Ведь те, кого пришлось арестовывать Берии и кого пришлось осуждать на смерть Сталину, долгое время были их товарищами по общему государственному делу. И эти бывшие товарищи, скатившиеся до интриг и прямого предательства, в своё время не так уж мало сделали для успеха той борьбы за новую Державу, участниками которой были Сталин и Берия.
Но если Сталину и Берии предстояли ещё годы великих трудов и побед, то для Ежова, Фриновского и их подельников всё было позади. И такую судьбу они уготовили себе сами. Скажем, 4 августа 1939 года Ежов на допросе говорил интересные вещи, а именно:
114
"Первые результаты операции для нас, заговорщиков, были совершенно неожиданны. Они не только не создали недовольства карательной политикой советской власти среди населения, а наоборот вызвали большой политический подъем, в особенности в деревне. Наблюдались массовые случаи, когда сами колхозники приходили в УНКВД и райотделения УНКВД с требованием ареста того или иного беглого кулака, белогвардейца, торговца и проч.
В городах резко сократилось воровство, поножовщина и хулиганство, от которых особенно страдали рабочие районы.
Было совершенно очевидно, что ЦК ВКП(б) правильно и своевременно решил провести это мероприятие…"
То есть всё начиналось разумно. В стране действительно имелось немало антиобщественных элементов, способных на активные действия в случае обострения ситуации или внешней интервенции. За партии крупного капитала на выборах в Учредительное собрание голосовало примерно 17 % избирателей. Эта цифра не может быть принята как представительная потому, что в выборах в октябре 1917 года (к слову, они прошли уже после Октябрьской революции и при поддержке новой власти) смогли принять участие не все, особенно в сельской местности. К тому же через двадцать лет многие антисоветски настроенные граждане или умерли от естественных причин (возраст), или эмигрировали. Тем не менее если предположить, что активно антисоветски было настроено всего 3–4 % населения, то при взрослом населении СССР к 1937 году примерно в 120 миллионов человек размер потенциальной "пятой колонны" мог достигать 4–5 миллионов человек. Но, даже по раздутым данным хрущёвцев и всех последующих фальсификаторов истории, в 1937–1938 гг. было репрессировано не более 2 миллионов человек.
Сколько из них пострадало невинно? Не имея возможности подробно вдаваться в анализ этой стороны дела, всё же замечу, во-первых, что общее число репрессированных в 1937–1938 годах ниже, возможно, вдвое и даже более того, чем это обычно утверждается. Во-вторых, действительно невинные жертвы 1937–1938 годов вряд ли составляют больше трети от общего числа репрессированных. Это тоже немало, но тому есть свои причины. Некоторые из них вскрылись во время следствия по делу Ежова, но об этом чуть позже.
Сама же репрессивная операция в условиях возможной близкой внешней агрессии против СССР была необходима. При этом наиболее активно проявившие себя социально опасные элементы (кулаки, бывшие белогвардейцы и белобандиты, участники карательных отрядов, полицейские, уголовники-рецидивисты и т. п.) состояли на оперативном учёте в местных органах ОГПУ - НКВД. Так что первый репрессивный удар пришёлся почти полностью на безусловно виновных - в пределах первоначально определённых "лимитов", цифры которых были взяты не с потолка, а по данным, повторяю, оперативного учёта.
Далее… Вопреки установившемуся мнению, во многих регионах арестованные осуждались не "на конвейере", а после следствия, длившегося иногда месяцами. В ходе следствия, вне сомнения, вскрывались дополнительные фигуранты, поэтому значительное число репрессированных и во второй волне было осуждено, в том числе к ВМН, не без оснований.
Однако на объективный процесс "зачистки" страны наложились сознательные провокационные действия той части руководства НКВД, которая имела отношение к заговорам и преследовала цели дискредитации Советской власти и Сталина. "Технология" таких действий хорошо видна из следующей части показаний Ежова от 4 августа 1939 года:
"…Ответ: Когда были исчерпаны в областях установленные для них так называемые "лимиты" по репрессии бывших кулаков, белогвардейцев, к.-р. духовенства и уголовников, мы - заговорщики и я… вновь поставили перед правительством вопрос о том, чтобы продлить массовые операции…
В доказательство целесообразности продолжения массовых операций мы приводили крайнюю засоренность этого рода элементами колхозов в деревне, фабрик и заводов в городах, подчеркивая заинтересованность и сочувствие к этой мере трудящихся города и деревни.
