Таллеман не был особо склонен к каким-либо обобщениям. Он нигде прямо не высказывал своей точки зрения на вопросы, волновавшие его современников. Воссоздавая образы людей своей эпохи, он лишь иногда мимоходом касается их политических или религиозных воззрений, не выражая при этом своих собственных взглядов. Будучи сам протестантом, он начинает один из анекдотов о Генрихе IV такой фразой: "Незадолго до сдачи Парижа, в то время как Король мучился бессоницей, оттого что никак не мог решиться порвать со своею верою…", - но далее ни единым словом не выказывает своего отношения к этой "бессоннице", предшествовавшей известному выводу о том, что "Париж стоит обедни". В "Занимательных историях" Таллемана нет какой-либо определенной политической направленности. Однако в "историях", посвященных Генриху IV, Людовику XIII, Ришелье, он ближе чем. где-либо подходит к вопросам, связанным с политической жизнью современной ему Франции, и выражает свое отношение к деятельности этих правителей. Он не выражает его прямо, но оно ясно проступает сквозь оценки, которые даются Таллеманом человеческим качествам каждого из них.
С наибольшей симпатией он относится к Генриху IV. Это явствует уже из того, что, посвящая ему первую по порядку "historiette", он указывает в своем предисловии, что делает это не ради хронологии, а потому, что хочет начать "с чего-то действительно славного". Тем самым эпоха Генриха IV противопоставляется им "веку нынешнему", т. е. времени правления Мазарини, и в этом противопоставлении уже выражено и отношение к своему времени и оценка его.
В человеческом облике Генриха IV Таллемана привлекает то, что, с его точки зрения, отличает этого короля от всех последующих правителей, - простота, отсутствие аристократической спеси, прямодушие, непосредственность; ему импонирует полулегендарный образ грубоватого короля-солдата, который, привыкнув к походной жизни, не может освоиться; с этикетом, устанавливаемым двором. В ряде исторических анекдотов, включенных в историю о Генрихе IV, показывается его умение находить общий язык с "простым народом", его снисходительность, его чисто галльское остроумие; "…у него живой ум, и он понимает шутку", - с явным одобрением отмечает Таллеман. Он охотно приводит анекдоты, характеризующие неуважительное отношение короля к священнослужителям и монахам. Таллеман не скрывает его недостатков: "Он был не слишком щедр и не очень-то умел быть благодарным. Он никогда никого не хвалил, а сам хвастался как гасконец". Но эти человеческие слабости даже как бы оживляют его образ, в котором на первый план выдвинуто здоровое, жизнерадостное начало.
Полной противоположностью этому образу предстает читателю фигура Людовика XIII. Таллеман с самого начала подчеркивает его физическую неполноценность, болезненность, противоестественные наклонности, его взбалмошность, жестокость и подозрительность. Таллеман при этом ясно дает понять, что самодурство и жестокость Людовика XIII - в большой мере плод его воспитания и окружения, результат того, что он "уже рожден был принцем". "Короля погубило безделье", - пишет он. Фигура Людовика XIII рисуется на фоне сложной борьбы партий, придворных интриг, заговоров, дипломатических хитросплетений. И на этом фоне отталкивающий портрет, нарисованный Таллеманом, не только отражает человеческую сущность Людовика XIII, но и характеризует его как короля Франции. Этот взбалмошный, мстительный, мелкий человек, склонный ко всякого рода "не королевским" занятиям, вроде шпигования телятины, неспособен управлять государством.
Наиболее близко к вопросам современной ему политики Таллеман подходит в "historiette", посвященной Ришелье. Эта история - одна из самых больших в книге и несколько отличается от других по принципу своего построения. Она состоит не из отдельных, разрозненных "характерных" эпизодов, а в первой своей части представляет собой нечто вроде жизнеописания Ришелье, очевидно имеющего цель дать историю становления его характера, причем жизнеописание это выполнено с нескрываемым недоброжелательством. И последнее проявляется не только в подборе эпизодов, подчеркивающих отрицательные черты характера Ришелье, но и в тех комментариях, которые нередко сопровождают эти эпизоды. Так, рассказывая о том, как в начале своей карьеры молодой Ришелье снискал популярность, произнеся в Генеральных штатах несколько речей, "кои сочтены были превосходными", Таллеман ядовито прибавляет: "В ту пору в этом не очень-то разбирались". Ряд эпизодов второй части, касающихся уже деятельности кардинала в качестве первого министра, сопровождаются более резкими и гневными инвективами по адресу "тирана". Тем самым Таллеман дает кардиналу Ришелье оценку не только как человеку, но и как государственному деятелю. Однако при этом он мало касается существа деятельности Ришелье, объясняя, как и многие его современники, политику кардинала почти исключительно его честолюбием и личными интересами.
