"Цыганкой" его прозвали за веселый нрав и черные кудри. Все следят сейчас за этим неравным единоборством. Замерло время и замерли сердца. Сержант извивается, ползет - ближе, ближе. Он выглядит совсем крошечным, беспомощным рядом с громыхающими стальными коробками. Наконец, смельчак скрывается за бугорком, а через секунду к нему приближается танк.
Сверкнула на солнце кувыркающаяся бутылка, и с бортов машины потекли длинные желтоватые ленты огня. Вторая бутылка угодила в корму танка, возле башни. Сначала серые, а потом черные завитки дыма потянулись за машиной. Пройдя метров двадцать, она остановилась. Шедший следом за ней танк резко клюнул носом и чуть не ткнулся в ее корму, но успел круто развернуться, обходя горящий танк.
- Герой "цыганок", молодчина! - Восхищенно воскликнул кто‑то над ухом Зарубина.
Позади загорелось еще несколько легких танков, остальные, не сбавляя скорости, шли вперед. На высоте и ее обратных скатах начали рваться тяжелые вражеские снаряды.
- Из дальнобойных бьют, - оторвавшись от телефона, сказал начальник штаба.
- Странно, - ни к кому вроде не обращаясь, проговорил командарм. - Уже двадцать пять минут, как дана радиограмма Синенко, а он что‑то не подходит. - Он машинально взглянул на часы.
- Я дублировал офицером связи, - начальник штаба тоже посмотрел на часы. - Тут всего четыре–пять километров, связной уже должен быть там.
Наступили самые критические минуты.
Головные немецкие танки уже прошли ячейки истребителей и преодолевали короткий крутой подъем. Впереди, перед вершиной, небольшая терраса. Здесь они прекратили огонь: снаряды перехватываются бугорком за террасой. В таком же положении оказалась и противотанковая батарея Зарубина. Только ротные пулеметы продолжали неистовствовать, не причиняя танкам вреда.
- Орудия на бруствер! - Скомандовал Зарубин и тотчас бросился к первому орудию, где раненый Зайцев с трудом управлялся со своими обязанностями.
Расчет не выкатил, а скорее вытолкнул, выжал легкую пушечку на бруствер.
- Дунаев, подмени заряжающего! - крикнул Зарубин. И сам припал к прицелу. Как раз в этот момент головной танк, пытаясь обойти встретившийся на пути большой камень, на мгновение подставил свой правый борт.
- Огонь! - Самому себе скомандовал лейтенант.
Пушка сглотнула воздух и выплюнула комок пламени. Снаряд, звякнув, продырявил борт и бензобак вражеской машины. Она судорожно вздрогнула, раздался сильный взрыв, и все вокруг заволокло черным дымом.
- Огонь! - Крикнул кто‑то сверху. По другому танку одновременно ударили второе и третье орудия, тоже поднятые расчетами на бруствер. Сбросив разорванную гусеницу, второй танк развернулся и стал сползать вниз по склону высоты.
Дым, поднявшийся от горевшего танка, и застывший поперек второй танк на какое‑то время закрыли от батареи ближайшую цель. Третья машина, используя эту неожиданную дымовую завесу, открыла по батарее пулеметный огонь. Упал командир второго орудия. Огненное острие болью прошило грудь Зайцева, и он без крика повалился на кучу стреляных гильз. Создалась никем и ничем не предвиденная обстановка. Танк, спрятав свой корпус за своими подбитыми машинами, оказался недосягаемым для батареи. Полыхавшая же пулеметным огнем башня была неуязвима для "сорокапятки". Батарея Зарубина на мгновение замолчала.
Заметив упавшего Зайцева, Дунаев опрометью бросился к нему, поднял его, как ребенка, на руках, повернул лицом вверх. И увидев уже стекленеющие глаза, передал отяжелевшее тело подбежавшему третьему номеру.
