- Заглянем на минуту к мадам Абдуловой, - попросила Ф. Г., - я ей давно обещала. Вы ее знаете - видели у меня. Это вдова Осипа. Как она танцевала с ним фрейлахс! Не на свадьбе, а на эстраде! Это у них был коронный номер. Лиза надевала национальный костюм, повязывала голову платком, и башмаки у нее были такие грубые на толстой подошве. Но главное в другом: она плясала с каменным лицом, никаких эмоций, несмотря на все заигрывания Осипа, впрочем, тоже сдержанные, но очень выразительные. Я смотрела на них и ухала от смеха, как филин: "Ух-ух-ух!" Невыносимо было смешно.
Елизавета Моисеевна радостно встретила нас, показала свою только что отремонтированную квартиру и альбом "Французская салонная живопись XIX века".
- Какая прелесть! - сказала Ф. Г. - И это у нас считалось фривольным. Ах-ах, из-под юбки видна резинка с красным бантиком!
- Фаина Георгиевна, хотите новый анекдот, - вошел Сева, сын Абдуловых. - Англичанин плывет по Темзе. Навстречу ему другой: "Сэр, я доплыву до Вестминстера?" - "Конечно". - "Благодарю вас, а простите, куда плывете вы?" - "Я не плыву, я тону".
Все засмеялись, но громче всех Елизавета Моисеевна:
- Очаровательно, не правда ли? Все-таки не зря говорят о тонкости англичан! Куда же вы, Фаина Григорьевна? А я хотела вам предложить чаю! Я понимаю: прогулка, но раз вы уж зашли…
- Очень мне нужен ее чай, - проворчала Ф. Г. на улице. - Предложила, когда я уже взялась за дверную ручку!
Она взглянула вверх, на огромный серый дом, из которого мы вышли:
- Чудище! Крепость, бастион! А двери - только решетки с зубцами, такой, что спускалась сверху, не хватает! И смотрите, сколько уже памятных досок! Вон - Немировичу. Здесь и его квартира, ставшая музеем. Непонятно, от кого они всех охраняли. Тут же жили и живут сейчас артисты. И Любочка, и Сережа Образцов. Противно! Но мне кажется, в этом есть какой-то смысл. Не в том, чтобы оградить артистов от зрителей. А в том, чтобы собрать их всех в одном месте. Представляете, как удобно наблюдать за каждым, подслушивать их разговоры, выявлять "контру". Эту громадину соорудили в середине тридцатых, а в двадцатые годы все было по-другому, вы это знаете.
Я знал, хоть и в университете на все двадцатые отводилась одна обзорная лекция, но "Серапионовы братья", "Обэриуты" с Хармсом, Тынянов с "Кюхлей" и "Смертью Вазир-Мухтара" пользовались особой, почти всеобщей популярностью. Я сказал об этом.
- Вот видите, - подхватила Ф. Г., - вы на них накидывались, хоть они и были "попутчиками", а не пролетарскими писателями! Я могу вам, как живой "обломок империи", точно сказать: никто этими "пролетарскими" в двадцатые годы не интересовался. И вот какая крамольная мысль пришла мне однажды в голову: партийные руководители вовсе не разгоняли этот Пролеткульт, РАПП и прочие уродства - они им не мешали. Им надо было взять в свои руки все эти неподвластные им группки и направления.
- Но ведь уже в начале двадцатых ввели строжайшую цензуру - она могла все контролировать, - возразил я.
- Контролировать - не руководить! Им нужно было другое - поместить каждого под неусыпное око. Вот поэтому они и загнали писателей в одно стойло, которое назвали "Союзом". А потом та же участь постигла и музыкантов, и живописцев, и артистов. "Умница,- сказала мне Анна Андреевна, когда я поделилась с нею своей догадкой. - Только умоляю тебя: никому не сообщай об этом!"
Последнюю фразу Ф. Г. произнесла шепотом, стрельнула глазами влево-вправо и тихо попросила:
- Взгляните, нас никто не преследует?.. Мы зашли в стол заказов Елисеевского.
