Первые большие путешествия в течение 4-х лет я провел на Север - Северная Двина, Великий Устюг, Архангельская область, Соловки и Кий-остров. Потом по бассейнам рек Онеги, Пинеги, Мезени, Печоры. Ночевали в почти заброшенных деревнях, где жило по несколько старушек, а то и вообще никого не было, лишь охотничьи сторожки с печками-времянками и сеном вместо кроватей. Шли по заброшенным, давно заглохшим дорогам, частично заросшим кустарником и даже деревьями. По старым картам начала ХХ века здесь значились густонаселенные села и деревни, стояли прекрасные деревянные храмы. Мы проходили через давно заросшие пепелища с остатками разобранных фундаментов. Надо всем этим звенели мириады комаров. От деревянных храмов, отмеченных в старых географических описаниях, осталось не более 5 процентов. Большая часть была "раскатана" большевиками на коровники или дрова, часть сгорела от запустения и недосмотра. Первое ощущение - чувство тяжелого ранения - и в теле, и в душе. Но именно здесь, на Севере, сохранилось то, что давно было потеряно в центральных областях России, - мировоззрение Святой Руси с ее культом православной веры, добротолюбия, нестяжательства, соборности и патриотизма. Его носителями были, как правило, древние старушки, перенесшие огромные испытания, но сохранившие в себе и веру, и доброту, и удивительную незлобивость к своим мучителям, поломавшим их жизнь.
"Явреев", с которыми они сталкивались в 20-е годы, бабушки жалели за злобу и зацикленность на выгоде. Было в этой жалости что-то эпическое, в тональности отношения Ильи Муромца или Добрыни Никитича к Жидовину. По Северной Двине в 20-е годы разъезжали целые отряды "жидов", закрывавшие церкви и увозившие лучших мужчин в тюрьму. Среди этих "жидов", по рассказам бабушек, были и китайцы, и латыши. Но самыми жадными были "явреи".
С бабушками из Святой Руси мы подолгу разговаривали, пили чай, останавливались у них на ночлег. В их двухэтажных деревянных домах не было мужчин, но было очень чисто. Даже оставаясь одни, бабушки не переставали драить свои деревянные полы, мыть окна, ухаживать за огородом. Они сами кололи дрова, топили печь, чаще всего были искренне рады нам, пришедшим из другой жизни. Их мужчины в большинстве своем упокоились далеко от родных мест - кто во время репрессий 20-30-х годов, а большинство в Великую Отечественную войну. Русский Север, большую часть которого занимала Архангельская область, начинавшаяся с буквы "А", и его мужчины в числе первых были мобилизованы на фронт, где в большинстве своем погибли при наступлении немцев. Даже в заброшенных деревнях сохранялись литые бетонные полосы с длинным списком мужчин, погибших на фронте. Чаще всего то было перечисление трех или четырех одинаковых фамилий с разными инициалами.
Все эти бабушки были православными, но с 20-30-х годов, "когда явреи закрыли храмы", потеряли возможность посещать службы. На огромных пространствах, порой на 500 и более километров, служила только одна церковь, в которую по большим праздникам невозможно было попасть из-за столпотворения верующих. Так, на весь Каргопольский край действовал лишь один храм. То же самое было в Мезенском краю и на Печоре. Каждый из этих краев по территории был не меньше крупного европейского государства.
При бездорожье и почти полном отсутствии автомобильных дорог в бассейнах рек Пинеги, Мезени и Печоры сообщение между отдельными районами велось с помощью маленьких самолетов и вертолетов. Лететь на них было страшновато, каждый раз казалось, что они вот-вот развалятся, но, к радости пассажиров, аппарат в очередной раз благополучно касался земли. Летали они низко. Из иллюминаторов открывались бескрайние, эпические просторы с полноводным реками, несущими свои воды на Север.
Большинству бабушек из Святой Руси передвижение самолетом или вертолетом при пенсии в 18 рублей в месяц было не по карману, и поэтому они вынуждены были молиться либо дома, либо в тайных скитах, обитатели которых жестоко преследовались советской властью, хотя в отдельных случаях на них закрывали глаза. Из-за отсутствия церквей службу вели возле закрытых часовен или крестов. Одна из авторитетных старушек читала Евангелие, все молились и крестились. На Пасху собирались ночью со свечами, и в 12 часов ночи совершали крестный ход вокруг креста. Детей крестили сами старушки: прочитают молитву "Верую", приложат крест к устам младенца, и все. Одно из таких крещений в лесу у остатков почитаемой, давно закрытой церкви я видел сам.
