Нам выдали проездные документы, и мы разъезжались по своим частям, с правом получения отпуска за истекший год. Теперь мне надо было ехать в Карелию - туда для укрепления границы с Финляндией перевели нашу 18-ю стрелковую дивизию. Дивизия располагалась вблизи государственной границы, сразу за погранвойсками. Штаб дивизии, 53-й стрелковый полк, батальон связи и другие мелкие части, а также 18-й артполк располагались в Петрозаводске, 52-й СП в районе Олонца и 54-й СП в Медвежьегорске. По окончании курсов, я, как самый молодой из слушателей, был аттестован на инструктора пропаганды отдельного батальона, но пока ехал как политрук учебной роты 53-го СП. Когда я прибыл в полк, меня направили в пулеметный батальон к его командиру Пилстоку, с которым у меня была неприятность еще в 1933 году. Я доложил командиру батальона, что вернулся для прохождения службы как политрук пулеметной роты. Он спросил, знаю ли я пулемет, я ответил: "Нет, учился на пропагандиста". Тогда он сказал мне, что я сюда не подхожу. С разрешения командира полка я ушел в отпуск. Побывав в Москве, я приехал в Петрозаводск, где на берегу Лососинки находился штаб нашей дивизии. Приехав, я устроился в расположении 53-го СП, и на второй день меня вызвали в политотдел дивизии. Начальником политотдела был бригадный комиссар Коробов. Он побеседовал со мной и сказал, что направляет меня на должность инструктора пропаганды 18-го артполка; в стрелковых полках пока такой должности еще не было. Я был доволен таким поворотом в своей армейской службе, и с радостью явился в артполк. Здесь командование было своеобразное: если командир дивизии был одновременно и комиссаром, то в артполку командир такой власти не имел. Комиссаром полка в звании полкового комиссара был Виноградов, участник Гражданской войны, опытный и решительный политработник. Ему я и доложил о своем прибытии.
Инструктор пропаганды 18-го артполка
Комиссар полка предоставил мне широкую инициативу в работе, указав ее главные направления в условиях полка: непосредственное руководство и контроль над политзанятиями, подготовка руководителей этих занятий ("групповодовка", как их называли тогда), планирование и организация марксистско-ленинской подготовки командного и начальствующего состава, политподготовка сверхсрочников. Этой работе я отдался с большим желанием и целиком.
Командовал полком орденоносец Карп Николаевич Степанов, участник Гражданской войны (под Царицыном у Ворошилова командовал батареей). Он был прекрасный конник, смелый, очень старательный, хороший организатор, но с некоторыми причудами. Партийный стаж у него был небольшим, и единоначалие ему не доверили - в полку был комиссар. Звания Степанов еще не имел и очень переживал, комиссар имел звание и носил три шпалы, а командир побаивался: а вдруг дадут звание майора? Мечтал он о звании полковника. Я же в те дни носил красные петлицы и три кубика.
Представившись комиссару, я не представился командиру полка, - комиссар сказал, что это не требуется. И вот однажды на политзанятиях в казарму вошел Степанов. Я встал и доложил ему: "Инструктор пропаганды вверенного вам 18-го артполка Премилов". Он поздоровался со мной, сказав: "Я буду звать тебя "пропаганда", а то слишком длинно, ясно?" Я ответил "хорошо". Так всю совместную службу он и называл меня - "пропаганда". В моей памяти остались в памяти командиры’ этого полка: капитан Лукьянов - командир 1 -го дивизиона, бывший прапорщик старой армии, отличный командир-служака; майор Калабухов - командир 2-го дивизиона, участник Гражданской войны, опытный, старательный командир. Позже его арестовали как врага народа, и его судьба осталась для нас неизвестной, - но он был единственным, кого арестовали в полку. Командиром 3-го дивизиона был капитан Теодорович - человек богатырского роста и здоровья.
Вскоре мне удалось наладить постоянный инструктаж групповодов. Групповоды были довольны моими инструктажами и старательно проводили политзанятия, а я постоянно контролировал их проведение. В полку было 50 групп политзанятий красноармейцев 1-го и 2-го годов службы, и я чаще контролировал те из них, где были наиболее слабые по образованию бойцы (хуже всего дело было в хозвзводе). С командным составом организовали 4 группы: комиссар взял себе одну, а три остались за мной, в том числе две по истории партии и одна по изучению истории Гражданской войны. Свободного времени было мало. Каждый день я по нескольку часов готовился к проведению занятий, обеспечивая своевременное проведение инструктажей и занятий с комсоставом полка, ежедневно с утра бывал на политзанятиях (в дни, когда их не проводили - на политинформациях), а после обеда готовился к занятиям.
