Мой же расчет строился также на том, что к вечеру 19-го ко мне стала поступать информация о колебаниях в рядах лидеров путча, о спорах. Заколебались Янаев и Язов. С более решительных позиций, требуя немедленного штурма, выступали Крючков, некоторые генералы КГБ, Бакланов и Шенин. В такой обстановке, мне казалось, намек на возможный компромисс усиливал сомнения колеблющихся и укреплял нашу надежду на получение "одной ночи", в течение которой мы изрядно могли бы укрепить наши позиции. Нам нужна была эта "ночь" как воздух.
Уверен до сегодняшнего дня в том, что именно мой разговор с Лукьяновым определяющим образом повлиял на то, что войска не были посланы на штурм в эту первую трагическую ночь. Позже генерал Владислав Ачалов, заместитель министра обороны СССР, подтвердил это. Но тогда мы не знали точно, что выиграли эту ночь. Ельцин тоже считал, что скорее всего штурма в эту ночь не будет - Лукьянов не позволит. Но полной уверенности не было…
Вечером 19-го путчистами был объявлен комендантский час. Ясное дело, они готовились к штурму нашего парламента. Это была очень тревожная ночь. Первая ночь путча. Министр внутренних дел России Баранников ввел в здание все "вооруженные силы России" - около 100 милицейских работников. Некоторые наши депутаты опоясались кобурами с пистолетами, работники аппарата - тоже. Вместе с охраной и отрядом Руцкого - всего около 300–400 вооруженных мужчин. Прибывали и наши депутаты - к ночи их было уже более 300 человек.
Общее руководство "обороной" осуществлял генерал Константин Кобец. Вице-президент Руцкой весь отдался будущей вооруженной схватке. Они разрабатывали какие-то "планы" будущих сражений.
Я - сугубо гражданский человек, не привыкший к большой и шумной стрельбе, и на меня производили впечатление первые автоматные очереди, слышимые со стороны американского посольства. Тревога усиливалась. Заходят военные от генерала Кобеца. Они внимательны, вежливы, раскладывают карты, объясняют "диспозицию", готовность "принять бой" и т. д.
А меня мучает мысль - они что, серьезно готовятся к "военным действиям"? Я задаю им этот вопрос. Вижу замешательство, требую прекратить стрельбу и выгоняю прочь. Я знаю твердо одно: "Парламенты - не воюют!" И надо сделать все, чтобы не спровоцировать атаку противника.
Первая ночь путча
…Все "наши силы" брошены на укрепление "позиций": милиция, бойцы ОМОН, сотрудники "Алекса", афганцы, депутаты-военные - все они укрепляют позиции внутри и вне Белого дома. Формируются отряды самообороны, численность защитников колеблется от 20 до 40 тыс. человек - они то собираются, то расходятся. Поздно вечером путчистами объявлен комендантский час. Получаем сообщение о том, что они готовятся к штурму. Пошел дождь, на улице холодно…Решил выйти на улицу, ходил в толпе, слушал людей - настроения невеселые. Продрог.
О часов 6 минут. Слышны первые автоматные очереди со стороны американского посольства. По внутреннему радио Белого дома сообщают, что с разных сторон к Парламентскому дворцу подходят танки и БТРы. Слышен непрерывный рев могучих танковых двигателей, машины медленно маневрируют. Автоматные очереди трассирующими пулями со стороны Белого дома над танками. В нашем здании гасится свет. Фотокорреспондентам запрещено пользоваться вспышками.
О часов 21 минута. Поступает информация: по Москве-реке движется баржа с военными и какими-то крупногабаритными баллонами - возможна газовая атака или дымовая завеса - об этом оповещает наша радиослужба. Людям приказывают срочно смачивать носовые платки и марлевые повязки. Конечно, все это наивно. Вдруг новое сообщение - радио "Свобода", со ссылкой на Лукьянова, заявляет о причастности Горбачева к заговору. Эту "новость" оживленно обсуждают защитники Белого дома.
0 часов 30 минут. В районе Садового кольца колонна БТРов, прорвавшая слабую баррикаду, входит в тоннель под Калининским проспектом. Упирается в баррикаду из троллейбусов. Головной БТР открыл огонь из пулеметов - стреляют вертикально вверх трассирующими пулями.