А немецкий танк продолжал свое дело. Тут некогда задумываться над судьбой друга. Враг не оставляет времени для размышлений. Надо действовать. Дунаев схватил из ниши две противотанковые гранаты и одним рывком перепрыгнул через бруствер. Вся огромная фигура его как‑то сжалась, голова вошла в плечи. Пригибаясь, точно сложенный вдвое, он побежал навстречу танку, все продолжавшему прошивать воздух горячими нитями пуль.
- Куда тебя черт понес?.. Стой, назад!.. - Стараясь перекрыть шум боя, крикнул Зарубин.
Но Дунаев не мог его слышать. Он перемахнул через окопчик пулеметного гнезда, где недавно разорвался снаряд. Мельком заметил изуродованный труп пулеметчика, белый оскал зубов, обломки пулемета, иссеченную осколками каску. Два соседних окопчика пусты - пулеметов нет.
"Хорошо. Успели, значит, уйти на запасные", - удовлетворенно подумал Дунаев.
С болью и тоской следил за ним Зарубин. "Ведь погибнет, погибнет". От отчаяния, от того, что неизвестно было, как покончить с этим чертовым танком, от этой неминуемо предстоящей гибели товарища, он тяжело сжимал и разжимал кулаки, яростно скрипел зубами. Припав к прицелу, он нажал спуск. Снаряд звонко ударился в башню, маячившую над дымной полосой.
- Второе, третье. Огонь! Беглый! - скомандовал Зарубин, посылая в казенник следующий снаряд.
Второе и третье орудия заговорили почти одновременно.
Когда Дунаева покрыла дымная волна, он упал на землю и на четвереньках пополз дальше. От дыма першило в горле, щипало глаза. Горячий воздух обжигал легкие. Спазмы сдавили дыхание. Над ним, словно пчелиный рой, летели пули, дырявя черную завесу дыма, с разбойничьим присвистом шли бронебойные снаряды.
"Вперед, только вперед… Ближе… Чтобы наверняка", - сверлила разгоряченный мозг одна мысль.
Скоро полоса густого дыма осталась позади Дунаева. Впереди, метрах в семидесяти, вырисовывался черный силуэт фашистской машины. Он заметил, что в том самом месте, где в пламени плескался черный кружок пулеметного дула, белыми брызгами сверкнули искры от попавшего снаряда, и пулемет, поперхнувшись, замолчал. В ту же секунду танк дернулся и медленно двинулся, загрохотал прямо на Дунаева.
"Хочет пересечь дымовую завесу и огнем из пушки в упор подавить батарею, - догадался Дунаев. - Не допустить. Остановить во что бы то ни стало". - Он поднялся с земли и, выпрямившись во весь рост, стремительно бросился навстречу.
Теперь Дунаев не слышал ни выстрелов, ни шума моторов, не видел ничего, что происходит вокруг. Только фашистский танк. Перед глазами блестели, переливались звенья танковой гусеницы и бежали, бежали на него. Когда до машины оставалось метров двадцать, он припал на правое колено и, сильно взмахнув правой рукой, хотел уже метнуть гранату, но на мгновение остановился, опустил руку, вытянул ее вперед и прицелился.
Прицелился так, как в школе, когда играли в городки. Снова размахнулся и бросил тяжелую гранату.
Танк был не дальше десяти метров, когда граната, ткнувшись между грунтом и гусеницей, взорвалась. Машина, чуть повернувшись бортом к Дунаеву, остановилась. Теплая волна воздуха пахнула в лицо. Что‑то сильно толкнуло в левое колено. Острая боль, как электрический ток, прошила на мгновенье все тело и погасла. Дунаев качнулся, оперся правой рукой о землю. Голова налилась, стала тяжелой, не своей. Холодный пот прозрачными крупными каплями покрыл широкий лоб, пополз в глаза. Он почти терял сознание, но мысль о том, что танк, пусть и без гусеницы, но все же может стрелять, мелькнув где‑то в затуманенном мозгу, привела его в чувство. "Есть еще граната… Добить, пока не поздно".