Вместе с другими, не имеющими жилья, я жил в одной из комнат клуба полка: строился дом, и мы ждали получения комнаты. Получал я около 500 рублей, причем с прибытия в Петрозаводск - сразу тройной оклад: тогда Карелия считалась отдаленной местностью. Нам выдавался хороший дополнительный ("полярный") паек: свежее сливочное масло, мясо, сгущенное молоко, сухие грибы и клюквенный экстракт. Жизнь была обеспеченной: снабжение в Петрозаводске тогда было отличное - все гастрономические товары были в магазинах в достатке, и промтоваров было больше, чем в Ленинграде. В столовой комсостава питание также было отличное. Хуже было с обмундированием; купить хорошую шерстяную гимнастерку я не мог, их распределяли среди высших начальников. Тогда появились новые ремни со звездой в пряжке. Командир полка съездил в Ленинград, привез несколько таких ремней, и один дал мне: "На, пропаганда, а то комиссар скоро таких ремней не получит". В мастерской вещевого снабжения полка мне по приказу командира из полученного мной кроя сшили яловые сапоги, а на рынке я купил себе и валенки. Их я надевал на службу, когда морозы доходили до 40 градусов. Позже я решил купить патефон, в 11 часов субботнего вечера с курьерским поездом "Полярная Звезда" (Мурманск-Ленинград) выехал в Ленинград - и в воскресенье в 8 утра был уже на Невском. В Пассаже я купил хороший патефон завода "Тизприбор" (точно-измерительных приборов), оклеенный голубой клеенкой, чехол к нему и около 50 пластинок. За все это я заплатил около 1000 рублей, оставил покупки у продавщицы и пошел погулять по Ленинграду. Перед закрытием магазина я забрал патефон, вечером уехал обратно и в 8 утра был в Петрозаводске.
Служба в Карелии была тяжелой: частые боевые тревоги, учения независимо от погодных условий, стрельбы. Ходили мы постоянно с оружием. Каждому командиру и политработнику выдали сапоги-пьексы с загнутым носом для лыжных ремней. Часто проводились занятия по физической и стрелковой подготовке.
Младшие командиры часто ездили по городу за конем: один сидел на коне, а второй ехал на лыжах, держась за прикрепленные к седлу вожжи. Коня пускали рысью, мчится лыжник, а на него из-под копыт коня летят плотные комки снега. В полку был помкомвзвода - карел, который постоянно ходил на лыжах, не считаясь с расстоянием - даже от дома к уборной. Коренные жители республики, карелы и финны, с малых лет приобщаются к лыжам. Из отдаленных деревень в воскресные дни они приезжали за продуктами в Петрозаводск, у входа в магазин втыкали свои лыжи в снег, - и никто никогда не брал чужих лыж. Молодые пары приезжали на финских санках. Это очень удобные саночки для передвижения по пересеченной местности вдвоем - таких я больше нигде не видел.
Как отстроили дом, нам с начальником артмастерских воентехником Васильевым дали комнатку и мебель. Всего в квартире было пять комнат: две занимал с семьей капитан Лукьянов, одну начальник боепитания капитан Петров с молодой женой и за кухней маленькую комнатку занимал вольнонаемный полковой учитель - молодой грузин. Среди командного и начальствующего состава большинство имели образование ниже семилетки, и по приказу наркома обороны они сдавали экзамены до седьмого класса включительно. В помощь этим ученикам в рабочее время в частях проводилась общеобразовательная подготовка. Организаторами этого обучения были учителя частей; ими были преподаватели местных школ. Изучали математику, физику, химию, русский и немецкий языки, историю. За каждый год обучения сдавались экзамены. С обучающихся строго спрашивали, наказывали за пропуски занятий, а лучших ставили в пример. Наш старательный полковой учитель очень зяб после проживания в теплой Грузии и одевался тепло. В сильные морозы наружная стена с окном покрывалась за ночь довольно толстым слоем льда. Ложась спать, я надевал на голову шлем, и он за ночь примерзал к стене. Но мы жили, преодолевая бытовые трудности, и не жаловались.
Наш артполк был на конной тяге. Чистка конского состава была одной из важнейших обязанностей командиров. Каждый день рано утром из конюшен выводили лошадей и чистили их. В одной руке скребница, в другой щетка; проведет чистильщик по шерсти коня и тут же очищает щетку о скребницу. После чистки конского состава - завтрак, а потом занятия до обеда. Обед, отдых и еще несколько часов занятий, уборка конюшен, а уже после этого свободное личное время. Артиллеристы вставали раньше, чем в пехоте: там не было чистки коней.