Далее развертывается драматическая ситуация - большая толпа людей наступает на бронемашины, вдруг один парень прыгает на броню. Он пытается проникнуть в открытый люк - и медленно сползает с брони на землю - его застрелили в упор. Еще один юноша пытается снять товарища, но машина дает задний ход, и он попадает под гусеницы. Толпа взревела от ярости и негодования. Летят бутылки с зажигательной смесью. Машина вспыхивает, как стог сена. Экипаж разбегается. Еще два БТРа, вырвавшись из тоннеля, пытаются прорвать баррикаду. В них также летят бутылки с бензином. Один начинает вертеться на месте, и под его гусеницами гибнет третий юноша. На асфальте - куски человеческого тела, кровь. Из БТРов вылезают военные, некоторые из них в ужасе, они в шоке. Но их не избивают.
1 час 30 минут. Получена информация о том, что Кантемировская и Таманская дивизии отводятся из Москвы как неблагонадежные. В городе остаются только части КГБ и спецназа. Вскоре новое сообщение - никакие части никуда не выводятся, все они прочно занимают прежние позиции, маневрируя.
2 часа 45 минут. Буксиры пригнали три старые баржи, которыми перегородили Москву-реку напротив здания Верховного Совета РСФСР. Это заместитель Силаева Михаил Малей попросил речников помочь защитникам Конституции - на тот случай, если военные используют военные катера. Такой план у них был.
3 часа 05 минут. Передают, что на сороковом километре Минского шоссе замечено передвижение частей Витебской ВДВ КГБ - по направлению к Москве.
4 часа 15 минут. ГАИ сообщила, что они остановились около мотеля "Можайский" (Минское шоссе).
4 часа 30 минут. Стало известно, что ГКЧП во главе с Янаевым заседает в гостинице "Октябрьская". Как мне сообщили, это было связано с тем, что на одном из совещаний в Кремле Янаев "пожаловался", что все их разговоры в кремлевских кабинетах становятся известными Белому дому! Это, не таясь, громко сказала одна кремлевская буфетчица в присутствии тамошних чиновников. Последние дружно засмеялись.
…Конечно, вся ночь была предельно беспокойной, ко мне непрерывно заходили депутаты, должностные лица правительства и парламента, военные, журналисты - советские и иностранные. Все хотели получить четкие указания, советы, информацию или давали советы и информацию. Из Хельсинки позвонил академик Георгий Арбатов, рассказал о своей деятельности по разъяснению событий в Москве и позиции российского руководства в политических кругах Скандинавии. Я уполномочил его в качестве своего советника и рекомендовал выехать в Париж или Лондон. Утром он звонил уже из Лондона, сообщил, что его немедленно принял советник Мейджора, выяснил, "кто такой Хасбулатов", просил передать, что британское правительство поддерживает президента Горбачева, Российский парламент и действия Ельцина и Российского парламента.
Между тем по внутреннему радио парламента непрерывно сообщалось о передвижении войск в Москве. Если я не ошибаюсь, где-то перед рассветом позвонил Ландсбергис и сообщил о том, что Янаев приказал оккупировать Прибалтику. Я напоминал Ландсбергису о визите Ельцина в Таллинн в январе, подтвердил нашу позицию в отношении балтийских стран, кратко обрисовал ситуацию. Он не проявил интереса к "нашему делу". Возможно, было молчаливое негласное соглашение между Прибалтикой и ГКЧП: "не вмешиваться". Как позже оказалось, Гамсархудиа тоже поддержал ГКЧП - при том условии, что Грузии "дадут самостоятельность".
Большой моральной поддержкой для нас были телефонные звонки лидеров целой группы стран. Первыми, кто мне звонил, были главы парламентов Турции, Египта, Греции, Норвегии, а затем - уже во второй половине 19-го - позвонили премьер-министры Венгрии, Болгарии, Югославии, затем венгерский и болгарский президенты, президенты Аргентины, Италии и многие другие. Они сочувствовали, расспрашивали о судьбе Горбачева, выражали поддержку нашей позиции. Европейцы пока "молчали", если не иметь в виду сообщение академика Арбатова из Хельсинки.
Хотел бы упомянуть из истории этого первого дня один любопытный эпизод. Как оказалось, в 18 часов 19 августа премьер Павлов проводил расширенное заседание Кабинета министров, в котором участвовало около 100 министров и иных руководителей различных союзных ведомств.
Обсуждался один вопрос - необходимость всеми министрами и их многочисленным аппаратом полной поддержки путчистов. Именно на этом настаивал Павлов. Почти все выступили "за", лишь двое - министр Воронцов и министр Губенко - выступили "против", хотя и в косвенной форме. Но вопрос в том, что даже эти двое, выступившие "против", не сообщили нам о позиции союзного правительства во главе с Павловым. Почему?