Дунаев оттолкнулся рукой от земли, выпрямился, по–прежнему держась на правом колене, быстро переложил гранату из левой руки в правую и не взмахнул рукой, а как‑то из‑под низу "на свечку" повесил гранату над танком. Она упала на надмоторный лист брони. Раздался гулкий взрыв. Танк вздрогнул и задымил. Дунаев хотел встать на ноги, но не сумел. Он только сейчас почувствовал пронзительную, неугасающую, до того еще ни разу не испытанную им боль и, до крови кусая себе губы, опустился на землю.
В это время открылась крышка башенного люка. Показалась черная фигура немецкого танкиста с засученными по локоть рукавами мундира. Он подтянулся, намереваясь выбраться из подбитой машины, но раздалась пулеметная очередь сверху, и, смешно взмахнув руками, немец обмяк, мешком повалившись на крышу башни.
Больше Дунаев ничего не видел.
Танки, подходившие сзади, замедлили скорость и начали разворачиваться. Десятка два легких машин устремились вправо, втискиваясь в узкую балку юго–восточнее высоты. Батарея Зарубина, воспользовавшись удачно сложившимся положением, начала бить по бортам. Один танк загорелся, другой, получив пробоину в борт против боеукладки, взорвался от собственных снарядов. Его небольшая башенка, как тюбетейка, съехала набок. Но остальные машины успели скрыться за скатами балки.
Другая группа фашистских танков, в большинстве средних, повернула влево, в обход высоты. На глазах у всех развертывались гигантские стальные клещи, готовые охватить высоту, сдавить ее и с флангов, и с тыла, открыв путь туда, в Огуз–Тобе, где размещался штаб армии.
В юго–восточной балке закипел бой. Скрежет стали и разрывы снарядов всколыхнули небо и землю. Торопливо, точно стремясь опередить друг друга, били фашистские мелкокалиберные танковые пушки. Почти без пауз строчили пулеметы. А через небольшие промежутки времени, перекрывая сухим треском весь хаос звуков в балке, стреляла наша танковая пушка - это вступил в бой экипаж братьев Шевцовых, который ночью привел свою тяжелую машину из ремонта и встал в засаду на склоне балки.
О боевых делах Шевцовых знал весь фронт. После призыва в армию четверо братьев - Виктор, Павел, Николай и Василий попали в учебную часть при одном из уральских танковых заводов. Там они облюбовали себе тяжелую машину КВ, сами ее отрегулировали, опробовали на ходу и попросили не разлучать их - назначить в один экипаж. Командование знало, что дружный, спаянный экипаж - это половина успеха в бою, поэтому не возражало. Вскоре на башне КВ появилась выведенная белыми буквами надпись: "За Родину! Экипаж братьев Шевцовых".
Однако командование сразу не решилось доверить одним братьям, необстрелянным еще курсантам, грозную боевую машину и, вопреки штатному расписанию, назначило Виктора заместителем командира машины, а командиром - опытного, уже побывавшего во многих боях танкиста Леонида Арефьева. Механиком–водителем стал Павел, командиром орудия - Николай, радистом - Василий. Экипаж особенно проявил себя в сражениях за Крымскую землю. Не раз ходил сн в расположение противника, уничтожал его огневые точки и живую силу. В одном из жарких боев был тяжело ранен Арефьев. Из этого боя танк вышел рябой, как после оспы: пятьдесят три бронебойных снаряда оставили вмятины на броне великана, но ни один из них не проник внутрь.
После ранения Арефьева, командиром танка стал Виктор Шевцов. Теперь это уже был опытный, умелый боец. На него можно было положиться.
И вот сейчас, увидя, что гитлеровцы пытаются обойти высоту, Виктор решил вступить с ними в единоборство. Со злой натужностью взревев мотором, КВ вышел из укрытия и двинулся на середину балки навстречу целому табуну фашистских легких танков. Останавливаясь на несколько секунд перед каждым выстрелом, экипаж Шевцовых с дистанции 350–500 метров подбивал и поджигал вражеские машины.