- Смотрите, виски "Длинный Джо"! Настоящий! Берем немедленно! Если бы я могла его еще и выпить!
У парфюмерной витрины магазина ВТО Ф. Г. остановилась:
- "Советское - значит, отличное"! Если бы вы видели магазины "Коти" или "Шанели"! Впрочем, сейчас я заставлю вас раскошелиться, если мне моих не хватит…
Она сделала широкий шаг к дверям магазина. И застыла.
- Скорее ко мне! - прошептала она, судорожно удерживая что-то в кармане пальто. - Это катастрофа! Лопнула резинка в теплых трусах. Вы представляете, какая сейчас соберется толпа, когда увидят меня стреноженной фиолетовыми панталонами! Скорее такси!
- Но стоянка за углом!
- Я не могу ступить с места! - взмолилась Ф. Г. - Уговорите подъехать сюда, иначе вам придется нести меня на руках и это приведет еще к одной катастрофе!..
После обеда я читал сценарий "Корона Российской империи", в котором режиссер Эдмонд Кеосаян предлагал Ф. Г. сыграть роль тети Сони. "В миниатюре, - написал режиссер в сопроводиловке, - это роль, аналогичная Вашей героине в "Мечте".
- Нахал, - сказала Ф. Г. - Ничего подобного! Если это и миниатюра, то такова, что ее не разглядеть пол самым сильным микроскопом!… Вообще я на вас удивляюсь: читаете лекции о кино, а в кино ходите редко.
- Пойти сейчас? - спросил я.
- Не хамите! Лучше расскажите, что там во ВГИКе вам показывают?
Я рассказал, как на последнем занятии с режиссерами удивился, что их оказалось так мало - из группы в пятнадцать человек в аудитории сидело пятеро.
- А где ж остальные? - спросил я.
- Не волнуйтесь, Глеб Анатольевич, они сейчас подойдут - опаздывают, наверное. У нас на первой паре сегодня просмотр по "Истории кино", немой период. Показывали какую-то муть - "Кабинет доктора Калигари", так никого и не было.
- Не может быть! - не поверила Ф. Г. - Но вы хоть им…
- Да, я хоть… Но сколько ни объясняй - не поможет. Это уже другое поколение, и интересует их другое и смотрят они не то, что смотрел и смотрю я.
- Вот, кстати, вы не видели картину Роома "цветы запоздалые"? - спросила Ф. Г. - На коленях буду вас просить - посмотрите!
- Вместе с вами?
- Я уже. Оттого и прошу вас. Я чуть со стула не упала, когда Ирина Шаляпина, изображая сваху и придя в дом за товаром - "У вас товар - у меня купец!" - вдруг начинает петь! Романс. И как! И зачем?! Напомнить, что у нее знаменитая фамилия? Это непередаваемо! Как, впрочем, и вся манерность фильма тоже.
Ф. Г. взяла со столика томик Чехова:
- Я после этого кошмара кинулась к полке, нашла "цветы", прочла их, не поленилась. Это же необработанный Антоном Павловичем рассказ - он даже в Собрание сочинений его не включил. Эта сегодняшняя тяга к полуфабрикатам, пусть они и принадлежат великим, согласитесь, ненормальна!..
Нина Станиславовна перебила разговор.
- Я на минутку! - сообщила она еще в дверях.
- Но я надеюсь, ты откушаешь с нами чаю? - спросила Ф. Г.
- Конечно, Фаиныш, - она впопыхах расчесывалась, - откушаю, но тороплюсь ужасно: мне еще в театр обернуться надо.
- Ниночка - чудесная, добряк, - сказала Ф. Г., когда через полчаса за Ниной Станиславовной захлопнулась дверь. - Но зачем она приходила - вы поняли? Я - нет.
И настали лучшие минуты дня. Ф. Г. взяла чеховский томик:
- "Письмо к ученому соседу" Антон Павлович тоже не включил в Собрание сочинений. Но, по-моему, это - чудо. Хотите прочту?