Вопрос: Вы что же, обманули правительство?
Ответ: Продолжить массовую операцию и увеличить контингент репрессируемых безусловно было необходимо.
Меру эту, однако надо было растянуть в сроках и наладить действительный и правильный учёт с тем, чтобы, подготовившись, нанести удар по организующей, наиболее опасной верхушке контрреволюционных элементов…
…В этом смысле мы правительство, конечно, обманывали самым наглым образом…"
Ежов далее пояснял свои слова более конкретно, говоря и вот что:
"По словам Фриновского (выезжавшего в Дальневосточный край. - С.К.), продолженная нами массовая операция пришлась как нельзя кстати. Создав впечатление широкого разгрома антисоветских элементов в ДВК, ему удалось на деле удачно использовать массовую операцию для того, чтобы сохранить более руководящие и активные кадры контрреволюции и заговорщиков. Сосредоточив весь удар… на пассивных деклассированных элементах, Фриновский, с одной стороны, вызвал законное недовольство среди населения многих районов ДВК и, с другой стороны, сохранил организованные и активные кадры контрреволюции. Особенно он хвастал тем, что с формальной стороны к проведенной им операции никак не придерешься. Он погромил колчаковцев, каппелевцев и семеновцев (то есть тех, кто служил в войсках Колчака, Каппеля и атамана Семёнова. - С.К.), которые, однако, в большинстве своем были старики… Фриновский шутя так и называл операцию в ДВК - стариковской…"
Это не выдумано допрашивавшим в тот день Ежова страшим лейтенантом ГБ Эсауловым (позднее, в 1944–1947 гг. он был заместителем наркома НКГБ СССР), а записано им со слов самого Ежова. Собственно, Эсаулов по малости тогдашнего своего служебного положения не смог бы выдумать ничего похожего на протокол допроса Ежова от 4 августа 1939года, даже если бы очень захотел.
Почему ранее вполне честно служившие Советской власти люди с какого-то момента пошли на измену? Ответ очевиден - не по изначальной ненависти к этой власти, как это было у "бывших", а исключительно по слабости гражданского духа и дефектности нравственных качеств. Говорят: "Коготок увяз, всей птичке пропасть". Вот и у них всё начиналось с "коготка".
На допросе 26 апреля 1939 года (его протокол ныне рассекречен) Ежов объяснил одну из непосредственных причин того, почему он был склонен пойти в ноябре 1938 года на решительные действия:".. окончательно понял, что партия мне не верит и приближается момент моего разоблачения". После того, как сорвались планы путча 7 ноября, Ежов решил лично подготовить террориста-смертника, и вот как он об этом рассказывал:
"Ответ: Теперь я решил лично подготовить человека, способного на осуществление террористического акта.
Вопрос: Кого же вы привлекали для этих целей?
Ответ: ЛАЗЕБНОГО (Р. 1902, арестован 29.04.39, расстрелян 22.01.40. - С.К.), бывшего чекиста, начальника портового управления Наркомвода.
Я знал, что на ЛАЗЕБНОГО имеются показания о его причастности к антисоветской работе, и решил использовать это обстоятельство для вербовки ЛАЗЕБНОГО.
В одну из встреч в моем служебном кабинете в Наркомводе я сообщил ЛАЗЕБНОМУ: "Выхода у Вас нет, вам все равно погибать, но зато, пожертвовав собой, вы можете спасти большую группу людей". На соотвествующие расспросы ЛАЗЕБНОГО я сообщил ему о том, что убийство СТАЛИНА спасет положение в стране. ЛАЗЕБНЫЙ дал свое согласие.
Вопрос: Какое вы имели основание повести с ЛАЗЕБНЫМ столь откровенный разговор?
Ответ: Вообще ЛАЗЕБНЫЙ за последнее время ходил как в воду опущенный, находился в состоянии безнадежности и не раз высказывал мысль о самоубийстве. Поэтому мое предложение он принял без колебаний. ЛАЗЕБНЫЙ согласился даже с тем, чтобы после осуществления террористического акта на месте преступления кончить самоубийством…"
Не верится? Но проводившие допрос Кобулов и Шварцман, хотя их сейчас и представляют "кровавыми мясниками Берии", уж во всяком случае талантами Фёдора Достоевского и Льва Толстого не обладали, как и старший следователь Сергиенко, который вёл протокол допроса.