Ростропович с "Калашниковым"
Это была уникальная по трагической красоте картина - знаменитый Ростропович с грозным боевым оружием - автоматом Калашникова. Он дремал сидя, прислонившись спиной к мощному камню фундамента Парламентского дворца, на охрану которого он пришел. - Он охранял этот наш Дворец, ставший Крепостью свободы. Голова знаменитого музыканта склонилась на грудь, седые волосы едва трепал слабый предрассветный прохладный ветер, лица почти не было видно; автомат лежал у него на груди, чуть ниже, стволом вниз и чуть левее вытянутых худых ног; левая рука, с длинными, тонкими пальцами, держала ствол этого грозного оружия. Паренек рядом, справа, тоже дремал, положив свою голову на плечо великого музыканта.
Я, увидев это, замер и, зачарованный, смотрел на изумительное, воплощающее как бы в абсолютной форме несовместимое явление, - что может быть более невозможным, чем автомат, это совершенное орудие убийства, в руках современного Паганини, человека, в полном смысле слова представляющего весь современный культурный гуманизм? Что его подвигло на это - прийти к нам и взять в руки оружие? Что? Где граница в сознательном и бессознательном в действиях такого рода людей? Властное веление совести, неистребимое желание внести свою долю в дело свободы? Мгновенно вспыхнувший благородный инстинкт, отвергающий зло и насилие, откуда бы они ни исходили, или что-то иное? Не знаю, при встрече я даже не стал спрашивать - это оскорбило бы сверхтонкие струны души этого человека.
Я минуты две стоял, смотрел на это изумительное видение, не смея вторгнуться в него своим шумным присутствием… Дальше обходить "наши редуты" почему-то расхотелось; раздумья другого плана взяли в "плен" - где же наши прославленные деятели культуры, которые все время плакали (тихо-тихо!) о "недостатке свободы"? Они, согласно русской культурной традиции, свойственной дворцовым интеллектуалам, - всегда, во весь времена - рядом с Властью, одновременно брюзжа на нее. Но пройдет немного времени, Горбачев, их любимец, окажется низверженным при полном их молчании. И вся эта шумливая придворная "культурная интеллигенция" прыжками устремится во все властные коридоры российского президента, рассказывая, как она "обожает демократию, без которой (он, она) и заодно вся культура - задыхается". И с остервенением начнет терзать Российский парламент и его председателя. Но это - вскоре, а сегодня - их, столичных деятелей культуры, с нами не было.
Но был великий Ростропович! И уже его присутствие здесь, с нами, я воспринимал как могучую поддержку всей мировой культуры, пришедшей к нам на помощь! С превосходным, каким-то невозможным описать, гармоничным (?) настроением встретил я это утро, бодрым, свежим, готовым действовать, хотя не спал ни минуты.
…Позже в этот день я познакомился с ним: "Руслан Имранович! Как я рад увидеть вас. Слушал ваше выступление по радио, вы нашли искренние слова, молодец… Давай на "ты", зови меня Слава! Как хорошо, что мы встретились! Я так счастлив (!), что нахожусь здесь, рядом с тобой, Ельциным - какие вы оба молодцы! Как здорово, что вы выступили против этих каналий в Кремле!.. Мы - победим, не сомневайся! Так надо бороться за Свободу!.." Он говорил быстро, отрывисто, сияя, весь светился. Я не столько слушал, сколько смотрел на него… Ростропович был счастлив по-настоящему…
…Сегодня 20-е - решающий день. Как я писал выше, вчера поздно ночью я договорился с Анатолием Лукьяновым встретиться с ним в Кремле. Меня должны были сопровождать премьер Иван Силаев и вице-президент Александр Руцкой. Лукьянов был заинтересован моим звонком - ему показалось, что я принесу условия нашей капитуляции. Возможно, поэтому нам удалось выиграть прошедшую тяжелую ночь. Путчисты полагали, как я и рассчитывал, - что у них впереди еще по крайней мере 2–3 дня, поэтому не торопились с расправой немедленно. И вдруг - мое предложение явиться к ним в Кремль. "Ну, с чем еще может прийти Хасбулатов, кроме капитуляции?" - так рассуждали заговорщики. Отсюда - выигранная, такая нужная нам ночь.
Мне следовало основательно подготовиться к этому "визиту" в Кремль, к Председателю Верховного Совета СССР Анатолию Лукьянову. От этого события, похоже, зависит почти все - наша судьба, судьба Горбачева, будущее страны… Бывает в истории такое стечение обстоятельств, когда один, возможно, не особенно внешне эффектный факт поразительно мощно определяет весь ход дальнейшей истории страны. Похоже, мы имеем дело с таким "историческим эпизодом"…
Я почему-то был уверен, что Председатель Верховного Совета СССР не участвует в "деле ГКЧП", хотя все мои соратники были убеждены в том, что он чуть ли не верховодит в нем. Последние полтора года, плотно работая с высшими руководителями СССР, я внимательно присматривался к ним. Среди них всех Лукьянов отличался аналитическим умом, всесторонней образованностью, широтой взглядов. Правда, в мировоззренческом плане он занимал позиции ортодоксального ленинца, это суживало горизонт видения им общих тенденций мирового общественного развития, в том числе перспектив эволюции СССР. Но он, как мне казалось, органически чужд всем этим деятелям из ГКЧП. Так мне казалось.