Я обожаю эту манеру чтения Ф. Г. - вроде бы для себя, нигде никакого нажима, ничто не педалируется, и все вполголоса. Ф. Г. тут и исполнитель, и слушатель одновременно, хохочет вместе со мной, будто все это слышит впервые, иногда повторит удачную фразу - "А, как сказано?". И в заключение:
- Жаль, рассказ мужской - вот записать бы его на радио!
Я стал собираться.
- Погодите! - попросила Ф. Г. - Не оставляйте меня! Я умру от тоски и волнения. Давайте дождемся звонка Льва Федоровича. Любимый директор - человек обязательный, раз сказал, что позвонит, значит, позвонит непременно! Я даже думаю, он звонил, когда я боролась с панталонами на улице Горького.
Звонок - так не бывает - раздался тут же.
- Что с дублершей? - сразу спросила Ф. Г.
- С дублершей? - удивился директор. - Фаина Георгиевна, это была шутка! Извините, если неудачная.
- Да уж, с человеком, пережившим инфаркт, шутки плохи, - вздохнула Ф. Г. - А на какое число вы назначили первый спектакль?
- На четырнадцатое мая. И сегодня же отправили в типографию афишу.
- Ну а если я смогу сыграть раньше?
- Пожалуйста, в любой день после двадцать второго апреля - надо только переждать ленинскую декаду: во время нее играть зарубежный репертуар запрещено.
- А репетиции? Я же не смогу выйти на сцену сырая!
- И репетиции, конечно! Хоть завтра! Как только вы будете в состоянии начать их…
- Ну, слава Богу, - сказала Ф. Г., кладя трубку. - Кажется, на этот раз в театре я остаюсь.
Такой разный Пушкин
- Вы так долго не появлялись, и я изменила вам! - с горестной улыбкой сообщила Ф. Г. - За деньги. Не за три рубля, но все же за мизерную сумму. Снимали меня для телевидения, дома. Интервью.
Первый вопрос:
- Вы любите современную литературу?
- Обожаю. Без нее не могу прожить ни дня ни ночи, - отвечаю я.
- Можете сказать, кто ваш любимый современный поэт? - допытывается интервьюерша.
- Пушкин, - говорю я тихо: о любви же нельзя кричать.
- Кто? Кто?
- Александр Сергеевич Пушкин, - повторяю. - Могу признаться - сплю с Пушкиным. Читаю его ежедневно допоздна. Приму снотворное и снова читаю. Мне даже приснилось недавно: он входит в мою квартиру, я кидаюсь к нему в экстазе: "Александр Сергеевич, дорогой, это вы?" А он: "Как ты мне надоела, старая дура!"
Уверена это вырежут и в эфир не дадут. Да что вообще можно в вашем эфире! Дистиллированный Пушкин?
Когда интервьюерша стала выяснять, какой пушкинский стих у меня самый любимый, я расхулиганилась и хотела сказать "Эпиграмма на князя Дундука"!
Вы наверняка не знаете, кто это. Был такой красавец писаный. Стати отменные. Фигура - треугольная. Черные брови, бакенбарды и розовые щечки - кровь с молоком. К мужикам лип - направо, налево. Пушкин написал о нем:
В Академии Наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Почему ж он заседает?
Потому, что жопа есть.
Ну, это ведь вырезали бы сразу: жопа у нас всегда под запретом!
Пушкина, которого я люблю, поэта разного - и доброго, и рассерженного, и саркастичного, и страдающего, и хулиганистого, одним словом Пушкина-человека на вашем телевидении не признают.
А во сне я вижу Александра Сергеевича все чаще. Когда это случилось в первый раз, я, как только проснулась, позвонила Анне Андреевне:
- Видела во сне Пушкина.
Она тут же:
- Еду!
И примчалась ко мне ни свет ни заря.
Пьеса на примете
Как-то на следующий день после одного из спектаклей "Сэвидж" мы говорили о театре, о репертуаре, о том, что новых ролей нет. Комедия, в которой Ф. Г. могла бы сыграть (речь о роли Сказительницы современных былин и причитаний в пьесе Ариадны и Петра Тур), в театре не понравилась и ставиться не будет.