Значение Ришелье для истории Франции было в полной мере понято лишь впоследствии, в исторической ретроспективе. Осмысление его исторической роли было неразрывно связано с установлением прогрессивной природы абсолютизма "как цивилизующего центра, как объединяющего начала французского общества". Ришелье способствовал превращению Франции "из страны классического феодализма… в страну не менее классического абсолютизма". Благодаря его личным свойствам - твердости в достижении поставленных целей и политической гибкости - он сумел за восемнадцать лет своего правления окончательно объединить Францию и расчистить путь для ее дальнейшего буржуазного развития. Беспощадная борьба Ришелье против остатков феодализма, естественно, вызывала к нему бешеную ненависть аристократии, которую он лишал привилегий и былой политической роли. Но те жестокие методы, которыми он действовал для осуществления стоявших перед ним задач, - подкупы, угрозы, казни, уничтожение невинных людей - делали его фигуру ненавистной и для части той буржуазии, в интересах которой он объективно действовал. "Ришелье при жизни вызывал восхищение немногих и ярую ненависть большинства", - пишет советский историк. И у Таллемана де Рео Ришелье изображен таким, каким он представлялся ему на основании свидетельских показаний большинства очевидцев. В его образе нашло свое отражение непосредственное восприятие фигуры Ришелье множеством современников. Правда, Таллеман мимоходом отмечает существование "истинных друзей" кардинала; он признает и некоторые его заслуги, но в основном для него, как и для его друга Оливье Патрю, Ришелье - это прежде всего тиран, который "упразднил все законы и надел на Францию невыносимое ярмо".
В истории, посвященной Ришелье, Таллеман воссоздает облик честолюбца, искусного интригана, всеми средствами добивающегося удовлетворения своих желаний, беспощадного в достижении своих целей. При этом образ, возникающий из множества эпизодов, характеризующих деятельность кардинала, его нрав и поступки, весьма многогранен. Рисуя его коварным, вероломным, жестоким, двуличным, Таллеман одновременно фиксирует и его человеческие слабости - неуравновешенность, болезненное самолюбие, любовь к лести, скупость, причуды, притязания на литературный талант, - и эти мелкие штрихи моментами придают зловещей фигуре Ришелье иной аспект. Он перестает быть страшным. Есть даже что-то жалкое и смешное в самом его внешнем облике, который возникает из рассказа Марион де Лорм о своем любовном свидании с кардиналом.
Из историй, посвященных Ришелье и Людовику XIII, вырисовывается сложная картина взаимоотношений членов королевской семьи, принцев крови, их соперничества, их борьбы, в которую различными путями оказываются втянутыми множество разных людей, чья судьба, а порой и сама жизнь зависит от перипетий и случайностей этой борьбы.
Истории этих судеб, иногда подробно рассказанные Таллеманом, как например трагическая история фаворита Людовика XIII - Сен-Мара, иногда только вскользь упомянутые, помогают ощутить ту особую атмосферу французского двора, с ее политическими интригами, тайными сговорами, секретными поручениями и любовными свиданиями, которая знакома нам по "Трем мушкетерам" Дюма, по "Сен-Мару" Виньи, по "Марион де Лорм" В. Гюго. Их авторы, обращаясь к этим драматическим и ярким страницам французской истории, по-своему осмысляли и освещали ее события - применительно к тем задачам, которые диктовала каждому из них собственная эпоха. Стремясь, в соответствии с принципами романтизма, воспроизвести "местный колорит" изображаемой эпохи, они создали несколько опоэтизированную картину жизни французского двора, во многом определившую те представления, которые вот уже почти полтора столетия живут в сознании широкого читателя. "Занимательные истории" Таллемана де Рео разрушают эти представления. Жизнь двора показана в них без парадных одежд, более грубой, циничной и будничной - такой, какой она представлялась современнику, насмешливому парижскому буржуа XVII в.
* * *
Наряду с жизнью двора, которую Таллеман сам не наблюдал и описывал, основываясь на собранных им материалах, в его книге нашла свое отражение и жизнь современного ему Парижа, очевидцем которой он был сам. В историях, посвященных отдельным своим современникам, он нарисовал множество различных людей, характерных для своей эпохи и в какой-то мере определивших ее облик.