Как командир Степанов был требователен, замечал самую незначительную оплошность и наказывал виновных, но умел и понимать правдивость фактов, способствующих делу обучения бойца специальностям. Однажды полк выстроился по тревоге, и он дал команду двигаться. Командир головного отряда капитан Теодорович подал команду "Конные, залезай!" вместо "садись". Степанов услышал и кричит: "Что это за команда?" Теодорович ответил: "Товарищ командир полка, они не садятся, а залезают!" Садиться на коня надо было ловко и быстро, а тут одетые в ватники и шинели конные не могли проявлять лихость. Степанов сам видел, как они забирались в седла коней, - и махнул рукой.
В нашем военном городке размещался не только артполк, но и другие мелкие части дивизии: танковый батальон, разведывательный дивизион и другие. Личный состав размещался в трехэтажной каменной казарме, построенной год назад и еще не совсем просохшей. В холодные дни, сменявшиеся оттепелями, бывали вспышки гриппа: бойцы лежали в казарме целыми взводами. Врачи много хлопотали, чтобы не потерять боеспособность полка.
Служба шла своим чередом. Нас часто тренировали по стрельбе из пистолета ТТ. Мы щелкали спуском, учились прицеливанию и произведению выстрела, но стреляли очень редко. Однажды Степанов увидал меня идущим из тира и спросил: "Как стреляешь, пропаганда?" - "Плохо, - признался я. - Патронов нет". Он сказал "идем", привел меня к комнате начальника боепитания, открыл дверь и, крикнув "Выдать!", быстро ушел. Петров не успел встать из-за стола, а командира полка уже нет. Мой сосед обиделся было, что я "жалуюсь командиру полка", но я рассказал, как все произошло, и он, успокоившись, выписал мне десятка три патронов.
В строевых подразделениях была введена должность замполитруков. Они носили в петлицах четыре треугольничка, как старшины. На эти должности подбирали самых подготовленных младших командиров, комсомольцев, активистов. Этот институт существовал и на первом этапе Великой Отечественной войны. К половине 1936 года воинские звания в полку получили все, без них остались лишь Степанов и я. Мне пришлось лишь сменить малиновые петлицы на черные артиллерийские, и я спокойно ждал присвоения звания.
Меня начали привлекать к конной подготовке - езде в седле. Я этого очень боялся (уж больно злы были строевые кони!), не зная, что конь по штату мне не положен и этого можно было избежать. С политсоставом конным делом занимался Теодорович. Он гонял нас на конях по кругу, командуя "бросить стремя", и мы тряслись в седле, хлопая задами. Старшина батареи Мамаков дал мне для обучения довольно ретивого коня, но два занятия я выдержал. Кстати, летом в полку устраивались состязания конников ("конкур-иппик"). На эти состязания всегда собиралось много интересующихся, а командный состав приглашал своих жен.
Дивизией командовал комдив Хозин; по возрасту он был моложе командиров полков, ему не было еще сорока лет. Он был очень требовательным, не прощал малейших недостатков и обучал дивизию умению вести бой в любых условиях. Каждый его приезд из штаба округа обязательно сопровождался тревогой и выездом на учения. Один из трех дивизионов нашего полка постоянно был на учениях с пехотой, но довольно часто выезжал весь полк. Климат Карелии был очень суровым и капризным. Зимой лютые сорокаградусные морозы сменялись оттепелями. На учения командный состав брал к валенкам еще кожаные сапоги. Из-за своей неосторожности скоропостижно скончался командир батареи: он не взял кожаную обувь, в оттепель промочил ноги, а потом сразу ударил сильный мороз. С высокой температурой его привезли в город, но спасти врачи его уже не могли.
В большой напряженной учебе прошла долгая холодная зима, с короткими днями и длинными ночами, наступила бурная северная весна. Теплая погода установилась еще до майских праздников, и мы получили летнее обмундирование и пилотки. Зимняя форма подлежала окантовке, да и летнюю можно было окантовывать. Фуражки стали носить с цветным околышем по роду войск. Полк готовился к параду в честь 1 Мая: капитану Теодоровичу было приказано подготовить и вывести на парад тачанки, а полк выводил гаубицы. Парадом всегда командовал наш командир, обладавший хорошим голосом и умением управлять частями на параде. Парад привел всех жителей города в восхищение!