- Правда, у меня есть на примете еще одна пьеса - увы! не комедия, но… Хотите прочитать ее?
Это оказалась пьеса В. Дельмар "Уступи место завтрашнему дню". История добропорядочной супружеской четы, вырастившей пятерых детей и на закате жизни оставшейся без средств к существованию. Дети не хотят брать на себя заботу о родителях, содержание двух стариков для них тоскливая обуза, и как итог - Люси и Барт Купер (так зовут супругов), прожив полвека вместе, вынуждены разъехаться по разным городам и расстаться, вероятно, навсегда.
Взаимоотношения отцов и детей не могут не волновать, и, очевидно, каждый призыв к выполнению сыновнего долга, каждое напоминание о нем нельзя признать бесполезными. К сожалению, на пьесе, трактующей проблему неглубоко, лежал изрядный налет сентиментальности и мелодраматизма.
Вина Дельмар, как удалось установить впоследствии, вовсе не является автором пьесы. Достаточно опытная сценаристка, она в середине тридцатых тодов предложила Голливуду экранизировать популярный в Америке роман Жозефины Лоуренс "Такой долгий путь". Фильм вскоре сделали. Его сценарий, уже в конце пятидесятых годов попавший неведомыми путями к переводчику К. Раппопорту, превратился в пьесу в девяти картинах. И хотя имя Жозефины Лоуренс для наших зрителей осталось неизвестным, двойное женское авторство не прошло бесследно.
Жозефина и Вина явно питают страсть к ситуациям, бьющим по нервам зрителей. сцена прощания героев - их последнего свидания в том самом ресторане, где конечно же они были в первый день их совместной жизни, - рассчитана на слезы и, очевидно, действительно может вышибить слезу у любого зрителя трогательностью ситуации и признаний.
Подобных "ситуаций" в пьесе немало. Какой же трудности задача встает перед актерами - наполнить пьесу человеческими характерами, заставить зрителя следить не за положениями, а за личностями. В решении этой задачи, по-моему, единственное оправдание обращения к пьесе.
В театре на "Уступи место" согласились неожиданно быстро. Начало работы задерживали только поиски постановщика. Свои, моссоветовские режиссеры были заняты. В частности, Ю. А. Завадский начал делать "Преступление и наказание", И. С. Анисимова-Вульф готовилась ставить советскую пьесу.
Раневская предложила обратиться к М. И. Ромму.
Михаила Ильича она часто вспоминала в своих разговорах. С ним была сделана любимая роль в кино - Роза Скороход - немало для самых добрых воспоминаний. Михаил Ильич запомнился Ф. Г. как талантливый, ищущий режиссер, как человек, влюбленный в актера и получающий необычайное удовлетворение от работы с ним.
Ромм пригласил Ф. Г. в "Мечту" в 1940 году. Это была их вторая творческая встреча. После "Пышки" прошло шесть лет. За эти годы Ромм поставил "Тринадцать" и знаменитую дилогию о Ленине. Начинающий режиссер в куцем пиджаке, каким он пришел к Ф. Г. в их первое свидание перед "Пышкой", стал создателем картин, получивших самые высокие оценки. Но Ромма не коснулась "звездная болезнь". Напротив - он стал еще требовательнее ко всему, что делал.
- Особенно меня поразила его кропотливая работа с актерами, - вспоминала Ф. Г. - Такой я больше не встречала за все мои годы работы в кино.
Тщательность, с которой подошел режиссер к актерам, ставя "Мечту", не была случайной. "Мечту" Ромм, по его словам, при любых обстоятельствах считал "своей" картиной - картиной, которая ему "была нужна", в которой он говорил то, что сам хотел сказать.
Незадолго до начала работы над этим фильмом Ромм в одной из статей подвел итоги сделанному ранее. Он объявил себя противником режиссеров, считающих своей задачей "подмять под себя" актера, оператора, художника, короче - весь творческий коллектив, подчинить его себе, заставить почти механически выражать режиссерскую неповторимую индивидуальность. Тут же Ромм изложил свою программу на будущее.