Таллеман де Рео наблюдал нравы французского общества в такой период его истории, когда для буржуазии характерно было отчуждение от народа и тяга к дворянству. Аренда земель, покупка должностей, назначение пенсий за интеллектуальный труд, выгодный брак - все это давало буржуа возможность рано или поздно получить право на дворянский титул, и буржуазия широко и охотно пользовалась этим правом. Проблема взаимоотношений обоих сословий несомненно стоит в центре внимания Таллемана де Рео, и оценка человеческих качеств чаще всего дается им применительно именно к этой проблеме. Самый факт принадлежности к дворянству или буржуазии еще ничего не определяет в его симпатиях или антипатиях. Но он всегда точно обозначает, является ли человек потомственным дворянином или выходцем из буржуазных кругов. Разумеется, он не склонен осуждать буржуа, добившегося дворянских привилегий и тем самым обеспечившего себе и своим детям положение в обществе. Но если он лишь язвительно подсмеивается над дворянами, кичащимися своим высоким родом, над теми, кто "презирает всех остальных людей на земле", то с нескрываемым сарказмом относится он к буржуа, стыдящимся своего происхождения, прообразам будущего мольеровского господина Журдена. В его книге нередко возникают фигуры подобных мещан во дворянстве - так, мимоходом упомянет он о каком-нибудь аббате, "корчившем из себя знатную особу и бывшем всего-навсего сыном провинциального шапочника". Пересказывая слух о том, будто сын историка де Ту гордился своим происхождением от графов де Ту, Таллеман язвительно замечает, что этим графам следовало бы гордиться тем, что они "принадлежат к семье, снискавшей себе известность высокими постами и прославленными сочинениями. Ежели покопаться, то можно было бы обнаружить, что происходят они не бог весть от кого: насколько я слышал, от крестьянина из Атиса".
В отдельных случаях у Таллемана явственно прорывается своеобразная гордость буржуа, чувство своего "третьесословного" достоинства. Так, описывая, как поэт Вуатюр, который, будучи по происхождению сыном виноторговца, не только этого не стыдился, но и всячески эпатировал своей невоспитанностью изысканных посетителей салона маркизы де Рамбуйе, однажды в присутствии принцессы де Конде снял с себя промокшую обувь, Таллеман заканчивает этот эпизод характерной фразой: "Но, право же, такое поведение - единственный способ заставить именитых господ считаться с тобой".
Ряд "historiettes" Таллемана де Рео посвящен деятелям литературы, и главным образом тем из них, которые в пору его работы над книгой успели завоевать прочную литературную репутацию или уже сошли со сцены, как например Малерб, которому Таллеман посвятил одну из самых обширных своих "historiettes", широко использовав в ней "Memoire sur Malherbe" Ракана и уже собранные Конраром материалы об этом поэте. Таллеман нарисовал целую серию портретов современных ему поэтов и литературных деятелей - Вуатюра, Шаплена, Менажа, первого секретаря незадолго до того основанной Академии Конрара и других. Некоторые из этих имен в наши дни утратили свое значение, но рассказы об этих литераторах, их взаимоотношениях, их дружбе и вражде, их соперничестве, интригах, об их меценатах, их окружении живо воссоздают атмосферу той интенсивной литературной жизни Франции середины XVII в., очевидцем которой был Таллеман. Таллемана они прежде всего интересуют как человеческие характеры, как "герои" разного рода забавных историй и анекдотов - такие колоритные фигуры, как баловень салона маркизы де Рамбуйе Вуатюр, с его несносным характером, или рассеянный чудак Ракан, служившие в свое время предметом всяких толков и сплетен, представляли собой в этом отношении весьма благодарный материал. Однако в этих забавных историях и анекдотах рассеяно множество мелких, но чрезвычайно колоритных фактов и отдельных черточек, за которыми иной раз встает реальная действительность эпохи. Особый интерес они представляют для историков литературы. Отдельные вскользь упомянутые эпизоды иной раз могут оказаться убедительным аргументом при определении некоторых спорных фактов литературной и театральной жизни того времени. Именно благодаря свидетельству Таллемана удалось точно установить, что трагедия Сирано де Бержерака "Смерть Агриппины" действительно была в 1654 г. представлена на сцене. Вообще в книге Таллемана содержится немало ценного материала для историков французской литературы XVII в. Так, английский исследователь Спинк первым обратил внимание на записанные Таллеманом на полях рукописи "богохульные" слова некоего математика, который, лежа на смертном одре, заявляет пришедшему исповедовать его священнику: "Я верую только в то, что дважды два - четыре, а четыре да четыре - восемь". В комедии Мольера "Дон Жуан" (1665) главный герой ее дословно повторяет эту фразу Сганарелю.