Многие годы при большевиках большинство мужчин и женщин после окончания сельхозработ, с октября по апрель, направляли на лесозаготовки. Жили в лесу в одном бараке, мужчины и женщины, в том числе семейные пары. Даже в православные праздники никого не отпускали на службу. Каждый был обязан заготовить не менее 40 кубометров древесины. Работали ручными пилами. За кубометр платили 80 коп., за сезон зарабатывали 40-50 рублей. Отказаться от такого труда было невозможно под угрозой тюрьмы. Что важно отметить: многие десятки жителей северных мест, рассказывавшие мне одну и ту же историю лесозаготовок, которые по своей сути были посуровей египетского рабства, не проклинали своих мучителей, а относились к этим "трудам в лесу" как к испытанию, данному свыше, души их не озлобились и не ожесточились.
Почти каждый день новое место ночевки. Сколько их было! Названия пройденных деревень звучат как народная музыка - Пустозеро, Холмогоры, Архангельск, Чухчурьма, Куроостров, Сия, Матигорье, Ненокса, Сумский погост, Рикасово, Лявля, Лешуконское, Палащелье, Коинос, Чучепала, Нисогорье, Юрома, Титлява, Кимжа, Мезень, Тимощелье, Лампожня, Долгощелье, Пинега, Вонга, Кулой, Веркола, Шардомень, Лавелы, Кеврола, Едома, Немнюга, Каргополье, Рато-наволок, Зачачье, Тойма, Красноборск, Белая Слуда, Цывозеро, Кулига Дракованова, Пермогорье, Уфтюга, Шоломля и многие, многие другие.
На родину св. Иоанна Кронштадтского в село Суру на берегу реки Пинеги мы пришли с рюкзаками за спиной. Договорились со старушкой о ночлеге, положили вещи и сразу же направились к месту, где родился великий русский святой. В 1899 году еще при его жизни на средства праведного был возведен Иоанно-Богословский монастырь, построены школа, дома для крестьян. При нашем посещении в селе и окрестностях жили потомки Иоанна Кронштадтского по его сестре Дарье. Один из них, Николай Александрович Малкин, был бригадиром на лесозаготовительном участке. Нам рассказывали, что все потомки святого были трудолюбивы и честны.
От монастыря остались только фрагменты, но главный собор, законченный строительством в 1914-м уже после смерти святого, уменьшенная копия собора, в котором праведный служил в Кронштадте, был заложен в присутствии самого о. Иоанна, который, по преданию, сказал: "Освятить я его вам освящу, а служить в нем вы не будете". Так и получилось. Жители рассказывают, что при закрытии монастыря не обошлось без "явреев", которые с особой ненавистью относились к памяти святого. собор перестроили, организовали там клуб с танцами. У крестьян отнимали книги, подаренные Иоанном Кронштадтским, его изображения. "Яв-реи" специально приезжали из Пинеги и распускали о нем гнусные слухи, о его якобы корыстолюбии и "распутной жизни". Но крестьяне не верили им, молились святому. Паломники со всех концов России постоянно еще до 1917-го шли на место рождения святого. Не прекратилось это и при большевиках, в 20-30-е годы.
Двоих странников к о. Иоанну Кронштадтскому встретил и я в начале 80-х годов. Они были из окрестных мест. Всерьез уверяли меня, что Иоанн Кронштадтский был захоронен не в Петербурге, а здесь, в Суре, на территории монастыря. Якобы гроб его привезли ночью на пароходе и спрятали в подвале монастыря.
В окрестностях Суры на реке стояла часовня Николая Чудотворца, построенная по обету и почитаемая всеми окрестными крестьянами. Власти несколько раз жгли ее, а крестьяне - восстанавливали. Когда я там был, часовня представляла собой небольшой срубчик с крестом, к которым были привязаны разные платки и одежды, принесенные сюда по обету.
Уже стемнело, когда мы пришли к бабушке Александре Николаевне, у которой остановились на ночлег. Допоздна пили чай со сковородниками (лепешки со сметаной). На столе стояли грибы, морошка, вареная картошка - обычная еда северных мест. Разговоры о вере, о старой жизни, порушенной "яврейской властью", о "египетских" лесозаготовках. Темы одни и те же всюду, но каждый раз новая черта в понимании событий, которые происходили здесь.
Вернувшись из Суры в Пинегу, мы пешком пошли в Красногорский Богородицын монастырь, расположенный на высокой горе, с которой открывается восхитительный вид на изрезанную островами реку Пинегу и безбрежные еловые леса. Основанный в 1603 году, монастырь был славен чудотворной иконой Грузинской Божьей Матери. В монастыре было три храма и каменные стены с башнями. После прихода советской власти остались лишь руины одной церкви и два каменных здания, в которых в нищенских условиях жил "контингент" дома-интерната для психически больных. Запах помоев и нечистот. У алтаря главного храма был похоронен сосланный сюда Петром I любовник царицы Софьи князь Василий Голицын, мечтавший установить в России западные порядки.