Впрочем, это была уже конечная стадия падения Ежова. Об одной из промежуточных рассказал племянник Ежова Анатолий Бабулин на допросе 18 апреля 1939 года. Приведу лишь одно место из протокола:
"В конце ноября ЕЖОВ… окончательно опустился - стал пить запоем и развратничать… ЕЖОВ был сильно озлоблен снятием его с работы в Наркомвнуделе и в моем присутствии неоднократно ругал и поносил И.В. СТАЛИНА и В.М. МОЛОТОВА похабной уличной бранью..
Я припоминаю еще такой факт. Когда в январе 1939 г. ЕЖОВУ решением СНК был объявлен выговор… - он ответил на это отборной руганью по адресу МОЛОТОВА,
В декабре 1938 г., когда была создана комиссия для сдачи дел Наркомвнудела, ЕЖОВ систематически уклонялся от участия в работе комиссии, звонил по телефону в ЦК и Л.П. БЕРИЯ, заявляя, что он болен… каждый раз, когда надо было выезжать на заседание комиссии, нервничал, ругался похабной бранью, оттягивал выезд и в конце концов оставался дома, отдавая все свободное время пьянству и разврату с разными женщинами легкого поведения (Бабулин назвал конкретно трёх. - С.К.)…
ЕЖОВ…ходил по комнатам, пил и нецензурно ругался по адресу И.В. СТАЛИНА, В.М. МОЛОТОВА и Политбюро ЦК ВКП(б)…"
Было бы естественным, если бы невиновный человек, оскорблённый подозрениями и несправедливостью, в критической ситуации часами бродил бы по лесу, сидел бы на берегу с удочкой, гулял бы с дочкой, просто отсыпался бы за много лет недосыпа. А Ежов блудил, хотя, как говорят, перед смертью не надышишься.
Берия не был склонен к спиртному, зато любил литературу, живопись, музыку, рыбалку, уху, хорошую компанию, хотя всё это выпадало на долю Берии очень редко, а в годы войны он этого просто не мог себе позволить. На даче он мог часами резаться 8 волейбол по выходным. Ежов и на вершинах власти был склонен к пьянкам и "бабам". Да, на протяжении многих лет он много работал. Но при этом он любил себя в Державе, а не Державу в себе. У Сталина и Берии с этим всё обстояло "с точностью до наоборот" - их самым главным искренним увлечением было строительство новой могучей и свободной Державы.
Между прочим, если бы показания Бабулина были сфальсифицированы "в застенках Берии", то допрашивавший племянника Ежова капитан ГБ Влодзимирский (ещё один, по "мемориальным" уверениям, "мясник Берии", расстрелянный по "делу Берии" 23 декабря 1953 года), непременно включил бы в текст протокола заявление о том, что Ежов-де и тов. Берию крыл похабной бранью. Ан, нет. И это лишний раз доказывает подлинность показаний Бабулина.
17/IV-39
Наконец взяли Успенского. Коба доволен. Попросил о награждении ребят, он сказал, давай представления, наградим.
Хорошо награждать. Хуже когда приходится раздалбывать. А приходится.
3/V-39
Наконец Коба решил навести порядок в Наркоминделе. Наша линия сработала. Литвинова снимает к е…аной матери. На НКИД ставит Вячеслава, я отдаю туда Деканозова. Жалко, Владимир мне нужен в Наркомвнуделе. Но Молотову он тоже нужен. И у меня теперь свой парень в Наркоминделе. Пригодится.
Литвинов себя полностью (Так в тексте. - С.К.) изжил. А может и хуже, но он хитрый еврей, осторожный. Половина полпредов была в заговорах, а на Литвинова показаний нет. Коба его ценит, называет Папашей, а теперь кончился Папаша. Папаша да не наша.
Сейчас надо активизировать немецкую линию. И по линии Наркоминдела тоже активизировать. Коба прав, Мерекалов не та фигура. Надо все провести через Астахова.
Остальные линии надо активизировать тоже, потому что сейчас важно знать, как складываются реально дела везде. Литвинов вел дружбу с Англией и Францией, с немцами гадил. Теперь будет смена курса, надо наладить отношения с немцами. Дело с ними иметь можно. Если мы с ними договоримся, то воевать с ними не придется, а поляки сами не сунутся.
С немцами дело иметь можно, я помню их по Баку. Нос дерут, но дело ведут более менее честно. Англичане, те другое дело. По виду джентельмен (Так в тексте. - С.К.) а на самом деле засранец, палец в рот не клади. Немцы честнее. Потом с немцами у нас крепко установлены отношения по Экономике, оборот большой. Нам идут машины, им зерно и нефть, им это надо. И нам надо.