Глава 4
КАК БЫЛ СОКРУШЕН МЯТЕЖ ГКЧП
Подготовка к переговорам - документ-ультиматум
Рано утром 20-го, часов в 6 утра, в кабинете Ельцина мы обсуждали предстоящую встречу в Кремле с Лукьяновым. Все понимали, насколько она была важна. Поэтому участники были сдержанны. Помимо нашей "тройки", которая составила делегацию (Хасбулатов, Силаев и Руцкой), и Ельцина, в совещании принимали участие Юрий Петров (руководитель администрации Ельцина), Геннадий Бурбулис, Виктор Илюшин и Лев Суханов (помощники Ельцина) и еще ряд лиц.
Обсуждали содержание наших предложений, которые мы должны были изложить на встрече с А.И. Лукьяновым, намеченной на 10 часов. Основу этих предложений готовил И. Силаев - мы поручили ему эту работу еще ночью. И, кстати, они были неплохо подготовлены и, насколько я понял, уже согласованы с Ельциным. Но мне они показались недостаточными, в частности, в них не было точных требований относительно возвращения Горбачева к исполнению своих обязанностей, прекращения деятельности ГКЧП и вывода войск из Москвы.
Я потребовал внести эти три пункта и ужесточить содержание документа. "Надо показать нашу решительность, готовность до конца противостоять их силе, иначе мы их не сломаем" - эти мои слова подействовали на Ельцина. Он согласился вписать их и поручил нам - Силаеву и мне - доработать документ. После обсуждения была составлена база документа, которая состояла из десяти пунктов, по содержанию напоминающих, откровенно говоря, ультиматум, чем предполагающих возможность каких-то "компромиссов", на которые надеялись заговорщики. К 9 часам наш документ был в полной мере подготовлен и одобрен нами всеми. Для того чтобы читатель представил реально, о чем шла речь в нашем "документе", надо их изложить. Вот краткое изложение содержания этих десяти пунктов.
Первое. Организовать в течение 24 часов с момента получения этого документа встречу Ельцина, Хасбулатова, Силаева с президентом Горбачевым. К встрече привлечь Янаева.
Второе. Если президент Горбачев действительно болен, провести в ближайшие три дня его медицинское освидетельствование с участием специалистов-экспертов Всемирной организации здравоохранения.
Третье. Результаты освидетельствования Горбачева опубликовать. При положительных результатах (то есть если Горбачев здоров) незамедлительно обеспечить Горбачеву условия для возобновления выполнения обязанностей Президента СССР.
Четвертое. ГКЧП немедленно отменяет все ограничения на деятельность российских средств массовой информации.
Пятое. Отменить действия чрезвычайного положения на всей территории России.
Шестое. Немедленно восстановить все виды связи для нормального функционирования российского руководства.
Седьмое. Не препятствовать народным депутатам России, которые прибывают в Москву для участия в работе Чрезвычайной сессии Верховного Совета (21 августа, утром).
Восьмое. Начать согласованный (с руководством России) вывод армейских и иных воинских подразделений из Москвы (и других городов) в места их постоянного пребывания.
Девятое. Созвать Чрезвычайную сессию Верховного Совета СССР с целью обсуждения создавшейся в стране ситуации в связи с деятельностью ГКЧП.
Десятое. Распустить незаконно созданный Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР и отменить все его постановления и распоряжения.
Такими были наши "предложения", изложенные в "документе". Первые три пункта, связанные с президентом Горбачевым, бесспорно, были необычайно сильными в политико-психологическом плане, которые подчеркивали стремление российских руководителей, имевших сложные отношения с Горбачевым, решительно занявших позицию защиты принципа законности и Конституции страны. Они способствовали массовой поддержке нашей позиции - поэтому я настоял на таком расположении этих пунктов в "документе", хотя Ельцин и его соратники (кроме Силаева) пытались обойтись без упоминания имени Горбачева.
Таким получился разработанный нами "документ" - мы его подписали - Ельцин, я и Силаев. После этого все поднялись. Ельцин сказал: "С Богом!" Мы вышли из его кабинета, спустились на первый этаж и шагнули на заполненную народом улицу.