Недалеко от монастыря около 60 пещер протяженностью 20 км, стены покрыты толстым слоем кристаллического льда. В пещере течет ручей, ход время от времени сужается, приходится проползать. Но сказочный мир, отражающийся при свете фонаря, манит идти дальше.
Возвращаемся в Пинегу, а оттуда около 200 км в Артемиево-Веркольский монастырь, основанный в XVI веке на месте обретения мощей святого праведного Артемия Веркольского (ум. 1544). Перед 1917-м в монастыре было шесть храмов. Успенский собор освящал святой праведный Иоанн Кронштадтский. В 1919-м в собор пришли еврейские большевики и объявили о его закрытии и организации в нем коммуны. Бабушки из Верколы рассказывали мне, что, по преданию, мощи святого Артемия были спрятаны в тайном месте. Монахов, протестовавших против закрытия монастыря, пинежские чекисты расстреляли прямо во дворе. Коммуна, организованная в монастыре, просуществовала недолго. созданная из числа сельских люмпен-пролетариев, она переехала на территорию монастыря со своими домами, которые зимой новые обитатели "раскатали на дрова", а сами поселились в кельях, выгнав на мороз оставшихся монахов. Проев все монастырские запасы, продав и пропив инвентарь, строители социализма разошлись в разные стороны, до неузнаваемости испоганив православную святыню. Впрочем, потом на их место пришли новые коммунары. Эти, говорят, жили здесь до 30-х годов. Позднее в разрушенном монастыре организовали дом для престарелых, а затем детский дом и трудовой лагерь.
На другом берегу, напротив монастыря, в селе Веркола жил писатель Ф. Абрамов, незадолго до нашего приезда умерший в Ленинграде, но завещавший похоронить себя рядом с домом на берегу Пинеги. Писатель пользовался любовью своих односельчан, многие из которых стали прототипами персонажей его произведений.
Образы романов Абрамова оживали на моих глазах, некоторые бабушки спорили, кого именно из них Абрамов описал в своем романе "Братья и сестры" о тяжелой судьбе русских крестьян Пряслиных. В осиротевшем доме писателя, похороненного во дворе, мы встретили его вдову Людмилу Владимировну. Долго слушали ее рассказы об этом замечательном человеке, много раз стоявшем на краю смерти, служившем в контрразведке "СМЕРШ". После войны Абрамов был в числе тех, кто бросил вызов еврейскому засилью в русской литературе. Многие еврейские космополитические критики травили писателя, клеветали на него, стремились замолчать его великое творчество, не позволяли ему печататься. Еврейских критиков раздражало, что многие называли Абрамова совестью русского крестьянства.
Как давний почитатель творчества Абрамова, я с горечью узнал от его вдовы, что ему не дали написать главную книгу своей жизни. Это должен был быть большой роман, события которого начинались в XIX веке. В диалогах ссыльных социалистов с крестьянами писатель хотел отразить тот до сих пор не разрешенный спор между простым Русским православным народом и атеистически и прозападно настроенной интеллигенцией, которая в конце концов завела Россию в тупик.
В двух километрах от Веркольского монастыря находится село Ежемец, в котором родился святой Артемий. Там сохранились несколько домов и разоренная комсомольцами церковь. В начале 80-х она была своего рода обетной часовней. К ней шли православные со всей округи, молились, просили помощи у святого Артемия. Все пространство разоренной церкви завешано платками, платьями, просто холстами, расшитыми крестами. На месте, где раньше был иконостас, разбитый комсомольцами, несколько поврежденных икон с частично утраченным красочным слоем. Внутри храма мы встретили несколько женщин-паломниц и пожилого крестьянина. Одна из женщин читала молитвы, остальные крестились и клали земные поклоны.
с Пинеги мы отправились на реку Мезень, пройдя сначала через село Лешуконское, стоявшее на одном из притоков реки Вашки. Деревянные мостовые. Неторопливая северная речь. Жизнь почти в другом измерении. Некоторые старушки как будто из XVII века. В этих местах, в отличие от Пинежья, бани топят главным образом по-черному, дым выходит не в печную трубу, а в отверстие в крыше. После баньки хорошо нацедить в берестяную кружку кислого кваса из жбана. Многочасовые разговоры с бабушками о старой жизни. Выпив рюмку винца, они охотно пели песни, которые передали им далекие предки. В Лешуконском был народный хор, состоявший не только из бабушек, но и из их очаровательных внучек. В местечке Шум-пала устраивались праздники народной песни. В этих местах у старушек сохранилось множество еще довоенных, а может быть, и дореволюционных деревянных коробов (вроде сундучков для хранения вещей), туесков, лукошек, прялок, мисочек, ложек. Некоторые с характерной мезенской росписью. Часть этих изделий бабушки мне дарят, польщенные моим восхищением сказочными песенными действами. Набираю целый короб таких изделий, тщательно упаковываю и отсылаю посылкой в Москву. Замечательные вещи народных мастеров из этой и других посылок, отправленные мною из северных путешествий в Москву, до сих пор радуют мой глаз и служат источником вдохновения.