Немцы ведут самостоятельную политику, а Англия оглядывается на Америку. Франция вообще не в счет. Коба правильно решил, что с немцами надо попробовать договориться. Рано нам воевать. А лучше вообще не воевать.
Комментарий Сергея Кремлёва.
Запись от 3 мая 1939 года, как и запись от 31 марта 1939 года, очень интересны. Они позволяют предполагать, что роль Берии в отстранении Литвинова и в повороте СССР в сторону разумной германской политики более велика, чем это сегодня представляется. Крайне интригует и упоминание Берией имени Георгия Астахова, нашего временного поверенного в делах в Германии в период подготовки Пакта от 23 августа 1939 года и до конца 1939 года.
Но вначале - кратко о тогдашней ситуации… В первое время после прихода нацистов к власти полпредом в Германии был Лев Хинчук. Затем его в 1934 году сменил Яков Суриц - еврей, у немцев, правда, аллергии не вызывавший по причине ума и такта. В 1937 году Сурица перевели в Париж, а в Берлине до весны 1938 года обязанности временного поверенного в делах исполнял советник Астахов. Лишь в апреле 1938 года в Германию назначается полноценный полпред - Алексей Федорович Мерекалов, фигура в нашей истории не прояснённая, как и фигура самого Георгия Александровича Астахова.
Наши отношения с Германией к 1939 году характеризовались очень большим объёмом экономического сотрудничества и крайне плохими политическими отношениями. Для того чтобы максимально осложнить эти отношения, очень постарался Макс Литвинов-Баллах.
Новый полпред Мерекалов был не дипломатом, а заместителем наркома внешней торговли Микояна. То есть он не был "кадром" Литвинова, зато был человеком Микояна, всегда имевшего с немцами хорошие отношения.
Мерекалову о его назначении по прямому указанию Сталина сообщил Председатель Совнаркома Молотов, вызвав того к себе на дачу в воскресенье 12 апреля 1938 года.
Мерекалов отказывался - языка, мол, не знаю, обстановки в Германии не знаю, тут нужен опытный дипломат. Однако в понедельник его вызвали на заседание Политбюро, и Сталин уже лично заявил Мерекалову, что верит в успешное выполнение его задач в Германии. Однако любопытно то, что задач у Мерекалова долгое время не было - он мало выезжал из полпредства, ограничив свои контакты до минимума.
В своей книге "Кремлёвский визит фюрера" я уже писал, что, по моему убеждению, Сталин поставил перед почти бездействующим полпредом три задачи. Во-первых, присутствовать в Берлине, находясь в "дежурном" режиме. Во-вторых, быть достойным личного доверия Сталина. В-третьих, самим фактом своего "внешнеторгового" происхождения показывать немцам, что СССР заинтересован в экономических связях с рейхом, с одной стороны, а с другой, что Мерекалов - это фигура не "литвиновская".
Мерекалов сидел в Берлине, а европейская ситуация развивалась так, что всё более выявлялась глупость политики Литвинова. И только когда Сталин - очевидно, не без информации Берии о фактическом состоянии дел в тайной европейской политике и умонастроениях немцев - решил начать берлинские зондажи, пришло время Мерекалова.
17 апреля 1939 года он встретился со статс-секретарем МИД рейха Вайцзеккером. Собственно, это была лишь вторая их встреча (первая состоялась в аусамте 6 июля 1938 года перед вручением Мерекаловым верительных грамот). Формально основная тема разговора касалась вопроса второстепенного - улаживания проблемы поставок в СССР зениток, заказанных нами на заводах "Шкода" тогда, когда ещё существовала Чехословакия. Однако это было, как я полагаю, прикрытием для иной, главной, задачи, поставленной полпреду не Литвиновым, а Сталиным.
Так или иначе, полпред, с которым на дипломатическом приеме 12 января 39-го года Гитлер демонстративно любезно беседовал несколько минут, теперь уже в аусамте спросил у Вайцзеккера прямо: "Что вы действительно думаете о германо-русских отношениях?"
Скорее всего, для того чтобы в нужное время задать этот вопрос, Мерекалов и был направлен в Германию.
Точнее, задать-то вопрос мог кто угодно. Но далеко не кому угодно Сталин мог поручить задать такой вопрос без опасения, что это станет известно тому, кому не надо.