* * *
Сент-Бёв в подзаголовке уже упоминавшейся статьи назвал Таллемана "злоязычным буржуа" ("le medisant bourgeois"), противопоставляя его "злоязычному дворянину" ("le medisant de qualite") Бюсси-Рабютену, автору "Любовной истории галлов", скандальной хроники Двора, написанной в те же годы, что и "Занимательные истории" Таллемана. Справедливо подчеркивая в этом определении социальную природу мемуариста, Сент-Бёв вместе с тем скрепил своим именем неверное представление о "злоязычии" Таллемана, которого интересовало якобы только плохое и уродливое. Между тем автор "Занимательных историй" твердо выполняет данное им в своем предисловии обещание "говорить и о хорошем и плохом". Рассказывая о неблаговидном поведении Сюлли на посту суперинтенданта, он мимоходом упоминает и о г-не д'О, который, в отличие от Сюлли, "…вместо того чтобы нажиться на управлении финансами, проел на этой должности свое состояние". Достаточно перечитать "historiette" о маркизе де Рамбуйе, чтобы убедиться, с каким доброжелательством фиксирует Таллеман мельчайшие штрихи, характеризующие ее высокие душевные качества. Наконец, мы находим в книге множество эпизодических фигур, полных высокого человеческого достоинства, людей глубоко принципиальных и мужественных, вроде аббата Сен-Сирана или богослова Фильзака, о которых Таллеман отзывается с явным уважением. Но Таллеману в высшей степени присуще чувство смешного. В той же истории о маркизе де Рамбуйе, с подчеркнутой симпатией воссоздавая ее облик, он с добродушным юмором отмечает ее забавную, с его точки зрения, "старомодную" церемонность. Добродушно посмеивается он над рассеянностью и неряшливостью Ракана. Только при столкновении с человеческими пороками, которые Таллеман весьма зорко видит и беспощадно фиксирует, смех его становится безжалостным; рассказывая о казнокрадах, взяточниках, ханжах и лицемерах, он действительно "злоязычен". Здесь он временами поднимается до подлинно сатирических характеристик.
С особым вниманием и интересом относится Таллеман де Рео к вольнодумцам. Его явно привлекало религиозное вольномыслие. Правда, к вольнодумию аристократического толка, служившему прикрытием разнузданных нравов, он относится с откровенным недоброжелательством и явно осуждает "либертенов" типа герцога Орлеанского и его приближенных. В своих "Занимательных историях" он нарисовал целую галерею портретов вольнодумцев различного толка и разного общественного положения, охотно воспроизводя их шутки и остроты, высмеивающие не только церковников, но и сами христианские догмы.
Этот интерес к теме вольнодумства, это широкое использование "богохульных" анекдотов несомненно связывает "Занимательные истории" Таллемана де Рео с раблезианской традицией французской литературы. Именно с этой традицией связан и язык Таллемана, его полунасмешливая интонация, его тяготение к просторечию и грубым выражениям, называющим вещи своими именами.
В XVII в. имя Рабле во Франции отнюдь не утратило своей популярности. Его роман "Гаргантюа и Пантагрюэль" много раз переиздавался. На Рабле ссылались, его цитировали. Имя его упоминается в комедиях Мольера "Скупой" и "Школа жен". Творчество Рабле, отпугивавшее своей грубостью изысканных блюстителей вкуса в аристократических салонах, оказывало глубокое влияние в первую очередь на те жанры французской литературы, которые не подвластны были никаким канонам и правилам, в частности на так называемый буржуазный бытовой роман.
Таллеман нигде не пишет о своем отношении к Рабле как к писателю, и, разумеется, нельзя делать выводов о каком-либо прямом влиянии на основании двух или трех упоминаний его имени в "Занимательных историях". Во всяком случае, Таллеман с явным удовольствием пересказывает анекдот, в котором автор "Гаргантюа и Пантагрюэля" оказывается хитрее кардинала дю Белле, и охотно воспроизводит его весьма вольную шутку насчет целования папской туфли.