Несмотря на сосредоточенный огонь всей неприятельской группы, КВ оставался неуязвимым и упорно двигался вперед. Четыре фашистских танка, охваченные пламенем, уже стояли на середине балки. Два в результате прямого попадания снаряда в боеукладку превратились в бесформенную массу обломков. Один встал, распластав по земле перебитую гусеницу. А дистанция между КВ и противником неумолимо сокращалась. Не только от бронебойных, но и от фугасных снарядов, выпущенных почти в упор, как яичная скорлупа, проваливалась броня на гитлеровских машинах. Некоторые из них, отстреливаясь, дали задний ход. Другие разворачивались, поспешно растекаясь по краям балки. Но там их встречали наши "тридцатьчетверки", по башню врытые в землю.
Неожиданно сильно вздрогнула при выстреле башня КВ. Шевцов остановил машину у разбитого немецкого танка. В чем дело? Но ничего не видно было. Клубы белого дыма полупрозрачной пеленой встали перед объективом прицела и перископами. Лишь только тогда, когда немного рассеялся дым, Виктор увидел, что ствол пушки завихрился как лепестки тюльпана. С трудом командир машины сообразил почему; перед последним выстрелом вражеский снаряд ударил в ствол пушки, а когда в свою очередь выстрелил КВ, то его снаряд разорвался в стволе.
•
Не дождавшись возвращения Дунаева, Зарубин забеспокоился. "Не погиб ли от своей гранаты?" - Подумал он, вглядываясь в серую дымку.
- Командир третьего орудия! Выделить из своего расчета двоих на поиски Дунаева, - распорядился он.
Сбросив скатки шинелей, двое из расчета побежали вниз по склону высоты. За сгоревшим танком они увидели бойца. Раненый, с окровавленным лицом, без каски, в изорванной гимнастерке, он ползком карабкался наверх: поднимался на руках и отталкивался правой ногой. Левая - плетью волочилась за ним по земле. Товарищи хотели взять Дунаева на руки, но он отказался.
- Я сам!
Опираясь на их плечи, как на костыли, запрыгал на одной ноге. Вскарабкавшись на батарею, Дунаев выпрямился и, стоя на одной ноге, отрапортовал хриплым надтреснутым голосом:
- Товарищ лейтенант, танк противника сержант Дунаев уничтожил.
- Молодец, Дунаев! Достал-таки. От лица службы тебя благодарю! А что с ногой? Серьезно? - Озабоченно спросил Зарубин.
- Коленку разбило осколком. Близко бросал, боялся промахнуться.
- А лицо тоже осколками?
Дунаев провел по лицу грязной пятерней. На ладони остались полосы крови.
- Это, наверное, осколками камня брызнуло из‑под гусеницы. Немного поцарапался.
- Хороша царапина, все лицо вздулось.
Зарубин обнял Дунаева за плечи.
- Ты, дружище, и не понимаешь, какой подвиг совершил, - проговорил он ласково. - Перевяжись. Товарищи помогут, а потом в санбат.
Дунаев присел на брошенную кем‑то скатку шинели. Ныла нога, словно опаленная пламенем. Горело лицо. Он все еще остро переживал поединок с фашистским танком
•
Гораздо труднее сложилась обстановка на северо–западной окраине высоты. Там в балку втянулось значительное количество средних фашистских танков. Многие из них были снабжены дополнительными броневыми листами.
Используя более мощный огонь этих машин и свое численное превосходство, гитлеровцы шли напролом.
И хотя наши танкисты из засад встретили их губительным прицельным огнем и они несли большие потери, фашисты упорно лезли вперед.
Командир бригады подполковник Калинин, сидевший в одном из закопанных танков, наблюдал за действиями своих воинов. Пока что все шло четко, слаженно, и ему не было необходимости решительно вмешиваться в ход боя. Его подчиненные умели, руководствуясь общей задачей, принимать самостоятельные решения, не боялись ответственности. Лишь когда вражеские машины стали обходить засады, он не выдержал и начал подавать по рации команды:
- Двадцать пятый, бей - слева обходит!