Из Лешуконского идем на поиски Ущельского монастыря, основанного соловецким монахом Иовом в начале XVII века. Место, где построили монастырь, находилось при слиянии трех рек - Езеги, Вашки и Мезени. С момента освоения этих дремучих лесов русскими людьми Ущелье было центром Мезенско-Печорского края, куда сходились все местные пути сообщения и по суше, и по воде, а рядом через Лешу-конское проходила легендарная Тайбола - зимний путь через замерзшие болота, соединявший сибирь с центральными областями России.
Много дней мы шли вдоль великой реки Мезень (ее протяженность около тысячи километров). Мезенский край, почти в два раза больше Швейцарии, до 1917 года был хранителем коренной русской культуры, заповедником православного мировоззрения. На его территории действовало более тысячи церквей и часовен. Преимущественно деревянные, многие из них были выдающимися произведениями искусства. Подавляющее большинство всего этого великолепия уничтожили в первые два десятилетия советской власти. Мезенские бабушки рассказывали, что в конце 20-х годов по деревням ходили летучие чекистские отряды, изымавшие зерно, убивавшие мужчин, увозившие с собой девушек якобы на учебу в город. Они устраивали поджоги церквей, убивали священников, кидали в костры иконы. Руководили этими погромами мезенский и лешуконский райкомы комсомола, где "первую скрипку играли явреи" (рассказ старожилки из Кимжи).
Во время моего путешествия Мезенский край был малонаселен, сотни километров, проделанные мной по этому краю на вертолетах и самолетах (обычно Ан-24), оставили в памяти бескрайние леса и болота, извилистые речки и голубые озера, иногда чудом сохранившиеся деревянные церкви на месте давно заглохших деревень, с заросшими дорогами и только изредка - дымок над избушкой охотника.
Отдельным большим путешествием было движение по реке Онеге на Белое море. Шли пешком или плыли на сплавных катерах. Онежский край в полтора раза больше территории уже упомянутой мной Швейцарии, а своими красотами ничуть ей не уступает. Эти места в глубокой древности были освоены новгородцами.
В числе первых святынь Каргопольского края идем поклониться местам, связанным с подвигами святого преподобного Александра Ошевенского (1427-1479), одного из столпов русского монашества. Преподобный основал монастырь, получивший его имя, на берегу реки Чурьяги. Ошевенская обитель стала одним из центров освоения этого края русскими. Она воспитала сонм великих подвижников Православия, святых основателей северных обителей, в частности преподобного Пахомия Кенского - учителя святого Антония Сийского.
Как мне рассказывали старожилы, монастырь был закрыт после революции. Монахов выгнали. По всей округе большевики "собирали пьяных и непутевых", из которых образовали коммуну. Монашеское имущество и запасы растащили. Постоянно варили самогон и пьянствовали, а когда нечего стало продавать, коммунары разошлись, а в монастыре устроили школу, воспитанников которой преследовали всяческие несчастья. Мощи преподобного вывезли неизвестно куда, иконы XVI-XVII веков на подводах отправляли для продажи за границу. Часть сооружений монастыря была полностью разрушена, другая превратилась в руины. Тем не менее паломники в монастырь продолжали идти. С некоторыми из них я разговаривал. Именно они рассказали мне о судьбе монастыря после 1917-го.
Через Няндому приходим в древний русский город Каргополь (известен с XIV в.). От 17 церквей и двух монастырей сохранилось только несколько поврежденных строений. Зато есть действующая церковь Рождества Богородицы (XVIII в.) с уцелевшим иконостасом. Бабушки шепотом сообщают, что следующий действующий храм будет через 500 км в городе Онега на Белом море. Жалуются на притеснения верующих.
Устраиваемся на постой к Марии Григорьевне (83 года) в комнате прямо под крышей. Идем вдоль Онеги. По ней без конца сплавляется лес. Берег усыпан стеклом от битых водочных бутылок. Мужики пьют "по-черному". В центре закрытые соборы, рядом с ними танцплощадка, на реке купаются дети под мат пьяных мужиков.
Узнаем, что с 30-х по 60-е годы в Каргополе был лагерь, в котором сидело около 10 тысяч человек. Атмосфера его долгие годы отравляла жизнь горожан. Лагерные вертухаи, в том числе из местных, чувствовали себя вроде "избранного народа". Их не любили, но они являлись организованной силой, которой почти невозможно было противостоять.