В начале мая я уехал в Ленинград на сборы заочников в Военно-политической академии имени Толмачева. Приехав в Ленинград, я долго разыскивал академию: даже на вокзале в комендатуре мне не сказали ее адреса, проявляя совершенно ненужную в этом бдительность. Академию я нашел на Васильевском острове, и мне объявили, что пропагандисты зачислены на заочное отделение общевойскового факультета. На первом сборе нам надлежало прослушать лекции и сдать экзамен по диалектическому материализму и части курса истории партии. Жили мы в общежитии при комендатуре в центре города, на углу Невского и Садовой. Здесь был буфет, где мы завтракали, - а обедали в Академии, там питание было организовано отлично.
Свою учебу на сборах я старался сочетать с изучением богатства сокровищ Ленинграда и его окрестностей. Неделю я провел в Москве, где 15 мая открылся Центральный музей В.И.Ленина. Вернувшись со сборов в свой полк, я активно включился в общий поток работы по разъяснению содержания новой Конституции: проинструктировал групповодов политзанятий, проводил занятия с комсоставом и по поручению комиссара подготовил доклад для личного состава полка.
Еще перед сборами как-то у столовой военторга я увидел заграничный новенький велосипед, стою с Кочетковым и рассматриваю его - иметь велосипед было тогда моей мечтой. К нам подошла высокая финка, хорошо одетая и довольно красивая, и завела с нами разговор: "Это папа купил мне, хотите попробовать прокатиться?" - "Если можно, то дайте, прокачусь". Она взяла велосипед и передала мне, я прокатился около столовой и отдал его хозяйке. На этом мое знакомство с финкой закончилось, и этому я не придавал никакого значения. Велико было мое удивление, когда после сборов в Ленинграде, возвращаясь со службы ближайшей дорогой через плотину, я увидел финку. Она ждала меня и, когда я поравнялся с ней, вежливо сказала: "Здравствуйте, я жду вас и приглашаю купаться. Если будете дружить со мной, то у вас будет мой велосипед". На такое предложение я сразу ответил: "Купаться не могу, спешу по делу", - но она шла за мной до самой столовой. Потом узнал, что ее папа большой начальник в военторге, а мама заведовала нашей комсоставской столовой. На другой день меня пригласил к себе секретарь партбюро полка Добровольский и предупредил, чтобы я никаких близких отношений с финкой не завязывал: кто-то ему уже рассказал о нашей встрече. Я ответил, что встреч не назначал и встречаться, разговаривать с ней не буду. Финка еще раз пробовала заговорить со мной, но я не ответил, и она поняла, что тут делать ей больше нечего. А впоследствии, уже в 1937 году, всю ее семью арестовали: они оказались самыми настоящими шпионами. Дело было так: летом из сейфа начальника штаба полка исчез мобилизационный план 53-го полка. Материалы лежали в папке, и каждый ответственный за свой участок разрабатывал расчеты и вкладывал туда, - а начальник штаба давал исполнителям папку, веря на слово, что все цело. Но весь мобплан исчез! По тревоге подняли всю дивизию, немедленно доложили наркому обороны Ворошилову, и весь личный состав в строю проверяли по спискам - каждого человека. Все были на местах, но позже при попытке перехода границы пограничниками был задержан агент, выяснилось, что мобплан ему передал капитан Васильев, начхим полка. На преступление Васильева толкнула та самая финка, что охотилась за командным составом, - Васильеву она обещала выйти за него замуж...
Летом 1936 года состоялись артиллерийские стрельбы полка. Стреляли все строевые команды, включая Степанова. С высокой вышки за стрельбами наблюдал командир дивизии Хозин. Сначала стреляли командиры взводов. Если кто запускал снаряд слишком далеко в сторону от цели, Степанов кричал: "Куда запустил пару хромовых сапог?" Выстрел из гаубицы стоил 80 рублей - как пара хромовых сапог, что выдавалась командному составу на 8 месяцев носки. В заключение стрелял командир полка. Имея образование в объеме начальной школы, он не боялся стрелять: ему помогало вычислительное отделение штабной батареи, которым командовал Доркин. Это был очень подготовленный человек, от природы у него была голова очень большого размера - не подходила ни одна пилотка. Степанов держал Доркина около себя и, получив цель отХозина, командовал: "Доркин! Данные!" Тот моментально готовил данные и передавал Степанову, который передавал их на батарею. Выстрел, и Степанов опять: "Доркин!" Наблюдая разрыв, тот докладывал Степанову величину отклонения и новые данные, а Степанов передавал команды. Цель они поразили, получив оценку "отлично".