- Сороковой, добивай вторым снарядом. Уползает фриц. Вот так, так, - подбадривал он танкистов, когда их снаряд достигал цели.
В балке уже горело несколько вражеских машин, однако противник не ослаблял нажима. Одна часть его танков сумела обойти засады и выйти к обратным скатам высоты, другая стремилась туда же, пробиваясь сквозь наш огонь.
Немецкая пехота, отрезанная у переднего края от своих танков, получила подкрепление и снова поднялась в атаку. Взбодренные свежей поддержкой, фашисты лезли вперед, не считаясь ни с чем. Упорно, с остервенением бежали они навстречу огню, что‑то надсадно горланя. Все труднее и труднее становилось удерживать их.
Создалось критическое положение.
Командарм уже не раз посматривал то на часы, то на проселочную дорогу, змейкой петлявшую от селения Тулумчак к подножью высоты.
- Попробуйте еще раз прорадировать Синенко, - с трудом сохраняя спокойствие, велел он начальнику штаба. - При всех обстоятельствах ему уже пора здесь быть.
Начальник штаба отправился к рации.
Он не сделал еще и нескольких шагов, как на дороге, примерно в полутора километрах от высоты, начали вставать черно–красные, словно раскрывающиеся маковые коробочки, разрывы. Гитлеровцы со своих огневых позиций изо всех сил били по дороге, вспахивая снарядами и минами целую полосу. С каждой секундой огонь нарастал.
- Странно, на кой черт немцы бьют по пустому месту? - недоумевал кто‑то на высоте.
Только командарм, понимающе переглянувшись с генералом Вольским, довольно улыбался.
Через секунду улыбка засияла и на лицах других. Из огня и дыма стремительно вынырнул советский танк и на предельной скорости, отбрасывая гусеницами комки дробленой земли, понесся к балке наперерез вражеским машинам. За ним, прорываясь в разных местах через огневой шквал, показывались новые группы танков: одна, вторая, третья. Развертываясь в линии, они мчались к высоте. Из‑за северных скатов высоты под Тулумчаком шла 55–я танковая бригада полковника Синенко. Перерезав дорогу на Корпечь, Синенко совместно с 143–й стрелковой бригадой дробил сейчас и крошил фланг и тыл прорвавшихся к высоте фашистских танков. По бригаде Синенко с артиллерийских позиций немцев открыли заградительный огонь.
Ловко маневрируя среди разрывов, ныряя в воронки и рытвины и тут же выныривая, танки Синенко проскочили через эту огневую завесу и "сели на хвосты" боевых порядков противника. Обрадованные подоспевшей подмогой, наши танкисты вывели из засад свои боевые машины. Полтора десятка "тридцатьчетверок" стеной пошли на опешивших от внезапности немцев. Они заметались, как стая волков, обложенная в загоне. Некоторые фашистские танки запылали. Гитлеровцы в дымящихся черных комбинезонах выскакивали из открытых люков и что есть силы бежали по полю боя. Их догоняли пулеметные и автоматные очереди.
Один из вражеских танкистов в объятой пламенем одежде, словно живой факел, несколько секунд торчал над люком своей горящей машины, потом скатился вниз, побежал закрыв лицо руками, но наскочил на танк, ударился о его лобовую броню и исчез под гусеницами.
Средний немецкий танк, увернувшись от "тридцатьчетверки", на полном ходу ткнулся в бомбовую воронку и зарылся в ней носом. Его мотор ревел на предельных оборотах, словно стараясь сбросить с себя бронированную одежду. Танкисты выскочили из машины и упали на землю, чтоб больше не подняться. Рядом наш танк с разгона ударяет в борт немецкую танкетку. Та отскакивает, как легкая игрушка, кренится на бок, разворачивается и застывает на месте.